Руссо играет важную роль в этих лекциях, и не только из-за литературных предпочтений самого Гердера. Кант и сам к тому времени попал под влияние Руссо. В известных автобиографических размышлениях того периода в заметках Канта к его же «Наблюдениям над чувством прекрасного и возвышенного»
Сам я по своей склонности исследователь. Я испытываю огромную жажду познания, неутоляемое беспокойное стремление двигаться вперед или удовлетворение от каждого достигнутого успеха. Было время, когда я думал, что все это может сделать честь человечеству, и я презирал чернь, ничего не знающую. Руссо исправил меня. Указанное ослепляющее превосходство исчезает; я учусь уважать людей и чувствовал бы себя гораздо менее полезным, чем обыкновенный рабочий, если бы не думал, что данное рассуждение может придать ценность всем остальным, устанавливая права человечества[529].
Эти «Заметки» были написаны почти сразу после публикации «Наблюдений». По ним видно, насколько Кант находился под впечатлением от Руссо – он считал, что должен «читать Руссо до тех пор, пока меня уже не будет отвлекать красота его слога, и только тогда я начну читать его с пониманием»[530]. Руссо проявил такую «необыкновенную остроту ума, такой благородный гений и такую чувствительную душу», что, пожалуй, никогда не было писателя, которого можно было бы с ним сравнить. Это положительное впечатление, однако, почти сразу же сопровождается «отчуждением, вызванным странными и противными здравому смыслу мнениями, столь сильно расходящимися со всем общепринятым»[531].
Соответственно, Кант скоро стал критически относиться к Руссо. Хотя он какое-то время следовал методу Руссо, и хотя «Эмиль» Руссо повлиял на философские вопросы, которыми он занимался во второй половине шестидесятых, Кант не был его рабским последователем. «Заметки» Канта показывают, что он считал метод Руссо важным для учения о добродетели и считал, что Руссо может помочь улучшить древних.
Тем не менее Руссо был важен для Канта в начале шестидесятых годов и по философским, и по личным причинам. Грин и Кант, должно быть, довольно часто говорили о Руссо. Руссо повлиял на характер Канта, который он начинал формировать. Руссо «исправил его». Возможно, не будет преувеличением сказать о «сократическом повороте» Канта, произошедшем в тот период. Однако в уведомлении о его лекциях по этике в 1765 году Руссо даже не упоминается[532].
Руссо, возможно, и был первым, кто «открыл в многообразии человеческих образов глубоко скрытую природу человека и тот скрытый закон, согласно которому, по его наблюдениям, провидение находит свое обоснование», но это не значит, что Кант считал, будто Руссо описал эту скрытую природу верно[533]. Хатчесон, Шефтсбери и Юм были лучшими проводниками в этом отношении – по крайней мере, так думал Кант в 1765 году.
Самые подробные и тщательные записи Гердер делал на лекциях Канта по метафизике. Они дают очень хорошее представление о том, что думал Кант в тот период: «принцип Крузия» – все, что есть, должно быть в каком-то месте и в какое-то время – убог и неистинен[534]. Метафизика должна быть не только обстоятельной, но и красивой[535]. Местами конспект очень прямолинеен. Так, «Вольф ошибается», и «Крузий ошибается», и «Баумейстер – жалкий
Кант очень сжато излагал различные концепции, аргументы, объяснения и гипотезы, а также собственные теории. Разные мысли быстро сменяли друг друга, и, должно быть, молодым студентам было трудно за ним успевать. Таким образом, кантовское влияние на студентов отчасти было связано с их ощущениями от его лекций. Они пришли к убеждению, «что самые важные вещи говорятся о вещах чрезвычайной срочности: о вещах, которые [они] любой ценой должны понять», но, к их огорчению, они не могли их понять, и поэтому занимались тем, что стремились достичь их понимания[540]. Сам Гердер нашел другой выход. Он писал Каролине Гердер:
Моя душа не могла остаться здоровой в этом царстве смерти, безжизненных понятий без основ и оснований. После каждой лекции по метафизике я выбегал на воздух читать какого-нибудь поэта – или читал Руссо или подобного писателя, чтобы пробудиться и избавиться от этих впечатлений, поскольку они ранили меня[541].
