Обеспечив прочность римского владычества в недавнем царстве Лагидов, Октавиан отправился в Рим неспешным путём. Для начала он прибыл в Сирию. В походе его сопровождал царь Ирод, заранее прибывший в Египет. Он уже сумел завоевать расположение властителя Рима и своими разумными речами, и обещаниями верности и дружбы, и подаренными восьмьюстами талантами (около двадцати тонн золота!). В результате, благодарный Октавиан удостоил правителя Иудеи не только дружбы, но и «величайших почестей»[1045]. В знак особого расположения царю были подарены 400 воинов – галлов, бывших ранее телохранителями Клеопатры. Но главными стали дары территориальные: Ирод Великий получил «область, отнятую у него царицей, равно как включил в пределы его царства Гадару, Гиппос и Самарию, а также приморские города Газу, Апфедон, Яффу и Стратионову башню»[1046]. Иудейское царство приобрело протяжённое морское побережье – от границы Египта до финикийского Тира и ряд северных областей до рубежей Келесирии. Облагодетельствованный Ирод сопровождал Октавиана в его поездке по Сирии вплоть до Антиохии на Оронте[1047]. Надо сказать, что наследник Цезаря по отношению к иудеям продолжил политику божественного Юлия. Тот даровал им некоторые привилегии для беспрепятственного исполнения всех положений их Закона. Иудеям повсеместно было разрешено отправлять золото и серебро в Иерусалимский храм[1048]. Любопытно, что в Антиохии евреи сумели добиться от римских властей права на денежную компенсацию за «неиспользование оливкового масла» во время состязания атлетов, в которых их молодёжь также принимала участие[1049]. Еврейские юноши могли умащивать своё тело только кошерным маслом, приобретаемым на собственные деньги. Вот эти-то траты городская казна главного города римской провинции Сирия им и возмещала[1050]. В дальнейшем уже император Август перенёс иудейские привилегии и в Рим. Когда общественные бесплатные раздачи в столице происходили в субботу (заповедный для иудеев день), то долю евреев – римских граждан было велено сохранять до следующего дня[1051].
В Сирии Октавиан вёл себя великодушно. Местное население повсюду изъявляло покорность. Дабы польстить ему, города этой многонаселённой и разноплемённой провинции объявляли о переходе на летоисчисление от битвы при Акцимуме[1052]. Наследник Цезаря старался избегать каких-либо заметных преобразований и при этом щедро одаривал своих новых сторонников. Их прошлое его не смущало. К примеру, Октавиан сохранил у власти и даже позволил расширить владения в северо-западных областях Малой Азии – Мисии и Комане – некоему Клеону[1053]. А ведь тот в молодости был предводителем разбойников[1054]. Но, служа Антонию и находясь в его войске под Акциумом, Клеон быстро сообразил, к кому клонится победа, и решительно перешёл на сторону Октавиана. За что и заслужил благоволение победителя. А вот правитель Гераклеи Адиаторикс, устроивший в своих владениях поголовное истребление римлян как раз в канун Актийской битвы, был казнён. Своё злодеяние он пытался оправдать якобы бывшим на то распоряжением Антония. Но Октавиан этой неискусной лжи не поверил. Антоний, конечно, был его враг, но ведь римлянин! Не мог он приказать варвару убивать римских граждан. Потому Адиаторикс был казнён вместе со своим сыном после того, как их провели в триумфе как врагов римского народа. И это было справедливо[1055].
Находясь на римском Востоке, Октавиан занимался и неотложными дипломатическими делами. Были нормализованы отношения с Парфией и другими соседними государствами. Зиму он провёл в провинции Азия, а затем через Грецию вернулся в Италию. К этому времени, с 1 января 29 г. до н. э., Октавиан вступил в своё пятое консульство. Коллегой его стал Секст Апуллей, его племянник. Некогда, когда Гай Юлий Цезарь впервые стал консулом, имея своим коллегой бесцветного Бибула, в Риме шутили: «У нас было консульство Юлия и Цезаря». То же можно сказать и о консульствах Октавиана, начиная с 31 г. до н. э.: консульство Цезаря и Октавиана. Но здесь дело не в ничтожестве коллег, они таковыми не были, а в полном единовластии наследника Цезаря.
В первый день января нового года в Риме была принесена клятва верности всем деяниям Гая Юлия Цезаря Октавиана. Подобная присяга впервые приносилась всеми римскими магистратами ещё 1 января 45 г. до н. э. на верность диктатору Цезарю. В начале 42 г. до н. э. клятва была принесена уже триумвирам Антонию, Лепиду и Октавиану и с тех пор повторялась ежегодно.
