Август всего лишь осыпал Поллиона множеством эпиграмм, скорее всего, банного происхождения, не выходя за пределы шутливой формы. Гай Азиний делал вид, что не замечает высочайших насмешек и однажды даже пояснил любопытствующим своё скромное молчание, сказав, что нелегко отвечать тому, кто может внести тебя в проскрипционный список[1566]. Сдаётся, Поллион преувеличил опасность, исходившую от принцепса. При желании тот мог без труда крепко испортить жизнь несогласному с ним историку. Но, к чести Августа, он предпочёл дать собственный ответ-возражение, изложив события тех же лет и далее в своей автобиографии. И едва ли справедливо сводить такое отношение принцепса к сочинению Поллиона всего лишь к осознанию, что расправа с ним не способна обезвредить опасность прославляющего республиканцев и убийц Юлия Цезаря творения[1567]. Август больше опасался, памятуя о судьбе божественного Юлия, решительных заговорщиков, готовых прибегнуть к мечам и кинжалам. К словесным нападкам, как устным, так и письменным он чаще всего относился без страха и злобы. И не боялся литературных дуэлей…

Не забудем, что римская литература с самого её становления ещё в III в. до н. э. находилась в тесных отношениях с государством и представителями нобилитета, которые были далеко не безразличны и к её достижениям, и к её направленности. Она действительно изначально служила и орудием пропаганды успехов Республики и её выдающихся граждан. Так важнейшим сочинением первого знаменитого римского поэта Гнея Невия (270–204 гг. до н. э.) была поэма о победоносной в итоге для Рима Первой Пунической войне, в каковой он и сам участвовал. Своё творение Невий даже читал сенату римского народа. Но его же пример говорит о том, сколь опасно было даже певцу величия Рима ссориться с представителями сильных мира сего. Его злые и, возможно, справедливые по сути шутки в адрес представителей нобилитета стоили ему тюрьмы и последующей ссылки. Сохранился скульптурный портрет Невия, черты которого выражают очевидную склонность к иронии и сарказму, но и носят следы перенесённых им страданий[1568].

В силу таких изначально непростых и противоречивых взаимоотношений государства и молодой римской литературы поэты и прозаики очень рано стали объединяться вокруг выдающихся деятелей Республики[1569]. Первым знаменитым римлянином, ставшим покровителем поэтов, был Публий Корнелий Сципион Африканский, победитель Ганнибала. Его любимцем являлся Квинт Энний. А разрушитель Карфагена Публий Корнелий Сци-пион Эмилиан покровительствовал комедиографу Теренцию и сатирику Луцилию[1570].

Ко времени правления Августа кружки поэтов и писателей стали явлением распространённым, и вовсе не обязательно во главе их стояли люди с безупречной репутацией. Безупречной, с точки зрения приверженности новому государственному устройству и его создателю. Так вокруг Марка Валерия Мессалы Корвина объединялись литераторы, не слишком сочувствовавшие Августу и его политическому детищу. Любопытна крайне причудливая долгая политическая жизнь Мессалы. Напомним, в своё время как чуждый цезарианцам он угодил в проскрипционные списки триумвиров, но вскоре, по счастью, был оттуда исключён. Благодарности за великодушие к триединому руководству Рима он не испытал и немедленно оказался в стане Брута и Кассия. Битва при Филиппах всё же «просветила» Мессалу, и он сделал, как сам полагал, правильный выбор, перейдя на службу к Марку Антонию. Со временем, осознав ошибочность и этого выбора, не стал дожидаться поражения патрона и ещё до решительной схватки перешёл на сторону очевидно более перспективного Октавиана. Тот оценил поступок Мессалы и даже доверил ему ответственейшую должность – командование флотом при Акциуме. Недавний республиканец удивительно легко приспособился к монархии и стал заметной фигурой в окружении Августа. В доказательство своей преданности императору Мессала написал исторический труд, посвященный последней гражданской войне, в котором как мог порочил Антония, коему недавно так преданно служил. К примеру, утверждал, что Марк постоянно осквернял священные сосуды… Расположение принцепса Мессала завоевал настолько, что, как мы помним, был удостоен права преподнести Августу титул отца отечества. Светоний сообщает: «По общему поручению он сказал так: «Да сопутствует счастье и удача тебе и дому твоему, Цезарь Август! Такими словами молимся мы о вековечном благоденствии и ликовании всего государства: ныне сенат в согласии с римским народом поздравляет тебя отцом отечества». Август со слезами на глазах отвечал ему такими словами: привожу их в точности, как и слова Мессалы: «Достигнув исполнения моих желаний, о чём еще могу я молить бессмертных богов, отцы сенаторы, как не о том, чтобы это ваше единодушие сопровождало меня до скончания жизни!»[1571].

