Исследование Канта представляло собой более радикальный отход от традиционной немецкой философии, и это тоже могло сыграть свою роль. Мендельсон отвечал на вопрос Академии утвердительно на традиционный вольфианский (или скорее баумгартеновский) манер. Кант же следует Ньютону. В самом деле, он открыто утверждает, что его метод – ньютоновский и что математическая достоверность отличается от философской. Хотя одна не больше другой, но их методы совершенно разные. В то время как математика может следовать синтетическому методу, метафизика обязана следовать аналитическому. Условным дефинициям, составляющим основу математического построения, нет места в философии. Философия должна идти аналитическим путем. Построение и созерцание здесь недоступны. Метафизик должен брать понятия, как они даны в опыте, и анализировать их. Тем не менее в метафизике существуют примеры достоверного знания. Нет ничего удивительного, что они оказываются его собственными аргументами, которые он ранее приводил в «Новом освещении». Удивительнее, быть может, то, что Кант при этом убежден, что в метафизике нравов достигнуто гораздо меньше, чем в остальной метафизике. В самом деле, название последнего параграфа этой работы выражает его убеждение в том, что «первым основаниям морали в их настоящем состоянии еще не доступна требуемая очевидность». Такая формулировка резко контрастирует с предпоследним разделом, который должен был установить, что «первым основаниям естественной теологии доступна величайшая философская очевидность». Кант заключает в последнем разделе своего исследования,

Причина этого утверждения, кажется, кроется в недостатке ясности по поводу формальных принципов нравственности. Кант утверждает, что хотя мы знаем, что принципы естественной теологии являются принципами разума, мы не знаем этого о моральных принципах. Он говорит, что философы только недавно поняли, что способность истины есть познание, тогда как моральная способность – это «чувство» или «ощущение». Именно «чувство» открывает нам, что нечто является добром. Он утверждает, что важно не смешивать то и другое. Кант здесь склоняется к тезису, что в морали чувства являются основанием и что перед рассудком может только стоять задача прояснения моральных понятий и того, как они возникают из «неразделимого чувства добра». Он утверждает, что «если добро есть нечто простое, то суждение это есть добро совершенно недоказуемо и будет непосредственным действием сознания чувства удовольствия вместе с представлением о предмете». Он также утверждает, что в нас на самом деле имеется множество простых ощущений добра и что мы должны поэтому признать множество аналитически неразложимых представлений о добре. Они приводят, согласно Канту, к определенным материальным принципам нравственности, которые являются необходимым условием любой конкретной обязанности. «Хатчесон и другие, положили здесь начало прекрасным рассуждениям»[560]. Кант, должно быть, также имеет в виду «приятное чувство одобрения» Юма[561], которое испытывает незаинтересованный зритель, который много рассуждал и провел много прекрасных различий. Таким образом, рассуждения Канта о материальных принципах морали в значительной степени выводятся им из британских источников.

Однако для Канта этих материальных, основанных на чувстве принципов недостаточно. Он считает, что они нуждаются в первичных формальных принципах, которые являются необходимым условием нравственного поведения в целом[562]. Кант говорит, что «после долгого размышления над этим предметом» он знает, что это за первые формальные принципы. Это основные принципы вольфианской этики совершенства: «Делай совершеннейшее из возможного для тебя» и «не делай того, что с твоей стороны было бы препятствием к возможно большему совершенству». Кант не уверен, откуда исходят эти формальные принципы, из ощущения или из познания. В этом состоит основная проблема, которую еще только нужно решить, прежде чем можно будет «достигнуть высшей степени философской очевидности первых оснований нравственности»[563].

В это время Кант, кажется, считает, что хотя мы очень мало знаем о моральной обязанности, мы можем многое знать о Боге. Принципы естественной теологии имеют высшую философскую достоверность. Принципы же метафизики нравов такой достоверностью не обладают – по крайней мере так говорит Кант. Это вполне соответствует его «Единственно возможному основанию для доказательства бытия Бога», написанному примерно в то же время. Кант заканчивает книгу словами: «Безусловно необходимо убедиться в бытии Бога, но вовсе не необходимо в такой же мере доказывать это»[564]. Нет никаких оснований полагать, что Кант был неискренен, говоря это. Хотя он решительно возражал против определенного рода богословия, он верил в то, что Бог есть. Более того, он был убежден, что предложил лучшее – и даже единственное – доказательство. Позже он, по-видимому, потерял веру как в свое доказательство, так и в Бога. Как свидетельствовал его друг в старости Карл Людвиг Пёршке: «Кант часто уверял меня, что даже когда он уже был магистром в течение длительного времени, он не сомневался ни в одной догме (Satz) христианства. Мало-помалу, одна за другой, они отпадали»[565].