Ныне же она выглядела присягой не просто консулу, а единовластному правителю Римской державы. Все это прекрасно понимали, и не всем это было по сердцу. Скорбящие по утраченной сенатской республике, как и сторонники былых коллег Октавиана по триумвирату в Риме вовсе не перевелись. И вот от верного друга и соратника Мецената, коему наследник Цезаря в очередной раз поручил вести дела в Риме в своё отсутствие, он получил известие о заговоре, грозившем ему убийством, как некогда божественному Юлию. Вот что сообщает об этом Веллей Патеркул: «Пока Цезарь завершал Актийскую и Александрийскую войны, М. Лепид (сын того Лепида, который был членом триумвирата по государственному устройству, и Юнии, сестры Брута), юноша выдающийся скорее по внешности, чем по уму, возымел намерение убить Цезаря тотчас по его возвращении в Рим. Охрана Рима была тогда поручена Меценату, человеку всаднического, но блестящего рода, недремлющему, когда дела требовали бодрствования, предусмотрительному и знающему толк в деле, – пока он был занят делом, поистине не могло быть никаких упущений, – но, предаваясь праздности, он был изнеженнее женщины. Он был не менее дорог Цезарю, чем Агриппа, но менее отмечен почестями, потому что был почти удовлетворён узкой каймой, – мог бы достичь не меньшего, но не стремился. Притворяясь совершенно спокойным, он тайно выведал планы безрассудного юноши и, без каких-либо тревог для государства и для граждан подвергнув Лепида аресту, погасил новую и ужасную войну, которую тот пытался разжечь. И тот, кто имел преступные намерения, понёс наказание»[1056].
Заговор Лепида, судя по этому сообщению, серьёзной опасности не являл, несмотря на смертоубийственное намерение главного фигуранта дела. Похоже, это вообще был заговор одиночки, который сам не сумел должным образом сохранить собственную тайну, почему Меценат так легко взял его в оборот. Но любопытно само происхождение горе-заговорщика: сын разжалованного триумвира и сестры последнего республиканца… Чему, собственно, удивляться?
А сенат тем временем готовил Октавиану торжественнейшую встречу. Успешные договорённости его с царём Фраатом вдохновили «отцов, внесённых в списки» на целый ряд дополнительных почестей: одна из плебейских триб должна была отныне называться Юлиевой. Октавиан получал право носить венок триумфатора на всех празднествах. День его вступления в Рим должен был быть ознаменован всеобщими жертвоприношениями и отныне отмечаться как священный[1057].
Перечисленные почести Октавиан не принял. Принятые же он, будучи уже стариком, указал в описании своих «Деяний»: «Моё имя по решению сената включено в Салический гимн, и священным чтобы я был навечно и, пока буду жить, чтобы трибунская власть была моею, законом было установлено»[1058]. Гимн этот исполняли члены коллегии жрецов Салиев – 12 жрецов Марса и 12 жрецов Квирина. Такое решение сената было прямой сакрализацией личности Гая Юлия Цезаря Октавиана, одной из прелюдий законного оформления его единовластия. Монархического. Нельзя не согласиться с тем, что вся деятельность Октавиана после Акциума не имела и тени республиканизма[1059]. Знаменательно, что именно в год своего пятого консульства (29 г. до н. э.) наследник Цезаря принял титул императора как постоянный. Собственно, впервые он был провозглашён императором ещё во время Мутинской войны своими легионами. Это было обычное дарование войском такого почётного титула военачальнику-победителю. В дальнейшем он давался Октавиану 21 раз за его долгую (по римским меркам) жизнь[1060]. Но принятие императорского титула в 29 г. до н. э. имело уже и иное значение. Впрочем, впервые это произошло ещё в 38 г. до н. э. по инициативе Агриппы. Тогда титул «император» на отчеканенных монетах был указан как praenomen – личное имя Октавиана. С 29 же года это становится уже пожизненной нормой, что подтверждается резким увеличением числа монет с таким личным именем наследника Цезаря[1061]. Да, изначально такое титулование Октавиана формально не давало ему права высшего командования всеми вооружёнными силами державы. Но, поскольку армия и флот и без того находились в его абсолютном подчинении, то неизбежно со временем титул «император» стал реально означать «верховный главнокомандующий», впоследствии же принял монархический смысл, каковой существует и по сей день.
