Друз сделал попытку переправиться через Эльбу, но потерпел неудачу. Пришлось удовольствоваться лишь установкой памятника (трофея) в честь достижения его войсками этого места, до которого римляне ранее никогда не доходили. Чтобы объяснить вовсе не победоносное отступление Друза от берегов Эльбы, была сочинена эффектная легенда. Якобы «призрак варварской женщины, выше человеческого роста, на латинском языке запретил победителю двигаться далее». Это сообщение Светония[1466]. Для Друза такое объяснение было весьма удобным. Он, победитель, мог бы двигаться и далее, но вот какая незадача: высшие силы прислали к нему призрак варварской женщины, заговорившей почему-то на языке Цицерона и Цезаря и запретившей ему дальнейший поход. Тут очевидная воля бессмертных богов, с коей спорить смертному не должно. У Диона Кассия та же фантастическая история выглядит иначе. По его «сведениям», гигантская женщина была красноречивее, и предсказание её было крайне мрачным: «Куда же стремишься ты, ненасытный Друз? Не видать тебе всех этих земель. Уходи, ибо грядёт конец и дел твоих, и жизни!»[1467] Учитывая, что вскоре после отступления Друз неудачно упал с лошади и, проболев около месяца, умер, это предсказание сочинено уже после его смерти.

Возможно, для оправдания отступления от Эльбы появился вариант легенды, использованный Светонием, и для Друза совсем не обидный. Не мог же он противиться воле богов! Случившаяся вскоре смерть в 29 всего-то лет от несчастного случая внесла поправку: пророчество скорой гибели «ненасытного полководца». Кстати, Дион Кассий прямо говорит и о военной неудаче, которую Друз потерпел в попытке переправиться на восточный берег Эльбы. Вспомним и о далеко не блистательном возвращении его с берегов Везера. Так что положение римлян в Германии после смерти Друза оставалось достаточно сложным.

Смерть Друза крепко опечалила Августа. Он ценил обоих сыновей Ливии, но младший из них, очевидно, был его любимцем. Император однажды даже заявил в сенате о Друзе как о сонаследнике своим усыновлённым внукам Гаю и Луцию Цезарям[1468]. Тиберий такой чести не удостаивался. Правда, об усыновлении младшего пасынка речь никогда не заходила. Очевидно, главными претендентами на наследие принцепса выступали его прямые потомки. Любопытно, что у Друза была слава ревнителя возвращения к республиканскому правлению. Об этом писали Светоний[1469] и Тацит[1470]. Тиберий, что свидетельствует о некоторой сложности в отношениях между братьями, даже предупредил письмом Августа о приверженности Друза к былой форме государственности. Но император относился к оппозиционности своего любимца вполне благодушно. Тот ведь не мечтал о перевороте и выражал надежду, что реставрация республики со временем будет осуществлена самим принцепсом. Возможно, Август полагал убеждения Друза, каковые тот и не скрывал, просто заблуждениями молодости, которым суждено постепенно позабыться.

Политические расхождения не испортили отношений между братьями всерьёз. Когда Тиберий узнал о болезни Друза, находясь в городке Тицине близ Медиолана (Милана), то он немедленно устремился в Германию к брату, но, увы, живым его уже не застал. Тело Друза Тиберий сопровождал в столицу, идя пешком во главе похоронной процессии всю дорогу, составлявшую многие сотни миль. Похороны пасынку Август устроил пышные, достойные близкого родственника императора. Погребли Друза на Марсовом поле.

Так заканчивался 9 г. до н. э. А начинался он с торжества 30 января на Марсовом поле, в ходе которого был освящён Алтарь Августова Мира, заложенный по постановлению сената ещё в 14 г. до н. э.: «Когда из Испании и Галлии, деяния в этих провинциях счастливо совершив, в Рим я вернулся, когда консулами были Тиберий Нерон, Публий Квинтилий, алтарь Августова Мира по поводу моего возвращения посвятить сенат определил, на котором магистратам и жрецам, и девам-весталкам совершать ежегодное жертвоприношение приказал»[1471]. На мраморных панелях алтаря было изображено, как вся семья императора присутствует на его освящении[1472].