«Опыт введения в философию понятия отрицательных величин» – еще одна важная работа тех лет. Кант, вероятно, закончил ее к июню 1763 года, и она была опубликована в том же году. В ней Кант выступает против использования математического метода в философии, в то же время утверждая, что математику можно с пользой применять в философии. Он различает логическую противоположность, или противоречие, и реальную, или конфликт сил. Ничто, что содержит логическое противоречие, существовать не может. Соответственно, всё, что противоречиво, в логическом смысле есть ничто. Однако предмет, содержащий реальную противоположность, возможен. Пример тому – непроницаемость. Это «отрицательное притяжение», или сила, посредством которой тело мешает другому телу занять то место, которое оно занимает. Кант приводит и другие примеры, взятые из психологии и морали, чтобы показать, что имеет смысл говорить об отрицательных величинах. Существует множество объектов, которые содержат противодействующие друг другу силы, даже если кажется (поскольку эти силы уравновешивают друг друга), что ничего не происходит. Однако чтобы привести в движение нечто, основанное на этих противоположных силах, может быть достаточно одной лишь искры.

Все это, как кажется, вполне согласуется с его прежней системой, согласно которой внешнее влияние может пробудить внутреннее изменение. В самом деле, эту работу можно рассматривать как дальнейшее разъяснение этой точки зрения. Объяснение реальных оснований (Realgründe), по-видимому, опять основано на Баумгартене, и оценка функции живых сил кажется той же, что и прежде[566]. Реальные основания являются внутренними, не внешними. Есть нечто «великое и. очень верное» в мысли Лейбница, что «силой своего представления душа охватывает всю Вселенную»[567]. Тем не менее кантовское различие между реальными и идеальными основаниями задумано как отличное от того же различия у Крузия и Вольфа. Реальные основания – это те основания, которые не просто следуют закону противоречия. Они познаются не посредством суждений, а посредством понятий. Эти понятия можно свести к «простым и далее уже неразложимым понятиям о реальных основаниях, отношение которых к следствию уже никак нельзя сделать понятным»[568]. Здесь проходит предел познания всякой причинности.

Кант впервые четко ставит вопрос об истинности отношения причинности: «Как должен я понять, что, благодаря тому что есть нечто, есть также и что-то другое»[569]. Это отношение не может быть логическим или только эпистемологическим (как идеальное основание Крузия). Должно быть реальное основание, но вопрос в том, каково оно. Возможно, мы никогда не узнаем. Только анализ покажет. Кант обещает провести такой анализ. Он не удовлетворится такими «словами, как причина и действие, сила и действование». Он попытается показать, что можно выразить «отношение реального основания к чему-то, что оно полагает или устраняет, посредством понятия, которое, если разложить его, можно, правда, привести к более простым понятиям о реальных основаниях, однако лишь таким образом, что в конце концов все наши познания об этом отношении сведутся к некоторым простым и далее уже неразложимым понятиям о реальных основаниях»[570].

Это точка зрения, с которой лейбницианец мог бы вполне прекрасно ужиться. В любом случае антилейбницианства, которое многие исследователи видели в этой работе, тут попросту нет. Реальные основания всех понятий должны покоиться на «деятельности нашего духа. Вещи внешнего мира могут, конечно, содержать в себе условия, при которых они так или иначе обнаруживаются, но они не заключают в себе той силы, которая их действительно порождает»[571]. С другой стороны, эта работа явно предвещает последующее принятие Кантом критики причинности Юма. В этом не нужно видеть никакого противоречия. Мендельсон чуть ранее утверждал, что анализ причинности Юма совместим с точкой зрения Лейбница, и Кант, возможно, придерживался того же мнения[572].

Хотя «Единственно возможное основание» – вероятно, самая важная книга Канта этого периода – вышла в 1763 году, она восходит к гораздо более раннему времени. Действительно, ее истоки можно проследить по крайней мере к пятидесятым годам, когда Кант работал над космогонией. Зачаточная версия аргументации этой работы уже присутствует в «Новом освещении». Как пишет сам Кант: «Мысли, излагаемые мной здесь, – плод долгого размышления, но способ их изложения носит на себе отпечаток несовершенной разработки, поскольку различные занятия не оставляли мне нужного для этого времени»[573]. Нетрудно догадаться, на какие «занятия» ссылается Кант. Хотя, возможно, у него были и другие философские проекты, здесь речь по большей части о социальных обязательствах[574]. Кант совершенно точно закончил «Единственно возможное основание» к середине декабря 1762 года. До этого он, вероятно, какое-то время уже работал над этим текстом. Боровский сообщал, что перед публикацией Кант целый семестр читал лекции о «критике доказательств существования Бога» [575].