В это время Гердер написал черновик «Опыта о бытии», который, хоть его часто и считали чисто гердеровским текстом, вероятно, ближе к идеям Канта того времени, чем традиционно считается[542]. Гердер: «Бытие не может быть доказано – существование Бога не может быть доказано – никакой идеалист не может быть опровергнут – все экзистенциальные высказывания, наибольшая часть человеческого познания не может быть доказана – напротив, все неопределенно; нет! не неопределенно, [хотя и] не доказуемо…»[543] До нас дошел ряд стихотворений, в которых Гердер излагал идеи Канта и Руссо в стихах. По меньшей мере одно из них Кант даже позволил Гердеру прочесть на своей лекции[544].
Вряд ли можно сомневаться в том, что Кант был вдохновляющим лектором в то время. Не может быть сомнений и в том, что он хотел обучить своих студентов не только философским теориям, но и научить их жить, советуя вести определенный образ жизни. Тогда он считал, что философские размышления должны занимать в жизни важное место, но это не все и, возможно, даже не самое важное. Изящество и удовольствие от прекрасного в природе и литературе были для него важнее сухих книжных знаний. Гердер тоже обращает на это внимание, описывая Канта как «наблюдателя общества», который ищет «великое и прекрасное в людях и в человеческих характерах, темпераментах и побуждениях полов, в добродетелях и, наконец, в национальных характерах». Он хвалит тонкие взгляды и наблюдения Канта в психологических вопросах, называя его «немецким Шефтсбери»[545]. Гердер снова преувеличивает, но его преувеличение все же добавляет дополнительную грань к нашему пониманию интеллектуального темперамента Канта. Кант не был сухим физиком и метафизиком, как можно было бы ожидать, читая его латинские диссертации. Кант определенно был европейцем по своим взглядам. Он не только читал и ценил современных немецких, французских и английских писателей, но и пытался применить их теории на практике. Более того, его жизнь сама обладала определенным литературным колоритом. Он стремился быть литератором, а не просто ученым, и это отличало его от большинства коллег по университету.
Гердер, напротив, был застенчив, замкнут и лишен светских манер. Друзей у него было немного, хотя он был близок к Гаману и учился у него литературе, богословию и английскому языку. Гиппель, который надолго уезжал в Россию, вернулся в Кёнигсберг примерно в то же время, когда Гердер впервые туда приехал. В путешествии Гиппель понял, что он не создан для богословия, и начал вести куда более светскую жизнь. Ему не нравился Гердер – или, по крайней мере, он не воспринимал его всерьез. Он постоянно высмеивал этого студента Канта и друга Гамана и пренебрегал его первыми литературными трудами[546]. Подобно Канту, Гаману и Гердеру, Гиппель тоже имел литературные амбиции и, подобно им, был склонен к сентиментальности. Но напыщенный, эмоциональный и преувеличенный стиль Гердера был ему не по вкусу. Кант был снисходительнее, надеясь, что энтузиазм Гердера с возрастом утихнет.
Кант также испытывал сомнения относительно подхода Гердера к жизни. Когда тот уехал из Кёнигсберга, Кант велел ему «не чахнуть слишком много над книгами, а следовать его [Канта] собственному примеру. Он [сказал, что он сам] очень общительный
…охваченный водоворотом светских развлечений, он [Кант] держит в уме множество работ: [работу о] морали, статью о новой метафизике, отрывок из физической географии и множество мелких идей, из которых я тоже надеюсь извлечь пользу. Выйдет ли из этого хоть что-нибудь, все еще под вопросом[548].