Смерть Друза не означала остановки войны в Германии. Кому должно возглавить армию – вопрос не стоял. Август доверил верховное командование легионами, сражающимися за Рейном, Тиберию, вне всякого сомнения, лучшему полководцу Империи. Он блестяще руководил войсками в двух победоносных войнах в Реции и Паннонии, был популярен в армии и, что особенно важно, не потерпел ни одной неудачи в столь непростых кампаниях.

Если Друз только достиг Эльбы, то Тиберию предстояло обширные земли между двумя великими германскими реками превратить в римскую провинцию, что, учитывая сильнейшую враждебность местного населения к завоевателям, являлось делом крайне непростым. С поставленной задачей Тиберий в течение нескольких месяцев справился. Вот что пишет о кампании 8 г. до н. э. Веллей Патеркул: «Тогда тяжесть этой войны была передана Нерону, и он распорядился ею в соответствии со своей доблестью и обычной удачей. Проникнув с победой во все области Германии, без какой-либо убыли для порученного ему войска, – что всегда было главной его заботой, – он окончательно усмирил Германию, почти доведя её до состояния провинции, обложенной податью. Тогда ему были дарованы второй триумф и второе консульство»[1473] Отметим, что Патеркул осторожно пишет «почти», говоря о превращении Германии в римскую провинцию. Действительно, от завоевания до полного освоения путь неблизкий. Потому чисто военный успех легионов Тиберия мог стать только началом создания провинции Германия на землях между Рейном и Эльбой.

Август как никогда высоко оценил действия старшего, а теперь и единственного пасынка. Тиберий был удостоен полноценного триумфа, получил второе консульство, а вскоре, в 6 г. до н. э., что особенно важно, ему были предоставлены трибунские полномочия на пять лет. По своему статусу в Империи Тиберий таким образом сравнялся со своим покойным тестем Агриппой, а, вступив в Рим в 7 г. до н. э. на колеснице во главе триумфального шествия, его даже превзошёл, ибо тот из объяснимой «деликатности» от заслуженных триумфов отказывался. Правда, достигнув таких высот в своём статусе, Тиберий оставался пасынком принцепса и в число наследников входить не мог. Преемником мог стать лишь тот, кто носил имя Цезаря. Отсюда определённая двусмысленность положения сына Ливии, которую сам он не мог не замечать. Тем не менее, случившееся далее в этом знаменательном, казалось бы, для Тиберия 6 г. до н. э. поразило Рим и, прежде всего, Августа. Столь облагодетельствованный и заслуженно награждённый человек совершил вопиюще неблагодарный в отношении правителя Империи поступок: он оставил столицу, пренебрегая уговорами и Августа, и Ливии, и удалился на далёкий остров Родос, по сути, в добровольное изгнание. В чём причина этого невероятного поступка? Первое объяснение появилось сразу после его отъезда. Август-де неосторожно столкнул пасынка с усыновлёнными внуками. Те могли счесть, что император ими пренебрёг, а Тиберий мог испугаться обиды на него юных Цезарей[1474]. Такая трактовка допустима, но главным всё же представляется другое: Тиберий так и не смог простить Августу надругательства над своей личной жизнью. Да, он вынужденно покорно оставил Випсанию, женился на Юлии, но менее всего здесь присутствовало внутреннее смирение и признание оправданности действий императора. В этом смысле сын Ливии совсем не походил на Агриппу, отказавшегося от всего личного ради служения Августу. Тиберий, однако, всё же попытался создать с Юлией нормальную семью, но ничего из этого не вышло. Возможно, смерть в младенческом возрасте их сына здесь тоже сыграла свою роль. После его кончины Тиберий покинул спальню супруги. Но более всего его удручало поведение Юлии, несмотря на строгое отцовское воспитание так и не усвоившей, что есть добродетель в семейной жизни. О её похождениях знал весь Рим, что же тут говорить о злосчастном муже? И дело было не только в любовнике с громким именем Тиберий Семпроний Гракх. Тот был далеко не единственным, хотя и самым известным в силу своей знатности. Кстати, подобным образом Юлия вела себя и в замужестве с Агриппой. Известно, что «когда Август спросил её, почему все её дети похожи на мужа, несмотря на непрерывные измены, Юлия ответила непечатными словами: «Я не отдавалась любовникам, не удостоверившись, что беременна от мужа»[1475]. Поскольку дети у неё были только от Агриппы, то такой разговор мог произойти только при жизни Марка Випсания. В дальнейшем всё ещё более усугубилось. Сенека написал об этом: «Покойный Август отправил в ссылку дочь, бесстыдство которой превзошло всякое порицание, и таким образом обнаружил пред всеми позор императорского дома, обнаружил, как целыми толпами допускались любовники, как во время ночных похождений блуждали по всему городу, как во время ежедневных сборищ при Марсиевой статуе его дочери, после того, как она, превратившись из прелюбодейцы в публичную женщину, с неизвестными любовниками нарушала законы всякого приличия, нравилось избирать местом для своих позорных действий тот самый форум и кафедру, с которой отец её объявлял законы о прелюбодеяниях»[1476].