Некоторую оппозиционность литературного кружка Мессалы Август то ли не замечал, то ли не воспринимал всерьёз. Интересно, что поэты, окружавшие своего патрона, в прославлении императора и достижений его правления почти не участвовали.

Один из самых знаменитых представителей этого литературного объединения Тибулл (54?–19 гг. до н. э.) вообще ни разу не упомянул Августа в своих стихах. В то же время он написал восторженный панегирик Мессале, где крайне неумеренно прославлял его достоинства: он-де выше всех и как оратор, не исключая мудрого Нестора и хитроумного Одиссея, в военном отношении не имеет себе равных, и потому только ему предстоит праздновать триумфы над отдалёнными народами…

Здесь должно быть в крайней форме проявила себя особенность старинных отношений между патроном и клиентом. А кружок Валерия Мессалы на таковой древней римской традиции и основывался[1572]. Очевидно, государственный муж заказал поэту панегирик. Тибулл – клиент своего патрона, наверняка немало благ от него получивший, поручение добросовестно исполнил. Но едва ли этот высокоталантливый поэт, один из символов «золотого века», мог всерьёз верить в столь выдающиеся таланты Мессалы. Похоже, подобная неумеренность в восхвалениях – скорее ирония, нежели подобострастие. Думается, такой подход ближе к истине, нежели утверждение, что Тибулл, воспевая своего патрона, проявлял «вольнодумство» и «опасную независимость поэта»[1573]. Для Тибулла, надо сказать, военные и политические события эпохи были малоинтересны. Главное в его творчестве – любовные элегии, мечты о возлюбленной Делии, разочарование, ревность, обычные для такой изящной любовной поэзии перепады настроений и чувств[1574]. Что же до оценки Месаллы Корвина как «независимого политика»[1575], то она не выдерживает критики. Столь удивительная карьера позволяет уподобить его разве что князю Талейрану, каким только режимам не служившему и кого только не предававшему…

Самым знаменитым литературным объединением эпохи Августа, поистине воплощением «золотого века» римской культуры был, конечно же, кружок Мецената[1576]. Этот замечательный человек, верный соратник и друг ещё Гая Октавия, сумел притом сохранить свою личную независимость, в отличие от Агриппы, буквально растворившегося в служении патрону. Он позволял себе не только не соглашаться с Августом, но порой и дерзить ему, при этом добиваясь признания императором справедливости своей дерзости. В то же время Меценат не притязал ни на какое формально особое положение при правителе Империи. Потомок этрусских царей, но при этом скромный римский всадник, он был чужд исканию должностей, о чём сообщает Веллей Патеркул[1577]. Луций Анней Сенека, обращаясь к Нерону, писал: «Твой предок Август позволил Марку Агриппе уединиться в Митилене, а Гаю Меценату, не покидая города, жить настолько вдали от дел, как если бы он пребывал на чужбине»[1578]. Меценат поменял местами понятия «дело» и «досуг». Досуг он сумел представить как служение высокой цели, потому делу по значимости не уступающим. Высокая же цель – покровительство поэтам[1579]. В претворении её в жизнь Меценат преуспел, как никто в истории мировой культуры. Потому его имя как покровителя искусств навсегда стало нарицательным. Восхищаясь деяниями этого великого человека, не забудем о том, кто их сделал возможными и успешными, – об Императоре Цезаре Августе.

