Не успел Август облегчённо вздохнуть после усмирения Иллирика и Паннонии, как на землях между Рейном и Эльбой произошло событие, ставшее для пожилого принцепса потрясением, пожалуй, сильнейшим за всё его длительное правление. Каких-то пять дней спустя после завершения Паннонской войны из Германии пришло известие: в Тевтобургском лесу молодой вождь племени херусков Арминий со своим войском окружил и уничтожил три римских легиона – XVII, XVIII и XIX. При этом погиб и командовавший ими наместник Публий Квинтилий Вар. Как такое могло случиться в крае, где недавно успешно воевал Тиберий? Судя по всему, германцы и не собирались мириться с римским господством. Это были и простые люди, более всего страдавшие от разорительных походов легионов, и вожди, горячо любившие свою землю и в большинстве своём не желавшие превращаться в слуг завоевателей. Здесь мы впервые сталкиваемся с таким интересным явлением, как латентное варварство. Оно заключалось в том, чтобы внешне вести себя смиренно в отношении римской власти, перенимать язык и обычаи победителей и даже завоёвывать чины и награды на службе Империи. Но в глубине души эти люди пылали ненавистью к поработителям и только и ждали возможности отомстить римлянам за всё. Именно таким человеком и был молодой вождь херусков Арминий, сын Сегимера, признавшего власть Рима. В 4 г. он поступил на службу в римскую армию. От природы храбрец Арминий обнаружил большие способности к воинскому делу. Он так доблестно сражался под орлами легионов во вспомогательных частях, что вскоре даже заслужил римское гражданство. Более того, его боевые заслуги высоко оценил сам Август, возведший Арминия во всадническое сословие. Если мы вспомним, сколь неохотно принцепс жаловал римское гражданство представителям других народов Империи, то такая удивительная щедрость в отношении варвара-германца, уроженца только-только завоёванных земель, говорит о многом. Вождь херусков умел производить нужное ему впечатление, а вот кем он оставался в душе?
Дороговато Риму обошлось столь искусное латентное варварство – в целых три легиона, включая три кавалерийские алы, шесть вспомогательных когорт, весь командный состав с тремя легатами и самим наместником! Объяснить причины того, как бесславно они погибли, невозможно, не обратившись к личности того, кто противостоял двадцатипятилетнему германцу[1490]. А это был человек, в Риме весьма известный, на многих высоких должностях в разных провинциях Империи и в столице побывавший, входивший в окружение Августа и немалым доверием его пользовавшийся, – Публий Квинтилий Вар. Он происходил из древнего патрицианского рода, и дед, и отец его были сенаторами. Но если отец Публия являлся убеждённым республиканцем и покончил с собой после Филиппийской битвы, то сын его стал верным сторонником Августа. Женившись на дочери Агриппы Випсании Марцелле, Вар оказался близок и к тестю, и к его покровителю.
И карьера его замечательно пошла в гору! В 13 г. до н. э. Квинтилий Вар побывал консулом, причём коллегой его был пасынок императора Тиберий. Далее Публий ненадолго стал проконсулом Африки, а в 6–4 гг. до н. э. – пропретором Сирии. Здесь ему пришлось проявить себя как военачальнику. После смерти царя Ирода в Иудеи вспыхнуло восстание, направленное против римлян. Действуя весьма решительно и обладая немалыми военными силами – четырьмя легионами, стоявшими в провинции, Вар своевременно подавил мятеж, жестоко наказав его участников. Около двух тысяч пленённых иудеев были распяты[1491]. В то же время его правление в Сирии было далеко не безупречно.
Вар был очень склонен к коррупции. Римские острословы не зря язвили, что, прибыв в богатую провинцию, будучи небогатым человеком, он покинул уже бедную провинцию, сам разбогатев[1492]. Назначение Вара наместником земель между Рейном и Эльбой со стороны Августа было делом очевидно опрометчивым. Ведь тот совершенно не был знаком с Германией, не знал никаких особенностей местных нравов и настроений. Более того, Вар переусердствовал и в деле, с римской точки зрения, вообще-то разумном и необходимом. Новый наместник начал энергично обустраивать эти ещё не привыкшие к римскому присутствию земли. Строились опорные пункты имперской власти, расширялись военные лагеря, росло число чиновников в провинции, внедрялись римские правовые нормы. Возможно, это и не было инициативой самого наместника. Здесь могла быть воля самого Августа[1493]. Арминий после трёх лет службы в римской армии (4–7 гг.), вернувшись на родину, не мог не заметить резкого ускорения при новом наместнике действий по укреплению имперского господства. Обладая замечательным умением очаровывать людей, молодой херуск сумел быстро подружиться с Варом, был с пятидесятипятилетним наместником по-сыновьи почтителен, частенько пировал с ним и добился абсолютного доверия. Одновременно с этим хитроумный германец, оказавшийся ещё и великолепным организатором, готовил не только заговор, не просто мятеж, но грандиозное восстание, которое должно было сокрушить римскую власть между Рейном и Эльбой. Доверие к Арминию было столь велико, что даже, когда не жаловавший зятя тесть вождя херусков Сегест донёс властям об опаснейшем заговоре, то этого всерьёз не восприняли, сочли проявлением внутрисемейной розни. Усердно помогали Арминию его соратники. Дабы расположить к себе римские власти, они по поводу и без повода постоянно обращались к помощи имперского правосудия, что воспринималось и Варом, и юристами чрезвычайно благосклонно.