Август сослал распутную дочь сначала на остров Пандатерию в Тирренском море, а спустя несколько лет перевёл её в город Регий на юго-западной оконечности Италии. Когда в Риме нашлись многочисленные заступники и стали умолять императора простить дочь и вернуть её из ссылки, то «в ответ на частые и настойчивые просьбы римского народа он только пожелал всему собранию таких же жён и таких же дочерей»[1477].

Отправка Юлии в ссылку во 2 г. до н. э. позволила Тиберию и юридически избавиться от ненавистной супруги. Август от имени зятя объявил о его разводе. Впрочем, судьбы Тиберия это не изменило. Пребывание его на Родосе явно затягивалось. Трибунские полномочия закончились, а продлевать их император не собирался. Теперь недавний полководец-триумфатор, консул, трибун превращался в заурядное частное лицо, пусть и принадлежащее к высшей знати. Что особенно тревожило Тиберия, так это очевидная неприязнь к нему старшего внука Августа, носившего гордое имя Гая Юлия Цезаря Випсаниана. Если при нынешнем принцепсе не удастся вернуться в Рим, то при новом может произойти самое печальное… Тиберий попробовал разжалобить Августа. В своём письме он не просил его о возвращении магистратур и командования войсками, но всего лишь писал о тоске по родственникам, а свою добровольную ссылку объяснял попыткой избежать упрёков в соперничестве с молодыми Цезарями. Август легко раскусил нехитрую ложь Тиберия и жёстко запретил ему возвращаться в Рим, ядовито заметив, что пасынку незачем проявлять заботу о родственниках, которых он так легко покинул. Спасли изгнанника неустанные труды Ливии, настойчиво уговаривавшей мужа вернуть своё расположение к покаявшемуся пасынку, и важная перемена в окружении Гая Цезаря. Пока ближайший к нему comes et rector (спутник и руководитель) Марк Лоллий настраивал его против Тиберия, внук принцепса безоговорочно доверял его мнению. Но, когда сам Лоллий утратил расположение Гая, последний к пасынку императора подобрел. Более того, его новый comes et rector Сульпиций Квириний глубоко уважал Тиберия как великого полководца. В итоге, старший из молодых Цезарей сам попросил Августа вернуть славного воина в столицу Империи. Это случилось во 2 г.[1478]. Правда, разрешил император пасынку вернуться при условии безоговорочного отказа от какого-либо участия в государственных делах. Но тут судьба, столько раз благоволившая к Августу, принесла ему два великих горя подряд. Во 2 г. младший внук его Луций по дороге в Испанию, куда император направил его возглавить находившиеся там легионы, внезапно заболел и скоропостижно скончался в городе Массилии (совр. Марсель). 18 месяцев спустя и Гай Цезарь, отправленный на Восток, где возникли очередные сложности с Парфией из-за Армении, был ранен в нелепой стычке на границе и вскоре умер. Обидная смерть, тем более что поставленную перед ним задачу он успешно выполнил. Август был потрясён. За полтора года потерять обоих внуков, в которых он видел продолжателей своего дела… Поневоле пришлось вспомнить о Тиберии. В 4 г. было объявлено об усыновлении принцепсом сына Ливиии и пятнадцатилетнего Марка Агриппы Постума, третьего внука Августа, сына Агриппы, родившегося уже после смерти отца. Усыновлённый Тиберий вновь стал трибуном на пять лет. Теперь он именовался Тиберий Юлий Цезарь. Нетрудно было догадаться, кто отныне является наиболее вероятным преемником стареющего принцепса. Тем более что Агриппа Постум, замечательно развивавшийся физически, в плане умственном и нравственном деда не радовал.