Звездой первой величины в объединении поэтов при Меценате стал, конечно же, Вергилий (70–19 гг. до н. э.). Выходец из севе-роиталийской Мантуи он в 15 лет приехал в Рим, дабы продолжить учёбу, начатую в Кремоне и Медиолане. Учился он у ритора Эпилия, учился много лет и, возможно, успел лично встретиться с одним из учеников этой же школы, который был моложе его на 7 лет и носил имя Гай Октавий. Известно, что в годы учёбы Вергилий завёл множество дружеских связей с соучениками, что обеспечило ему прочное положение в высшем обществе Рима. Возможно, именно личное знакомство и принадлежность к одной школе стали причиной того, что Гай Октавий, в дальнейшем Цезарь, а потом и Август, не просто от души покровительствовал Вергилию, но питал к нему личную приязнь[1580]. Становление Принципата вызвало к жизни третью и главную поэму Вергилия «Энеиду». И дело было не только в том, что Август нуждался в произведении, которое бы связало величие римского народа и государства с его именем (Меценат поставил перед поэтом именно такую задачу), само время требовало поэмы, посвящённой происхождению Рима, историческим судьбам римлян и объясняющей достигнутое державой величие. Вергилий, искренне принявший новый государственный строй, был готов воплотить в своей поэзии эти идеи[1581]. Сам курс Августа на восстановление и укрепление старо-римских духовных исторических традиций, обычаев, нравов вызывал у поэта желание воспеть славные подвиги предков, показать, как они, руководствуясь волею богов, претворили в жизнь их предначертания[1582]. Если первая поэма Вергилия «Буколики» о радостях пасторальной жизни была во многом подражанием Феокриту, вторая – «Георгики», воспевшая труд землепашца, ставила его в один ряд с Гесиодом, то «Энеида» – это очевидный вызов Гомеру. Она исторически сводила на нет торжество ахейцев над троянцами, ибо потомки защитников Илиона по воле богов создадут город, превратившийся со временем во владыку мира и подчинивший себе в том числе и потомков ахейцев. Понятно, что основа поэмы должна была быть мифологической, но своей самостоятельной мифологии Рим не имел. Миф о троянском происхождении римлян греческого происхождения. Резко отличалась и ментальность эллинов и потомков Ромула. Греческие предания воспевают героев, как правило, божественного происхождения – полубогов. У римлян же – культ не мифических персонажей, а реальных предков. Потому римский патриотизм основан на отеческих заветах, пусть иные из предков и вымышлены. Но в глазах тех, кто считал себя их потомками, подлинность этих людей была неоспоримой. Вергилий был здесь в более сложном положении, нежели Гомер. Великий грек основывал своё творение на бесчисленных преданиях, уже не одно столетие в Элладе бытовавших. Вергилий должен был сам творить мифологию, соединяя её с действительной историей отечества. И греческая легенда о троянском происхождении римлян была скромным подспорьем. Мироощущение героев «Илиады» и «Одиссеи» и персонажей «Энеиды» резко отличаются друг от друга. Герои Гомера пусть и сражаются, мстя за обиду, всему ахейскому миру наглым троянским царевичем нанесённую, сами по себе глубоко эгоцентричны. Для них личная честь и личный успех – главное в жизни, важнее общего дела[1583]. Ахиллес, горделиво обидевшись на Агамемнона, пребывает в своём шатре, что идёт на пользу троянцам в ущерб ахеянам. Но герой об этом даже не задумывается. Для Энея же будущее его народа важнее всего, ибо он по воле богов отвечает за его судьбу[1584]. Собственные переживания для него вторичны, потому и не трогает его страшная судьба Дидоны… Его чувство долга, верность своему народу, почтение к богам, любовь к своей семье, прежде всего к отцу, – образец для римлян на все времена.

Для Августа «Энеида» имела особое значение ещё и потому, что его главный герой олицетворял собой начало рода Юлиев, представителем которого являлся сам принцепс, император, преобразователь государства, поднявший его на высшую ступень славы и могущества[1585].

Здесь речь идёт о закрытых воротах храма Януса и о достигнутом мире, что не помешает поэту в дальнейшем поставить в заслугу Августу расширение пределов державы, явно не мирным путём достигнутое:

«Вот он тот муж, о котором тебе возвещали так часто:

Итоги своей жизни и творчества Вергилий подвёл в сочинённой им эпитафии самому себе:

