В то же время, именно при Августе в скульптурном портрете при сохранении точности воспроизведения лиц появляются и элементы официальности в ущерб естественности и непринуждённости. Такое сглаживание индивидуального своеобразия, подчёркивание общего, свойственного всем людям, уподобляло одного подданного другому, утверждая тип, угодный императору[1541].
Выдающиеся успехи римской культуры в правление Августа были достигнуты во многом благодаря активной роли государства, целенаправленно способствовавшего этим процессам, что не всегда было благом. Ведь с этого времени Империя начинает накладывать свой отпечаток на творчество мастеров[1542].
Главное же состоит в том, что при Августе, несмотря на некоторые не лишённые негатива тенденции, государственная забота о строительстве в Риме и других городах Империи, всемерная поддержка искусства сыграли колоссальную позитивную роль в развитии античной цивилизации – и в сфере духовной, и в сфере материальной. Конечно, основатель Принципата не упускал возможности использовать достижения культуры для пропаганды своего правления, но пропагандировалось то, что действительно этого заслуживало. Личные заслуги Августа в достижениях «золотого века» во всех сферах римской жизни несомненны и не могут быть забыты даже спустя тысячелетия.
Само понятие «золотого века» традиционно принято относить к эпохе Поздней республики и Принципата Августа. И это справедливо. Но что почитать его началом? Обычно называется 81 г. до н. э., когда впервые блеснул своим ораторским искусством Цицерон. Хотелось бы предложить небольшое уточнение. Давайте вспомним хорошо известный эпизод из жизни этого великого мыслителя и политика, когда в молодости он посетил остров Родос, где пообщался с оратором Аполлонием и философом-стоиком и историком Посидонием, продолжившим труд Полибия «Всеобщая история»[1543]. Плутарх сообщает: «Рассказывают, что Аполлоний, не знавший языка римлян, попросил Цицерона произнести речь по-гречески. Тот охотно согласился, считая, что так Аполлоний сможет лучше указать ему его изъяны. Когда он умолк, все присутствующие были поражены и наперебой восхваляли оратора, лишь Аполлоний и, слушая, ничем не выразил удовольствия, и после окончания речи долго сидел, погружённый в какие-то тревожные думы. Наконец, заметив, что Цицерон опечален, он промолвил: «Тебя, Цицерон, я хвалю и твоим искусством восхищаюсь, но мне больно за Грецию, когда я вижу, как единичные наши преимущества и последняя гордость-образованность и красноречие-по твоей вине тоже уходят к римлянам»[1544].
Можно сказать, что это – единичный случай, частное мнение, и потому эпизод сей «не репрезентативен». Но попробуем взглянуть на приведённое свидетельство с другой стороны. Такой разговор, относящийся к 77 г. до н. э., когда будущий великий оратор собирался вернуться из Греции в Рим после смерти Суллы, был совершенно невозможен между греком-интеллектуалом и образованным римлянином в предшествовавшие времена. Конечно, Цицерон – фигура уникальная по своим дарованиям, но в том-то и дело, что в I веке до новой эры наступала эпоха титанов античной культуры, подаренных миру Римом. А Цицерон – один из таковых – стал первым, кто заслужил подобное признание. Правда, в самом Риме оценить столь высокий уровень образованности и ораторского мастерства соотечественника могла только интеллектуальная элита. А вот «простой римский народ», увы, добрых слов для Цицерона не нашёл, и потому он «часто слышал за спиной: «Грек!», «Учёный!» – самые обычные и распространённые среди римской черни бранные слова»[1545].
Как бы то ни было, именно Марка Туллия Цицерона справедливо считать зачинателем «золотого века» римской культуры, достигшего своего пика при Августе, который, однако, по злой иронии судьбы сыграл роковую роль в трагической гибели великого оратора, мыслителя и политика. Рядом с ним, безусловно, стоит фигура гениального человека, с которым у Цицерона сложились крайне непростые отношения, и который, усыновив в своём завещании скромного дальнего родственника Гая Октавия, открыл тому дорогу в большую политическую жизнь. Это Гай Юлий Цезарь, чья латинская проза стала эталонной, возведя римскую литературу на высочайший уровень, и чьё превосходство в ораторском искусстве признавал сам Цицерон.