Наконец, с 13 по 15 месяца секстилия (ему ещё предстояло стать августом) состоялся тройной триумф Гая Юлия Цезаря Октавиана. Отмечались последовательно: победа над паннонцами, япигами, далматами и их соседями в первый день; морская победная битва при Акциуме в день второй; покорение Египта в третий день. В саму церемонию триумфа победитель в трёх войнах внёс одну, но очень существенную поправку. Согласно древнему обычаю, действующие магистраты должны были встречать полководца-триумфатора у города, затем развернуться и шествовать впереди него. Так подчёркивался властный приоритет высших должностных лиц Республики. Но 13 секстилия Октавиан повелел магистратам вместе с сенаторами следовать за его колесницей. Нельзя усомниться, что означало сие одно – отныне в Риме только один главный магистрат. Остальные вправе лишь следовать за ним, согласно его воле.
Триумф, что неудивительно, поражал своим великолепием. Единственное, что могло огорчить славного триумфатора, отсутствие бредущей в золотых цепях царственной особы – Клеопатры. Последний раз сопоставимый по значимости монарх шёл за колесницей доблестного Эмилия Павла в далёком 168 г. до н. э. Тогда праздновалась победа Рима в Третьей Македонской войне. Царь Персей, уныло шедший в траурных одеждах, был последним монархом державы, давшей миру Филиппа II и Александра Великого. Ныне же Октавиан обратил в провинцию последнее из царств, появившихся на свет благодаря грандиозным завоеваниям македонского царя. Но, к сожалению для римлян, Клеопатра присутствовала в триумфе лишь в виде статуи. Военные достижения триумфатора были отмечены и большой эмиссией монет, на легендах которых были слова: «Завоёванный Египет» и «Возвращённая Азия». Октавиан блистательно срежиссировал свой подлинно великий триумф. Вспомнив, скорее всего, собственное участие юношей в Испанском триумфе Цезаря, он привлёк к своему торжеству сразу двух юных участников: на смирных лошадках с обеих сторон его колесницы следовали его четырнадцатилетний племянник Марцелл и двенадцатилетний Тиберий Клавдий Нерон – сын Ливии и его пасынок. Сложно сказать, зачем божественный Юлий привлёк внучатого племянника к триумфу. Но в случае с Октавианом не будет большой смелостью предположить, что Марцелл и Тиберий могли выглядеть как будущие наследники власти и славы человека, чьё господство в Риме было уже неоспоримым. Кстати, младший подросток эту власть и получит[1062].
Триумф должен был запомниться римлянам не только своим великолепием и богатством. Близкие по размаху торжества в столице бывали. Но Октавиан и здесь сумел потрясти воображение квиритов. Как он записал в своих «Деяниях»: «Януса Квирина, которого наши предки желали запирать, когда повсюду, где властвует римский народ, на суше и на море, будет рождённый победами мир, в то время как прежде, чем я родился, от основания города только дважды он был заперт, как рассказывается, трижды, когда я был первоприсутствующим, сенат определял запереть»[1063].
Действительно, до 29 г. до н. э. ворота храма Януса Квирина в Риме в знак наступившего мира запирались только дважды. Впервые это сделал преемник основателя Города Ромула второй римский царь Нума Помпилий (714–672 гг. до н. э.). Следующего раза пришлось ждать очень долго. Лишь в 241 г. до н. э. по случаю окончания Первой Пунической войны, в консульство Тита Манлия Торквата, ворота храма Януса были закрыты.
После триумфа Октавиан освятил и щедро одарил ряд почитаемых в Риме храмов – богиням Минерве, Юноне, богу Юпитеру Капитолийскому. Последнему он принёс в дар 16 тысяч фунтов золота и на 50 миллионов сестерциев жемчуга и драгоценных камней[1064]. Освящена была и курия Юлия – здание для заседания сената, чьё строительство начал ещё Юлий Цезарь, поскольку старинная курия Гостилия сгорела в 52 г. до н. э. В новой курии торжественно установили статую Победы. Освящён был и храм божественного Юлия. Это событие было самым значительным. По случаю освящения храма божественного отца Гая Юлия Цезаря Октавиана в Риме провели все виды состязаний, народу предоставили все возможные зрелища. В первую очередь кровавые – истребление на аренах зверей и, само собой разумеется, гладиаторские бои. Самыми, однако, знаковыми были так называемые Троянские игры. Ведь они являли собой связь времён: троянцу Энею бог Аполлон возвестил на острове Делос, что он и его спутники троянцы обретут свою землю в Италии и их потомки воздвигнут город, которому суждено впоследствии покорить все народы и земли и стать владыкою мира! Род Юлиев – потомки Энея, и триумф в Риме Октавиана потому закономерен. Не забудем, что Аполлон – самое почитаемое им божество. Не случайно в канун битвы при Акциуме мечи воинов Октавиана были освящены именно в храме Аполлона. Потому и нынешнее торжество, как и та решающая победа, – проявление божественной воли того, кто и предрёк будущему Риму мировое владычество.