Другой великий поэт эпохи Августа, чьё имя традиционно стоит рядом с именем Вергилия, это Квинт Гораций Флакк (65–8 гг. до н. э.). Он, как известно, в стан сторонников Октавиана попал далеко не сразу. Будучи в молодости противником цезарианцев, Гораций в качестве военного трибуна сражался в войске республиканцев при Филиппах и был вынужден, бросив щит, бежать с поля боя. Впоследствии он написал об этом скорбные стихи. После войны Гораций в начале 41 г. до н. э. возвращается в Рим, где, к счастью, быстро входит в круг поэтов, подружившись с Вергилием и Варием, которые становятся его лучшими друзьями[1588]. В 38 г. до н. э. они же и представили его Меценату, сумевшему оценить даровании двадцатисемилетнего стихотворца. Своему покровителю и благодетелю Гораций посвятит первую написанную им книгу «Сатиры». Сатира и станет любимым жанром его поэтического творчества. Горацию же принадлежит её шутливое определение: «Муза, идущая по земле»[1589]. Интересно, что, уверенно вписавшись в сообщество поэтов, покровительствуемое Меценатом и, что всем было очевидно, и самим Августом, Гораций всегда стремился сохранить независимость. Он даже решился отказаться от предложения стать секретарём принцепса. Август, однако, обиды на поэта не затаил. Именно Горацию, как мы помним, императором было поручено сочинить торжественный гимн к столетним играм 17 г. до н. э.[1590]

Но самой прославленной в веках стала ода Горация, традиционно именуемая «Памятник». Приведём её в блистательном переводе Александра Фета:

К кругу Мецената принадлежал также Секст Проперций (около 50 – после 15 гг. до н. э.). Его поэзия во многом близка к творчеству Катулла и Тибулла. Как и у них, у него на первом месте страсти и роковая любовь к прекрасной, но, увы, неверной Кинфии. Но и политика не была ему совсем уж чужда. Он написал элегию, прославившую победу при Акциуме, восхвалял в некоторых стихах деяния Августа. Но эта тематика не была для него приоритетной. В одной из элегий, обращённых к Кинфии, Проперций ставит силу любви выше могущества Цезаря Августа и, более того, полагает её непокорной и самому Юпитеру. Присутствует в элегии и неприятие августовского закона о борьбе с прелюбодеяниями:

«Кинфия, рада теперь ты, конечно, отмене закона:

Выдающееся место в литературе эпохи Августа принадлежит Публию Овидию Назону (43 г. до н. э. – 17 н. э.). Этот великий поэт формировался в годы становления Принципата. 14 лет ему исполнилось в год великого тройного триумфа Октавиана, а 16 – в год, когда, восстановив на словах республику, тот стал Августом, на деле установив монархию. Отцом молодой Публий был направлен по пути политической карьеры. Зажиточные всадники, к которым род Овидиев принадлежал, при Августе получили такую возможность. Первой ступенью в трудах на благо государства Овидия стала работа, безнадёжно далёкая от интеллектуальной направленности:

С чтением своих стихов Овидий впервые выступил в 18 лет и сразу был замечен, получив одобрение Мессалы, в чей круг он вскоре и вошёл[1594]. Интересно, как сам Публий определял своё место в римской поэзии. Он достаточно скромно отводил себе четвёртое место, ставя на первое Гая Корнелия Галла, на второе – Тибулла, а на третье – Проперция[1595]. Немедленно бросается в глаза отсутствие титанов – Вергилия и Горация. Но дело здесь не в недооценке Овидием знаменитых современников. Он ведь перечисляет только поэтов своего направления – творцов элегий. И здесь Овидий, пожалуй, поскромничал.

Литературное наследие Овидия больше, чем у любого другого поэта его эпохи[1596]. Он, вне всякого сомнения, один из титанов «золотого века», традиционно стоящий рядом с Вергилием и Горацием, но в этом ряду выделяется своей печальной судьбой. В 8 году пятидесятилетний Овидий внезапно угодил в опалу и по воле Августа был без объяснений причин и предъявления какого-либо обвинения выслан из столицы Империи в безнадёжную глушь – городишко Томы в провинции Нижняя Мёзия (совр. Констанца в румынской Добрудже). Единственный античный автор, объясняющий произошедшее, – Секст Аврелий Виктор сообщает: «…ибо с особенным ожесточением люди преследуют те пороки, которым сами сильно подвержены. Так и он отправил в изгнание поэта Овидия (он же Назон) за то, что тот написал три книжки стихов об искусстве любви»[1597]. Отсюда распространённое предположение, что речь идёт о произведениях «О косметических средствах для женского лица», «Искусство любви», «Лекарство от любви». Август-де мог увидеть в них насмешку над своей семьёй: как раз в этом же 8 году в ссылку, подобно своей матери Юлии Старшей, отправилась и внучка императора Юлия Младшая. За такое же поведение. Мог Август и посчитать, что Овидий высмеивает его борьбу за семейные ценности в римском обществе, мог счесть, что стихотворец глумится над ним самим, ибо, как всем было известно, принцепс образцом добродетели не был.