Литературный кружок: «Комедия в пяти действиях»

Возможно, благодаря проживанию в доме книготорговца Кантера Кант стал частью «образовавшегося там литературного кружка, которому мир может быть обязан рядом размышлений»[667]. Он еще назывался «ученым обществом» или «ученым кружком». Гиппель говорил, что его постоянными членами были генерал фон Лоссов, бывший председателем, баронесса Тиле (президент кружка), магистр Кант, герр и фрау Якоби и мастер монетного двора Гёшен. «Внештатных членов было не счесть»[668]. Гиппель утверждал, что посетил только одно заседание общества. Некоторые члены общества встречались и в более неформальной обстановке, вне регулярных встреч, и с другими друзьями. Гиппель так или иначе был знаком с большинством из них, если не со всеми. Ироническую дистанцию Гиппеля от этого общества можно объяснить, по крайней мере до некоторой степени, тем, что сам он принадлежал к более тайному и более политизированному масонскому клубу. Кант не пополнил ряды масонов, но многие его друзья были масонами.

«Литературные общества» были очень популярны в Германии в последней трети XVIII века. Большинство из них напоминали расширенные и более официальные версии обществ книголюбов, которые также существовали по всей Германии. В отсутствие публичных библиотек они образовывались по той причине, что книги и журналы были относительно дорогими. Члены общества книголюбов читали гораздо больше книг, журналов и газет, чем в ином случае могли бы себе позволить. Их главным преимуществом были совместные подписки, но не менее важными были и литературные дебаты. Конечно, не всякое чтение было литературным. Члены клубов приобретали и практические знания, что также было немаловажной частью их миссии. Общества книголюбов «характеризовались демократической организационной структурой, высшей властью обладало общее собрание, обычно проводившееся ежемесячно. Как правило, вдобавок к общему собранию существовал избираемый комитет, состоявший из председателя, казначея и секретаря»[669]. Общества зиждились на эгалитаризме. Класс и ранг считались несущественными, хоть и не всегда обходилось без их влияния. Это было Просвещение на практике – серьезное дело, иначе говоря. Генриетта Герц (1764–1847), жена Маркуса Герца, писала впоследствии, что «тогда читали иначе, чем сейчас». Читали «в обществе». Покупали меньше литературных произведений и читали вместе, обсуждая прочитанное друг с другом. «Стояла цель образования себя (sich zu bilden) – сейчас это слово звучит почти что смешно»[670]. Поскольку все хотели именно этого, образованные мужи и даже знаменитые ученые не считали, что их статусу что-то повредит, если они будут учить тех, кто хочет учиться. «Часто они попадали в весьма смешанные социальные круги, которые наши сегодняшние ученые посчитали бы достойными только своих студентов и других ученых»[671]. То, что Кант счел необходимым принять участие в таком предприятии, показывает, насколько серьезно он воспринимал задачи Просвещения. По всей видимости, не случайно, что его студент и друг, муж Генриетты, тоже принимал участие в такого рода деятельности; но, возможно, случайно то, что берлинские литературные общества, особенно связанные с Генриеттой и Маркусом, привлекли до сих пор гораздо больше внимания, чем то, в котором участвовал Кант.

Официальное литературное общество имело отдаленную связь с кругом друзей Канта. В этом тоже не было ничего необычного. Дружеские литературные круги, в отличие от литературных обществ, «нередко принимали характер частных литературных, или научных и философских кругов, вращавшихся вокруг компанейского разговора или философских дебатов»[672]. Они скорее приносили удовольствие, чем были делом. Несомненно, это верно и в отношении Кёнигсбергского кружка. Мы знаем, что некоторые собрания походили на те, о которых в то время писал Гиппель. В 1767 году он писал Шеффнеру:

Ничего степенного и сдержанного в этой встрече! Даже если Кант считал что-то из происходящего безвкусным и временами чувствовал себя неловко, он туда ходил. Он знал, о чем говорит, когда позже осуждал такие развлечения. И все же ему, вероятно, там нравилось. Влияние Грина и собственные максимы все еще не захватили его целиком, а светские развлечения по-прежнему очень его привлекали.