Нельзя не сказать о Марке Теренции Варроне (116–28 гг. до н. э.). В молодости он застал Римскую республику ещё не знавшей гражданских войн, а свои последние годы прожил уже при единовластном правлении Октавиана. Варрон создал свыше семидесяти научных трудов, изложенных в шестистах книгах[1546]. Тематика их замечательно разнообразна: происхождение Рима, история и жизнь римского народа, латинский язык… Крупнейшим был его труд «Древности в делах людских и богослужебных обрядах». В нём учёный предложил дату основания Рима – 21 апреля 753 г. до н. э., являющуюся ныне общепринятой[1547]. Значение Варрона для римской культуры высоко оценил Цицерон, писавший, обращаясь к нему: «…нас, бывших чужими в своём городе и блуждавших наподобие иноплеменников, твои сочинения как бы привели домой, чтобы мы могли, наконец, узнать, кто мы и где мы»[1548].
Выдающимся историком эпохи острейшего политического противостояния популяров и оптиматов был Гай Саллюстий Крисп. Он писал о событиях либо недавнего прошлого, либо о тех, современником которых ему довелось быть. Благодаря ему нам известен ход непростой для Рима Югуртинской войны в Северной Африке (112–105 гг. до н. э.), перипетии заговора Катилины. Саллюстий первым поднял вопрос о падении нравов в Риме, будучи непримиримым противником сенатской олигархии, тирании немногих, воцарившейся в верхах общества безнравственности[1549].
Подлинно великим произведением римской литературы позднереспубликанской поры стала философская поэма Тита Лукреция Кара (99–55 гг. до н. э.) «О природе вещей»[1550]. Мыслитель-эпикуреец в своём творении из шести книг так определял смысл его и задачу:
Выдающимся поэтом в жанре любовной лирики был уроженец Вероны Гай Валерий Катулл (87–54 гг. до н. э.), обессмертивший в стихах свою любовь к прекрасной Лесбии (Клодии):
Любовь Катулла и Клодии проходила не просто. Временами поэт, измученный своей неверной возлюбленной, восклицал:
Стихи Катулла сочетали в себе и совершенство формы, и невероятную силу чувств, что навсегда прославило его имя в мировой лирической поэзии.
Характерной чертой римской литературной жизни I в. до н. э. является наличие литературных кружков, объединявших поэтов и писателей. Известно, что Катулл входил одно время в кружок некоего Гая Лициния Кальва, молодого оратора и поэта. Дружбой с ним Катулл очень гордился. В числе участников этого литературного объединения был и известный впоследствии историк Корнелий Непот (100–25 гг. до н. э.), земляк Катулла. В дальнейшем Непот прославил себя написанием исторического труда «О знаменитых иноземных полководцах».
Августу достижения римской культуры были, безусловно, прекрасно знакомы. Как человек, получивший хорошее образование и на родном, и на греческом языке, имевший незаурядных учителей, он был в курсе духовных достижений своей эпохи. И, что главное, он понимал значение интеллектуальной деятельности для успешного развития государства и общества. Важно и то, что у него самого был искренний глубокий интерес и к литературе, и к науке, и к изобразительному искусству, и к архитектуре. Более того, император сам пробовал свои силы в интеллектуальном творчестве. Свидетельство Светония: «Он написал много прозаических сочинений разного рода; некоторые из них он прочитывал перед друзьями или перед публикой. Таковы «Возражения Бруту о Катоне», – их он читал однажды уже в старости, но, не дойдя до конца, устал и отдал дочитывать Тиберию; таковы «Поощрение к философии» и сочинение «О своей жизни» в тридцати книгах, доведённое только до кантабрийской войны. Поэзии он касался лишь бегло. Сохранилась одна книга, написанная гекзаметрами и озаглавленная «Сицилия», в соответствии с содержанием; сохранилась и другая книга, маленькая – «Эпиграммы», которые он по большей части сочинял в бане при купанье. За трагедию он было взялся с большим пылом, но не совладал с трагическим слогом и уничтожил написанное; а на вопрос друзей, что поделывает его Аякс, он ответил, что Аякс бросился на свою губку»[1554].