Была ещё одна существенная причина реабилитации Тиберия. В Германии за Рейном резко обострилась обстановка, и обойтись без военного таланта сына Ливии было невозможно. Первая же кампания 4 г., длившаяся с лета до декабря, принесла римлянам большие успехи. Легионы Тиберия, нанеся германцам ряд поражений, перейдя Везер, продвинулись широким фронтом к берегам Эльбы. В следующем году предстояло закрепить достигнутые успехи. Отдохнувшие в зимних лагерях у истоков реки Липпе войска к весне были готовы к новому походу. Кампания 5 г. проходила на суше и на воде, к чему Тиберию было не привыкать. Вот что сообщает об этом Веллей Патеркул, сам сражавшийся под орлами Тиберия: «Ради благих богов! Достойными какого труда оказались операции, какие мы осуществили за лето под командованием Тиберия Цезаря! Нашими войсками пересечена вся Германия, побеждены народы, неизвестные даже по именам, присоединены племена хавков: все их многочисленное войско, несмотря на молодость и могучее телосложение воинов, а также на местность, удобную для обороны, сдав оружие, во главе со своими вождями склонилось перед трибуналом императора. Разбиты лангобарды, народ даже более дикий, чем сама германская дикость. И, наконец, на что прежде мы не могли и надеяться, тем более пытаться осуществить: римское войско проведено со знамёнами на расстояние в четыреста миль от Рена до реки Альбис, которая разделяет земли семнонов и гермундуров. И в этом же месте благодаря удивительному счастью и заботе нашего военачальника, благодаря удачному выбору времени, с Цезарем и его армией соединился флот, который, обогнув залив Океана со стороны неведомого и ранее неизвестного моря и победив многочисленные народы, с огромной добычей вошёл в ту же самую реку Альбис»[1479].

Встреча на Эльбе легионов и флота, пришедшего сюда от Нижнего Рейна по Северному морю, стала вершиной стратегических достижений Тиберия. «Победитель всех стран и народов, в какие бы он ни приходил с войском» – характеристика, данная великому полководцу человеком, сражавшимся под его началом[1480]. На 6 г. была намечена кампания, направленная против племенного союза маркоманов, возглавляемого вождём Марободом. Под его руководством германцы, переселившиеся в Богемию с Нижнего Рейна ещё во времена походов Друза, создали то, что римляне именовали «царством Маробода»[1481]. Оно находилось вне пределов досягаемости для римского оружия и могло выставить армию в десятки тысяч человек[1482]. Такое соседство тревожило римлян, хотя Маробод агрессивности не проявлял. Но само существование этого «царства» могло вдохновлять других германцев, лишь недавно вынужденно подчинившимся римлянам, на вооружённую борьбу против захватчиков. Да и соседство владений Марабода с Нориком и Паннонией также не выглядело для Империи вдохновляющим. Правда, угрозы самой Италии всё же не было, хотя Веллей Патеркул и такую предполагал[1483].

План Тиберия намечал вторжение в Богемию одновременно с двух направлений: многоопытный полководец Сентий Сантурин должен был двигаться вверх по долине Майна, вырубая по дороге леса, дабы затруднить варварам возможность устраивать засады, а сам Тиберий – вести легионы из Паннонии и Иллирии.

Место встречи с войском Сантурина главнокомандующий обозначил заранее. И вскоре армии с обоих направлений находились от пункта предполагаемого соединения примерно на равном расстоянии – пяти дней пути. Но именно тогда, когда блистательно задуманный и уверенно осуществляемый стратегический замысел был близок к победоносному завершению, случилось непредвиденное: в Далмации и Паннонии вспыхнуло грандиозное восстание, поставившее под угрозу римское господство на этих землях, самим Тиберием с таким трудом завоёванных!