Самыми важными членами общества, по крайней мере с точки зрения их значимости для Канта, были Иоганн Юлиус Гёшен (1736–1798), Иоганн Конрад Якоби (1717–1774) и его жена Мария Шарлотта Якоби (1739–1795). Гёшен прибыл в Кёнигсберг после русской оккупации в качестве нового мастера монетного двора. Друзья обычно так его и звали: «мастер монетного двора», Münzmeister. Кант и Гёшен в те годы близко дружили. Они многое делали вместе, особенно в 1764–1768 годах. Их часто видели вместе[674]. Якоби, торговец металлом, приехал в Кёнигсберг в 1751 году, и их дружба восходила к первым еще годам, когда Кант был магистром; они были, очевидно, довольно близк[675]. Кант мог попросить об одолжении и действительно получал желаемое. В 1767 году он повлиял на Якоби, чтобы обеспечить Гаману пост секретаря и переводчика на таможне[676]. Они были достаточно близки и для того, чтобы Кант мог не принимать некоторых одолжений. Когда Якоби предложил купить ему новое пальто, потому что прежнее износилось, Кант отказался[677]. Он был отчасти дружен и с молодой женой Якоби. Во всяком случае, существует записка жены Якоби Канту от 12 июня 1762 года:

Кант часто приходил к Якоби. Не следует из игривого тона письма делать громких выводов. Можно предположить, что «заведение часов» отсылает к первой сцене «Тристрама Шенди», где говорится о зачатии Тристрама. Но даже если оно могло иметь сексуальный подтекст, аллюзия, вероятно, представляла собой скорее литературную игривость, нежели приглашение обмануть мужа. На самом деле Кант был, вероятно, ближе к Иоганну Конраду Якоби, чем к ней. Якоби был по-своему очень образованным человеком и вел переписку с заграничным бизнесом на пяти языках[679]. У Канта и Якоби должно было быть гораздо больше общих интересов друг с другом, чем с юной Марией Шарлоттой. Она была на 22 года младше мужа и на 15 лет младше Канта.

Кант и Мария Шарлотта были в дружеских отношениях, но, кажется, он интересовал ее больше, чем она его. В начале 1766 года, когда Мария Шарлотта, которую все называли «Принцесса», поехала в Берлин, чтобы вылечить глаза, она ответила на письмо Канта. Там она намекала на вечера, которые Кант, Гёшен и Якоби проводили вместе во время ее отсутствия, и заверяла Канта, что процветание ее мужа – единственное, что приносит ей удовлетворение, в шутку укоряя Канта в том, что он не пожелал сопровождать ее по пути домой[680].

В Кёнигсберге в то время кипела театральная жизнь, и Кант с друзьями принимали в ней участие. Постоянной труппы не было, зато наличествовало здание театра на триста мест. Гёшен, Якоби, Гиппель и Кант часто ходили вместе в театр, где Якоби и Гёшен арендовали ложу. Вот некоторые пьесы, которые они могли там посмотреть: «Заира», «Кофейня, или Шотландка» и «Альзира» Вольтера, «Домохозяйка», «Кандидаты» и «Крисп» Христиана Феликса Вейсе, «Памела, или Вознагражденная добродетель» и «Кавалер и дама» Карло Гольдони, «Скупой» Мольера и «Мисс Сара Сампсон» Лессинга. Скорее всего, они видели «Человека по часам» и «Господина и слугу» Гиппеля, а также многие другие популярные в то время спектакли. В Königsbergische Gelehrte und Politische Anzeigen публиковались рецензии на большинство из них, и многие, по видимости, были написаны Гиппелем. Эти представления помогли сформировать интеллектуальное мировоззрение Канта в целом и, возможно, некоторые из его конкретных философских взглядов.

«Кофейня» Вольтера, например, была, как отмечал рецензент, окрещена «переводом Юма» и представляла собой самый лестный комплимент англичанам, который только можно было сделать. Как названия пьес, так и рецензии на них показывают, что Кёнигсберг ни в коей мере не был культурным болотом, он живо принимал участие в событиях того времени. Рецензенты не всегда жаловали актеров, и Лаусон, поэт, который мог переложить на стихи все, от электрических экспериментов до похорон, говорят, «чудом избежал трепки от одного из оскорбленных актеров»[681].