На этих празднествах присутствовали все выдающиеся римляне, среди которых был и Вергилий. Игры настолько поэта впечатлили, что в поэме «Энеида», описывая конные состязания мальчиков в память отца Энея Анхиза, он дал картину тех самых Троянских игр, проведённых после триумфа Октавиана[1065]:
Праздник победы Октавиану удался. Римляне искренне ликовали. Ведь наконец-то они дождались вожделенного мира – и внутреннего, и внешнего, о котором тосковали десятилетиями. Была ли эта мечта связана исключительно с именем наследника Цезаря? Вовсе необязательно. Сохранился исторический анекдот. Когда Октавиан возвращался в Рим после победоносного завершения противостояния с Антонием и Клеопатрой, к нему подошёл некий человек – обладатель учёного говорящего ворона. Птица, узрев полководца, на чеканной латыни воскликнула: «Приветствуем тебя, Цезарь, – наш победоносный командующий!» Октавиан оценил столь неожиданное приветствие из птичьих уст и наградил хозяина умной птицы большой суммой денег. У дрессировщика, однако, был помощник, с которым тот не поделился. Ясно, что от обиды возникло желание проучить скупердяя. Помощник пришёл к Октавиану и посоветовал послушать, что говорит другой обученный человеческой речи тем же дрессировщиком ворон. Оказалось, что тот готов был кричать следующее: «Приветствуем тебя, Марк Антоний, – наш победоносный командующий!» Октавиан – человек с развитым чувством юмора – оценил комизм ситуации и велел ранее награждённому честно разделить полученные деньги со своим помощником[1067]. Исходя из наличия подобных настроений, наследника Цезаря не удивлявших и не смущавших, вполне можно согласиться с одним из биографов Августа, предположившим, что, если бы при Акциуме победу одержал Антоний, то и его бы как победителя, принесшего Риму гражданский мир, встречали бы в столице, да и по всей Италии с таким же восторгом[1068].
Октавиан, безусловно, хорошо представлял себе общее положение дел в Римской державе. Потому понимал, сколь непростые задачи стоят перед ним – победителем, наследником божественного Юлия. Обустроить государство – вот главное, что предстояло ему сделать. Как он сам в это время определял свои цели в качестве единовластного руководителя державы, и какие конкретные задачи ставил? Здесь необходимо обратиться к одному из его эдиктов, где он прямо заявлял: «Итак, да будет мне дано установить государство на его основе целым и незыблемым, дабы я, пожиная желанные плоды этого свершения, почитался творцом лучшего государственного устройства и при кончине унес бы с собой надежду, что заложенные мною основания останутся непоколебленными»[1069].
Эдикт этот датировки не имеет. Светоний не указывает и событий, с его изданием связанных. Традиционный взгляд – датировать этот документ невозможно. Здесь едины ведущие историки-антиковеды[1070]. В то же время, как полагает исследователь идеологии принципата Августа А. Н. Токарев, поскольку в эдикте из текста следуют несовершённые действия, то документ можно отнести к началу 28 г. до н. э. и полагать его официальным объявлением о начале восстановления государства[1071].