Мятеж стремительно распространился по всей территории от Дуная до Адриатики, и ход его заставлял думать об отсутствии в действиях повстанцев стихийного начала. Всё оказалось настолько организовано, действия предводителей так хорошо согласованы, что не вызывало сомнений: выступление паннонцев и далматов было заранее хорошо обдумано и толково спланировано[1484]. Потому новая война здесь оказалась много тяжелее предыдущей и по размаху превзошла даже боевые действия недавних лет в Германии[1485].

С Марободом пришлось заключить мир. Вождь не возражал, понимая, что тем самым он спасает своё царство. О союзе с паннонцами и далматами он не помышлял. Прежде всего, предводители мятежа ему такового и не предлагали. А, во-вторых, зачем же было напрашиваться на неизбежное отмщение римлян?

Легионы в Паннонии возглавил Тиберий, поскольку он лучше всех знал этот театр военных действий. Силы ему противостояли огромные. «Они выставили почти двести тысяч пехотинцев, годных к ношению оружия, и девять тысяч всадников – огромную массу, покорную свирепейшим и опытнейшим вождям»[1486]. Август, оценив численность восставших, заявил в сенате, что через десять дней враг может оказаться в поле зрения Города. И это не было преувеличением. От Паданской долины, куда уже проникли передовые отряды мятежников, дойти за десяток дней до Рима было вполне реально. В это тревожное время Август как правитель государства очередной раз оказался на высоте. Был срочно проведён набор войска, вновь призваны на службу все ветераны предшествующих войн, в строй поставили даже либертинов. Но, главное, у этой армии был достойный главнокомандующий – Тиберий. Вот как оценил его руководство военными действиями в Паннонии и Далмации Светоний: «… когда пришла весть об отпадении Иллирика, ему была доверена и эта война, – самая тяжёлая из всех войн римлян с внешними врагами после Пунических: с пятнадцатью легионами и равным количеством вспомогательных войск ему пришлось воевать три года при величайших трудностях всякого рода и крайнем недостатке продовольствия. Его не раз отзывали, но он упорно продолжал войну, опасаясь, что сильный и близкий враг, встретив добровольную уступку, перейдет в нападение. И за это упорство он был щедро вознаграждён: весь Иллирик, что простирается от Италии и Норика до Фракии и Македонии и от реки Данубия до Адриатического моря, он подчинил и привёл к покорности»[1487].

Подавление восстания действительно потребовало от Рима титанических усилий. Под орлами Тиберия сражались никак не менее полутораста тысяч воинов, более половины всех войск Империи! При этом помимо главной по размаху войны на Балканах и в Подунавье, римлянам пришлось практически одновременно вести и войну локальную. В 5–6 гг. проконсул Африки Гней Корнелий Лентул Косс Гетулик успешно сражался с номадами во вверенной его попечению провинции. «Тогда же Косс, полководец Цезаря, в Африке подавил активность мусоланов и гетулов, которые кочевали на всё более широких просторах, и, стеснив их более узкими пределами, с помощью страха принудил их держаться подальше от римских границ»[1488].

В 9 г. война в Паннонии и Далмации была завершена. Главный предводитель восставших Батон Далматик, яростно отстаивавший свой последний оплот – крепость Андетрию близ Салоны (совр. Сплит) был принуждён к сдаче при условии сохранения ему жизни. Когда он предстал перед Тиберием, тот спросил побеждённого, почему его народ восстал и так отчаянно сражался целых три года? Батон дал достойный ответ: «Вы сами в этом виноваты. Вы, римляне, послали охранять стадо не пастухов и не собак даже, а волков»[1489].

Размах восстания, беспощадность повстанцев к римлянам не оставляют сомнения в правдивости этих слов. Получается, что, хотя Август и стремился к соблюдению законности в провинциях, пытался искоренить там или хотя бы ограничить коррупцию, на каковую представители римской администрации были весьма охочи, дела на местах, особенно в недавно завоёванных землях, шли из рук вон плохо. Отсюда и столь великие потрясения. Нельзя не отметить, что на самого Тиберия слова вождя мятежников произвели сильное впечатление. Став принцепсом, он будет настойчиво внушать имперским чиновникам, что разумный хозяин стрижёт своих овец, но не сдирает с них шкуру. Потому в его двадцатитрёхлетнее правление подобных мятежей в Империи не случилось.