Перечисленные Светонием художественные опыты Августа характеризуют его как человека с очень широким кругом интересов. Здесь и сочинение политическое – «Возражение Бруту», и обширная автобиография, увы, незавершённая и, что особенно обидно, даже в таком виде до потомков не дошедшая. Заслуживает внимание и его обращение к философии, что неудивительно для благодарного ученика Арея. К поэтическому творчеству, похоже, Август особого дара не имел, хотя и сочинил целую поэму о Сицилии. Любопытно было бы знать её содержание, учитывая, сколь противоречивую память о себе оставил в его памяти этот остров. Что до эпиграмм – то, должно быть, он считал их сочинение скорее забавой, если творил их в бане. Впрочем, термы были предназначены не только для купания, но и для интеллектуального общения, а, значит, сочинение стихов там не было чем-то из ряда вон выходящим… О ком были эти эпиграммы? И на это даёт ответ Светоний: «Любителей старины и любителей манерности он одинаково осуждал за их противоположные крайности и не раз над ними издевался. В особенности он вышучивал своего друга Мецената за его, как он выражался,
Увы, эта маленькая книжка, как и почти всё литературное творчество Августа, не сохранилась. Благодаря Марциалу мы, правда, знаем, что писались его эпиграммы «резвыми стихами»[1556]. Одна из них до нас дошла:
Время написания этих слов очевидно: Перузинская война. Политические нападки Октавиана на Марка Антония явно не просто ядовитые шутки. Это проявление ожесточённой пропагандистской войны, в которой не могло быть никаких нравственных ограничений. «Марка Антония он прямо обзывает сумасшедшим, утверждая, будто его писаниям дивиться можно, но понять их нельзя; и потом, высмеивая его безвкусие и непостоянство в выборе слов, продолжает: «Ты и не знаешь, с кого тебе брать пример: с Анния Цимбра и Верания Флакка, чтобы писать такими словесами, какие Саллюстий Крисп повытаскивал из Катоновых «Начал» или с азиатских риторов, чтобы перенести в нашу речь их потоки слов без единой мысли?»[1558].
Здесь наряду с соперником-триумвиром, что называется, «под раздачу» угодил и Гай Саллюстий Крисп. Думается, не за свою политическую направленность, но за пристрастие к старинным оборотам речи в исторических творениях.
Из сочинений Августа до нас дошли в «Естественной истории» Плиния Старшего разделы, посвящённые непосредственно государственной деятельности, прежде всего, описание Италии и её регионов[1559]. В трудах Светония, Тацита приводятся распоряжения императора, отрывки из его писем. В XX веке на так называемом Кельнском папирусе были обнаружены речи Августа в память о Марке Агриппе[1560]. Нельзя не отдать должное Августу за его самокритичность к своему творчеству, за выраженную порой самоиронию. Чего только стоит ответ на вопрос о судьбе его трагедии, посвящённой гомеровскому Аяксу! Утрата подавляющего большинства его творений лишает историков и читателей возможности взглянуть на важнейшие события жизни Рима на протяжении семи с половиной десятилетий глазами самого Августа. По счастью, эпиграфика донесла до нас его «Деяния…» – ценнейший первоисточник.
Как человек выдающийся, добившийся в жизни колоссальных достижений в плане политическом, Август не мог не задумываться об обретении вечной славы, залога подлинного бессмертия[1561]. Конечно, его военные и державные свершения таковое во многом обеспечивали. Но, будучи взращённым античной цивилизацией, он прекрасно понимал, что наивысшая форма того самого бессмертия – та, что вытекает из творческой интеллектуальной деятельности. И дело не только в прославлении личных заслуг принцепса его современниками, но и в высочайшем значении культурного расцвета всей Римской империи благодаря его правлению. Потому всемерное покровительство Августа поэтам, учёным, скульпторам, живописцам, зодчим определялось в первую очередь его высокими представлениями о значении духовной и материальной культуры[1562]. В этом случае залог достижений истинного человеческого бессмертия в античном понимании – служение Музам. Общеизвестно особое почтение Августа к Аполлону, чьему покровительству, мы помним, он приписывал победу при Акциуме. Сын Латоны – не только бог солнца и света, в этом смысле он божество обычно безжалостное. Но Аполлон – покровитель искусств, окружённый Музами. Отсюда неудивительно, что особой заботой Августа стало возведение в центре Рима храма Аполлона Палатинского. В нём была собрана богатейшая коллекция художественных произведений, хранилось множество книг, составивших две библиотеки – латинскую и греческую. Принцепс любил проводить заседания сената в просторном зале храма [1563]. Дом солнечного божества служил убедительным доказательством того, что Рим – не только столица Империи, не имеющей себе равных, но и средоточие великих достижений искусства, покровительствуемых Аполлоном и его Музами[1564]. Следуя этому духу, Август и строил своё отношение к миру искусств. Естественно, он, при всей своей широте воззрений на культуру, имел и свои собственные предпочтения, эстетические вкусы. Потому в первую очередь поощрял тех, кто творил в русле римского классицизма, проявлял особую любовь к греческому наследию VI–V вв. до н. э.[1565] При этом, что особенно важно, личные пристрастия императора не наносили ущерба творчеству представителям иных направлений. Августу была чужда интеллектуальная нетерпимость. К примеру, Гай Азиний Поллион, чей труд в семнадцати книгах о гражданском противостоянии в Риме с 60 по 42 гг. до н. э. принцепсу никак не мог быть по сердцу из-за открытой симпатии автора к Бруту и Кассию и подчёркнуто уважительного отношения к Цицерону, никакого противодействия всевластного монарха не вызвал.