Что должно понимать под задачей восстановления государства? Светоний сообщает, что Октавиан дважды задумывался над реставрацией республики[1072]. Здесь, безусловно, речь идёт о возврате к доцезарианской форме правления, исключающей какое-либо единовластие. Консулы, сенат, трибунат, комиции должны были бы в этом случае вновь обрести свои исторические полномочия. Только вот собирался ли наследник Цезаря безжалостно уничтожить его наследие? Ведь божественный Юлий однозначно констатировал, что такая республика стала пустым местом без тела и облика. Несколько месяцев, прошедших после мартовских ид до учреждения Второго Триумвирата, дали исчерпывающий ответ на этот вопрос. Справедливо напомнить, что республиканское правление в Риме уверенно можно полагать завершившимся в тот самый миг, когда центурион Корнелий – посланник Октавиана недвусмысленно пояснил изумлённому сенату, что именно меч дарует его военачальнику консульскую магистратуру. Нельзя усомниться в том, что сам наследник Цезаря понимал смысл происходящего. И изначально он боролся за наследие погибшего диктатора, вовсе не имея в виду только материальную его сторону. Вспомним, что Антоний немедленно при первой же их встрече раскусил властные амбиции восемнадцатилетнего юноши. Власть Цезаря над Римом – вот наследство, за которое Гай Октавий изначально повёл борьбу. И ныне, спустя четырнадцать лет, с таким превеликим трудом этой власти добившись, мог ли он задуматься об отказе от таковой?
Действительное представление Октавиана о своей власти он в недавние годы очень убедительно римлянам демонстрировал. Одно его появление в сенате с «группой поддержки» в лице вооружённых соратников, следствием чего стало бегство из Рима совершенно законно избранных консулов и трети сената, более чем красноречиво. А его действия в Египте, лишившее сенат и всё сенатское сословие права не только управлять новой провинцией, но даже посещать её без его, Октавиана, разрешения? Таких прецедентов более чем семисотлетняя история Римской державы не знала, да и не могла знать. Наконец, сам его блистательный тройной триумф, когда он заставил магистратов идти не перед его колесницей, но за ней… Это показывало всем римлянам, кто первое лицо в государстве, стоящее над всеми остальными должностными лицами. Несколько забегая вперёд, приведём ещё один пример, характеризующий властное положение Октавиана и, главное, его личное понимание сути такового.
Дело в том, что хотя ворота храма Януса Квирина и были торжественно закрыты, полный мир на римских рубежах так и не наступил. Особо беспокойной оставалась дунайская граница, где у Рима оставались опасные соседи – варвары фракийского, кельтского и германского происхождения. Среди них выделялись бастарны – многочисленный народ, чьё этническое происхождение остаётся неясным. Их относят то к иллиро-фракийским племенам, то к кельтам, то к германцам[1073]. Скорее всего, бастарны испытали влияние всех перечисленных групп народов, независимо от того, к какой они изначально относились. В 30 г. до н. э. они совершили вторжение за Дунай и захватили часть земель Мёзии – области между Балканскими горами и Нижним Дунаем. Их набеги достигли Фракии, той её части, которая была в союзе с Римом. Опасаясь, что набеги варваров могут достигнуть и римских владений в Македонии, её проконсул Марк Лициний Красс двинул на бастарнов войска. Красс был внуком знаменитого победителя Спартака. Его карьера была причудливой. Он побывал в сторонниках и Секста Помпея, и Марка Антония. Но своевременно перешёл на сторону Октавиана. За что был вознаграждён консульством, причём консулом он был как коллега самого наследника Цезаря в 30 г. до н. э., а на следующий год стал наместником Македонии. Красс унаследовал военные таланты деда и сумел нанести бастарнам ряд поражений. В решающем бою доблестный проконсул особо отличился, лично сразив в поединке царя бастарнов Делдона[1074]. Согласно древнему римскому обычаю, полководец, победивший в поединке с вражеским военачальником, должен был снять доспехи с поверженного и посвятить их Юпитеру Феретрию, «несущему победу». Это был так называемый «spolia opima» – «тучный доспех». Его посвящение считалось исключительным почётом для полководца. Красс имел на это полное право. Кстати, в текущем 29 г. до н. э. сенат дал ему право и на триумф, но вот «тучный доспех» ему так и не достался. В дело вмешался лично Октавиан, и победитель царя бастарнов вынужден был от своих претензий отказаться[1075]. Обидно, ведь такой награды удостаивались только три человека в римской истории: легендарный основатель Города Ромул, сразивший царя Акрона (где-то около 750 г. до н. э.); Авл Корнелий Косс, убивший в 437 г. до н. э. Толумния – царя города Вейи; Марк Клавдий Марцелл, победивший в 222 г. до н. э. кельтского вождя Вертомара. Октавиан, к огорчению Красса, объявил, что-де обнаружен льняной нагрудник с надписью, что Косс, удостоившийся spolia opima, был в то время консулом, то есть главнокомандующим римской армии[1076]. А поскольку Марк Лициний Красс к моменту совершения подвига консулом уже не был, то ему такая награда и не положена[1077].