Чтобы заманить легионы в заранее подготовленную ловушку, наместнику было прислано ложное сообщение о случившемся на севере римских владений в Германии мятеже племени марсов. Вар доверчиво повёл войска туда, где их в лесах и болотах во главе с Арминием ждали херуски с союзниками. Результат ужасающий: всё войско во главе с наместником бесславно погибло в Тевтобургском лесу![1494]
Глава VIII
Император «золотого века»
Август нескоро оправился от потрясения, вызванного Тевтобургской катастрофой. Как пишет Светоний: «При вести об этом Август приказал расставить по городу караулы во избежание волнений; наместникам провинций он продлил власть, чтобы союзников держали в подчинении люди опытные и привычные; Юпитеру Благому и Величайшему он дал обет устроить великолепные игры, если положение государства улучшится, как делалось когда-то во время войн с кимврами и марсами. И говорят, он до того был сокрушён, что несколько месяцев подряд не стриг волос и бороды и не раз бился головою о косяк, восклицая: «Квинтилий Вар, верни легионы!», а день поражения каждый год отмечал трауром и скорбью»[1495].
Обросший длинными волосами и бородой Август походил на римлянина давних времён – эпохи царской власти и республики первых веков её существования. Тогда потомки Ромула не брились и крайне редко стригли волосы. Так в 390 г. до н. э. вступивших в Рим галлов-сенонов изумили важно сидевшие в своих креслах длиннобородые сенаторы. Но, если говорить всерьёз, то такое поведение правителя Империи – свидетельство его воистину глубокой скорби и боли за потери, Римом понесённые. Едва ли он с такой силой переживал именно личное унижение. Вся его деятельность во главе державы была посвящена не столько собственному честолюбию, но, прежде всего, победам и благоденствию римского государства и народа[1496].
Поражение Вара не только на время изменило облик Августа. Оно внесло радикальную перемену в весь внешнеполитический курс Империи. После кончины Августа Тиберий приказал принести в сенат и зачитать «памятную записку» – фактически политическое завещание принцепса. «В ней содержались сведения о государственной казне, о количестве граждан и союзников на военной службе, о числе кораблей, о царствах, провинциях, налогах прямых и косвенных, об обычных расходах и суммах, предназначенных для раздач и пожалований. Всё это было собственноручно написано Августом, присовокуплявшим совет держаться в границах империи, – неясно, из осторожности или из ревности»[1497].
Думается, данный Тиберию совет отказаться от дальнейшего расширения римских владений и был главным смыслом этой записки. Никакой ревности к возможным будущим завоеваниям преемника у Августа быть не могло. Жёсткий реалист до мозга костей, он после Тевтобурга сделал единственно верный вывод: Империя свои возможности совершать завоевательные походы, покоряя соседние народы и страны, утратила. Благоразумие вообще всегда было сильнейшей стороной наследника Цезаря с юности и до последних дней и как военного руководителя, и как правителя державы. К чести Тиберия, он завет Августа безукоризненно соблюл.