В «Единственно возможном основании» Кант стремится показать, что аргумент от замысла, или физико-теологическое доказательство существования Бога, недостаточен. В лучшем случае он может доказать Бога как ремесленника, но не Бога как творца самой материи. Он также отвергает аргументы Декарта и Вольфа, которые пытаются доказать существование Бога при помощи одних лишь понятий. Онтологический аргумент, как его сформулировал Декарт, не работает, потому что «существование вообще не есть предикат»[576]. Аргумент Вольфа, основанный на эмпирическом понятии существования и понятии независимой вещи, тоже терпит неудачу. Кант утверждает, что «здесь исследуется, не надлежит ли для того, чтобы нечто было возможно, предположить нечто существующее, и не содержит ли в себе то существование, без которого не бывает даже никакой внутренней возможности, такие свойства, которые мы объединяем в понятии божества»[577]. Его ответ заключается в том, что да, надлежит. «Внутренняя возможность всех вещей предполагает некоторое существование»[578]. Следовательно, должно быть что-то, несуществование чего уничтожило бы всякую внутреннюю возможность. Это – некоторая необходимая вещь. Затем Кант пытается показать, что эта необходимая вещь должна обладать всеми характеристиками, обычно приписываемыми Богу. Поэтому Бог необходимо существует. За этим априорным шагом в рассуждении Канта следует апостериорный шаг, цель которого – установить необходимость абсолютно необходимого бытия. Кант утверждает, что сама материя содержит принципы, порождающие упорядоченную вселенную, и это, по его мнению, приводит нас к понятию о Боге как о высшем существе, которое «объемлет все, что только можно помыслить» Кант, “Единственно возможное основание для доказательства бытия Бога”, с. 484; Ak 2, p. 151.. Бог включает в себя все, что возможно или действительно. Другими словами, Кант предлагает изобретательный аргумент, сочетающий своего рода онтологический аргумент с «очищенным» физико-теологическим.

Эта работа показывает Канта на вершине его спекулятивных сил, но во многих отношениях она представляет собой возврат к пятидесятым годам. На нее повлияли Essai de Cosmologie (1750) и Examen philosophique (1758) Мопертюи. Заметно также влияние Эйлера. В основном она состоит из критики Вольфа и Крузия, а также предлагает важные изменения в метафизику Баумгартена. Кант также высоко отзывается об Abhandlungen von den vornehmsten Wahrheiten der natürlichen Religion («Рассуждения о важнейших истинах естественной религии», 1754) Германа Самуила Реймаруса (1684–1768) и об Уильяме Дереме (1657–1735), который уже упоминался во «Всеобщей истории». Форлендер не так уж и ошибался, рассматривая «Единственно возможное основание» как последнюю работу «натурфилософского» периода Канта. Даже если можно усомниться, что был такой «период» в жизни Канта, эта работа, несомненно, продолжает исследовать давно занимавшие Канта вопросы, а не представляет собой начало чего-то нового.

Учитывая столь явную критику Крузия, магистр Вейман не мог не ответить на «Единственно возможное основание». Так он и поступил, причем довольно скоро. 14 января 1764 года он опубликовал «Сомнения относительно единственно возможного основания господина Канта для доказательства бытия Бога». Он обвиняет Канта в том, что тот не понял Крузия и не смог привести аргументы против атеизма. В качестве примера нескромности Веймана достаточно, пожалуй, привести следующие два отрывка:

Кроме того,

Таким образом, Канта обвиняли в том, что он идеалист, уже в 1763 году, почти на 20 лет раньше, чем это стали делать повсеместно.

Реакция за пределами Кёнигсберга была более благосклонной. Рейзевиц положительно отозвался о книге во влиятельных Briefe die neueste Literatur betreffend[581]. Эта рецензия сделала имя Канта хорошо известным во всей Германии. Самым главным для Канта, однако, было то, что она сделала ему имя в Берлине. Самуил Крикенде, который учился в Кёнигсберге, а затем уехал в Берлин, написал Шеффнеру в ноябре 1764 года:

По правде сказать, предсказание Крикенде было преждевременным.