Кант «большей частью проводил обеды и вечера в обществе вне дома, нередко принимал участие в карточных играх и возвращался лишь около полуночи. Если он не был приглашен на обед, то обедал в ресторане в обществе нескольких образованных людей. Именно там он встретил. фон Гиппеля и тогда они узнали друг друга лучше, и в это время они часто встречались»[549]. Другими словами, Кант был центральной фигурой в кёнигсбергских светских кругах. Он подавал большие надежды, но оставалось под вопросом, воплотит ли он их в жизнь. Гаман счел необходимым заверить Мендельсона в Берлине, что «Кант – человек, который истину любит так же сильно, как и тон хорошего общества»[550]. Однако сам Гаман был далеко в этом не уверен. Некоторые друзья Канта вели вольный образ жизни, и это, казалось, влияло на Канта. Гаман ощущал, что Кант может пойти как тем, так и иным путем: он может полностью потеряться в развлечениях света или же извлечь что-то более прочное из своих «ярких догадок». Из «дикого» философа может получиться что-то достойное. А может и нет.
Философские работы Канта того времени: «Следы его духа»
К тому времени, когда Кант начал преподавать в университете, он уже опубликовал ряд книг, диссертаций и статей. В 1756–1762 годах он издал только три брошюры, рекламирующие его лекции, и один очерк личного характера. Это были «План лекций по физической географии и уведомление о них» (Пасха 1757 года), «Новая теория движения и покоя» (Пасха 1758 года), «Опыт некоторых рассуждений об оптимизме» (осень 1759 года), и «Мысли, вызванные безвременной кончиной высокоблагородного господина Иоганна Фридриха фон Функа» (1760 год). Все это были работы по случаю. Они дают нам некоторое представление об интересах Канта в то время, но едва ли вносят существенный вклад в философию – да и цели такой у них не было. Они предназначались для местного контекста, а не для того, чтобы упрочить за ним статус философа. На самом деле, последовавшая за этим повышенная продуктивность Канта отчасти, возможно, была связана с Иоганном Якобом Кантером (1738–1786), предприимчивым книготорговцем, который начал издавать в это время книги и нуждался в новых публикациях[551].
Для сравнения, в конце этого периода жизни Кант опубликовал пять гораздо более значительных работ, не только предназначенных для более широкой аудитории, но и призванных стать оригинальным вкладом в философскую дискуссию того времени. Это «Ложное мудрствование в четырех фигурах силлогизма» (1762), «Опыт введения в философию понятия отрицательных величин» (1763), «Единственно возможное основание для доказательства бытия Бога» (1763), «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного» (1764) и «Исследование отчетливости принципов естественной теологии и морали» (1764), или так называемый «Очерк на премию». Кроме этих основных работ, Кант также издал короткий «Опыт о болезнях головы» в
Большая часть этих работ была написана после октября 1762 года, то есть после того, как русские покинули Кёнигсберг. Кажется, что Кант возобновил свою деятельность ровно с того момента, где остановился, когда русские вошли в город, и теперь снова начал добиваться более широкого философского признания в Германии. Первая из этих «послерусских» публикаций не особенно отличалась от брошюр, рекламирующих его лекции. На самом деле она, скорее всего, и была изначально задумана как такая брошюра. Кант описал «Ложное мудрствование» как «плод нескольких часов» труда, и сообщил, что его главная цель состояла в том, чтобы представить некоторые материалы, которые он не мог подробно рассмотреть в своих лекциях по логике[553]. Работа, вероятно, была завершена к началу осени 1762 года. Во всяком случае, Гаман уже цитирует ее в пассаже, написанном 17 ноября[554]. Эту работу нельзя назвать особо оригинальной. Тезис о том, что теория силлогизмов Аристотеля слишком усложнена, был уже хорошо известен. Большую часть того, что говорит здесь Кант, уже можно было прочесть у Вольфа, Томазия, Мейера и Крузия[555]. Не следовало, впрочем, ожидать большего от развернутой брошюры, рекламирующей его лекции.
«Очерк на премию» был написан для конкурса, который проводила Берлинская академия. Вопрос заключался в том, «допускают ли метафизические истины вообще, и первые начала