Но вот от какого, собственно, военно-политического курса Империя отказалась после Тевтобурга? Вопрос не самый простой. Можно сказать, что только от продолжения завоеваний близлежащих земель. Но распространено и мнение, что ранее у Августа были мирозавоевательные цели[1498]. Тогда получается, что пределом намеченных походов должны были бы стать рубежи Ойкумены. Или Август стремился, как минимум, к претворению в жизнь планов Юлия Цезаря по завоеванию мирового господства[1499]. Надо сказать, что существованию таких взглядов на своё правление крепко поспособствовал сам создатель Принципата. В «Деяниях божественного Августа» он так описывает все достижения своей внешней политики и итоги ведомых им или по его воле войн, что усомниться в их мирозавоевательной сути непросто. Приведём наиболее яркие места. «Всех провинций римского народа, которых соседями были народы, которые не повиновались нашей власти, пределы я расширил. Галльские и испанские провинции и Германию, которые окружает Океан от Гадеса до устья Альбы-реки, я умиротворил». «И кимвры, и хариды, и семноны, и той же местности другие германские народы через послов просили о дружбе моей и римского народа». «Нашу дружбу просили через послов бастарны и скифы, и цари сарматов, которые по ту и по сю сторону реки Танаиса, и царь албанцев и иберов, и мидян. Ко мне с мольбами прибегали цари парфян Тиридат и потом Фраат, сын царя Фраата, мидян Артавазд, адиабенцев Артаксар, британцев Думнобеллавн и Тинкоммий, сугамбров Молон, маркоманнов, свевов… Ко мне царь парфян Фраат, сын Орода, своих сыновей и внуков всех послал в Италию, не будучи побеждённым в войне, но нашей дружбы прося, отдавая в залог своих детей. Многие другие народы испытали верность римского народа, когда я был первоприсутствующим, у которых прежде с римским народом не было никаких посольских и дружеских отношений. От меня народы парфян и мидян получили царей, которых первенствующие этих народов через послов просили: парфяне Вонона, сына царя Фраата, внука царя Орода; мидяне Ариобарзана, сына царя Артавазда, внука царя Ариобарзана»[1500].
Прежде всего, должно отметить, что откровенной лжи и грубой фальсификации Август здесь не допускает. Все перечисленные дипломатические контакты действительно были. Трактовка их в пользу признания превосходства Рима соседями, конечно, преувеличена, но достаточно аккуратно и отторжения не вызывает. О неудачах просто не говорится – порядок римский, мол, наведён до самой Эльбы на севере, хотя ко времени написания «Деяний» он уже вернулся к берегам Рейна. Прибытие множества посольств, добросовестно императором перечисленных, вовсе не означало признания покорности этих стран Риму. Но кто в тогдашней Империи мог принципиально усомниться в точности того, о чём сообщает принцепс? В целом же, этого нельзя не признать, положение Римской державы к концу правления Августа дано в «Деяниях» замечательно искусно, и потому ни у современников, ни у потомков не вызывало сомнений в правдивости. А суть её – Рим действительно властвует над всем миром. Главная же заслуга в том, что держава так замечательно могущественна, обустроена и защищена, принадлежит одному человеку – «отцу отечества», который ею правит[1501]. Август и не мог представлять современникам и потомкам Империю в ином виде. Уже более двух столетий римляне ощущали себя владыками мира. Более того, римский эпос, воплощённый в «Энеиде» Вергилия, подтверждал это и божественной волей. Вот слова Юпитера, обращённые к Венере:
Август утверждает Рим как владыку мира, прежде всего, исполняя волю Юпитера. Кроме того, род Юлиев почитал своей прародительницей Венеру, а Гай Октавий, Цезарем усыновлённый, к роду этому причислен. Потому он исполняет и родовой обет. Значит, и должна Империя выглядеть как не имеющая себе равных держава римского народа. Причём, не просто притязающая, а, благодаря умелому правлению Августа, и осуществляющая мировое господство. В этом и состоит сущность «Деяний…»[1503].
С тех пор, как историк Полибий в середине II в. до н. э. объявил римское владычество над миром благом и для иных народов, Республику населявших, интеллектуальная элита эллинского мира прониклась этими же мыслями и идеями. К примеру, поэт Антипатр Фессалоникский так обратился к Августу:
Строки эти Август мог воспринять вполне благосклонно, но их рекомендательная сторона его не вдохновила. Пределы Римской империи остались окружёнными водой, что засвидетельствовал Тацит, говоря об итогах правления основателя Принципата: «Ныне империя ограждена морем Океаном и дальними реками; легионы, провинции, флот – всё между собою связано»[1505].
О том, что Август обеспечил безопасность Империи, дав ей естественные границы, которые ещё и достойно укрепил, писал и римский историк III века Геродиан: «С тех пор как единовластие перешло к Августу, он освободил италийцев от трудов, лишил их оружия и окружил державу укреплениями и военными лагерями, поставив нанятых за определённое жалованье воинов в качестве ограды Римской державы; он обезопасил державу, отгородив её великими реками, оплотом из рвов и гор, необитаемой и непроходимой землёй»[1506].
Два римских историка, которых разделяет век с небольшим, ставят Августу в заслугу, прежде всего, обретение таких новых рубежей Империи, которые обеспечили её безопасность. О стремлении к мировому господству они ничего не говорят. Да и могло ли таковое действительно присутствовать в реальной военной и государственной деятельности наследника Цезаря? Август полностью пренебрёг величайшим замыслом божественного Юлия – походом на Парфию. Высшая форма военной активности на Востоке при нём – демонстрация силы. Мысли о том, чтобы первым начать войну с парфянами у него, похоже, и не возникало. При этом дипломатическое вмешательство в парфянские дела к римской выгоде он осуществлял многократно и порой весьма успешно. Но легионы за Евфрат не двигались. Достигнутые при Августе действительно обширные присоединения земель на западе Империи либо завершали предыдущие завоевания (Кантабрия), либо обеспечивали Риму новые, много более удобные для обороны речные границы. И, само собой разумеется, хорошие доходы с вновь обретённых земель! Здесь римляне порой крепко «пересаливали» – пример Иллирика с Паннонией. Воспринимать походы Друза, а затем Тиберия в Германию как начало великого мирозавоевательного похода в Центральную Европу не приходится. И тот, и другой рассматривали Эльбу как естественный рубеж римских владений в германских землях. Кроме доблестных братьев её берегов достиг ещё один военачальник. Пропретор Иллирика Луций Домиций Агенобарб совершил поход от северной римской границы по Дунаю вглубь Богемии около 7 г. до н. э. Он вышел к Эльбе где-то на территории современной Чехии и даже рискнул через неё переправиться. Но попытки создать там новый римский рубеж не предпринял. Ограничился только возведением на берегу алтаря Августа и был в итоге вознаграждён триумфальными отличиями. Тацит указывает, что никто, кроме Агенобарба, так далеко вглубь Германии не заходил[1507]. За Рейн римляне всё же двинулись вновь. В 10–11 гг. Тиберий дважды прошёлся со своей армией по недавним владениям, но закрепиться там уже не пытался. И Август, и его лучший полководец понимали невозможность возвращения рубежей Империи на Эльбу. Целью походов Тиберия было «наказание германцев» и предотвращение их вторжения в Галлию. Насколько это удалось, сказать сложно. Арминий умело уклонялся от решительных столкновений, понимая, с кем имеет дело. Главное же, как свидетельствовал Веллей Патеркул, Тиберий «устранил огромную опасность, возникшую в Галлиях»[1508].
Август был лишён авантюризма. Потому там, где продолжение войны не сулило очевидного успеха, или случались неудачи, он вовремя останавливался. Так он поступил в Аравии и Нубии, так пришлось поступить и в Германии. Да, он целенаправленно вёл завоевательные войны, расширяя Империю и укрепляя её границы, но никогда не ставил перед собой нереальных мирозавоевательных целей. Особо Август ставил себе в заслугу, что ни с одним народом он «не вёл войны беззаконно»[1509].
Основатель Принципата прекрасно понимал, что ни одними войнами и обретениями новых провинций должно войти в историю его правление. Обустраивая Империю, он огромное внимание уделял строительству, как в столице, так и в иных областях державы. В «Деяниях» Август скрупулёзно, подробнейшим образом и с очевидной гордостью перечисляет то, что по его воле было восстановлено или возведено в Риме: «Курию и примыкающий к ней Халкидик, и храм Аполлона на Палатине с портиками, храм божественного Юлия, Луперкал, портик при Фламиниевом цирке, который я позволил называть Октавиевым по имени того, кто прежний портик на этой земле построил, храм подле Великого Цирка, Храм на Капитолии Юпитера Феретрия и Юпитера Громовержца, храм Квирина, храм Минервы и Юноны Царицы и Юпитера Освободителя на Авентине, храм Ларов на Святейшей Дороге, храм богов Пенатов в Велии, храм Юности, храм Великой Матери на Палатине я построил. Капитолий и Помпеев театр, – то и другое предприятия, потребовавшие огромных затрат, – я перестроил без какой-либо надписи с моим именем. Водопроводы, во многих местах от старости пришедшие в негодность, я перестроил, и водопровод, который называется Марциевым, я удвоил, присоединив к его водоводу новый источник. Форум Юлиев и басилику, которая была между храмом Кастора и храмом Сатурна, работу, начатую и почти доведённую до конца моим отцом, я завершил, и ту же басилику, пожранную пожаром, расширив её территорию, надписав имя своих сыновей, я начал и, если бы при жизни я не завершил, приказал завершить моим наследникам. Восемьдесят два храма богов в Городе, будучи в шестой раз консулом, по постановлению сената я восстановил, ничего не упустив из того, что в то время должно было восстановить. Будучи в седьмой раз консулом, Фламиниеву дорогу от города Аримина я восстановил и все мосты, кроме Мульвиева и Муциниева. На частной земле храм Марса Мстителя и Августов Форум на средства из добычи я построил. Театр у храма Аполлона на земле, большей частью купленной у частных лиц, я построил, чтобы под именем Марка Марцелла, моего зятя, он был»[1510].