Хозяйственному развитию римского Востока способствовал и переход сбора налогов к городам и иным поселениям в каждой области[1161]. Более всего от этого выиграла местная знать. Именно её представители обладали необходимым богатством и влиянием, чтобы возглавить свои города и общины. Это обеспечивало местным элитам власть на местах, покровительство римлян и право сбора налогов. Последние отныне собирались таким образом, чтобы и римская казна была довольна, и провинции не слишком страдали. Важно отметить следующее: право на местное управление налагало на его представителей ряд обязанностей. Они должны были за свой счёт способствовать благосостоянию своих городов и общин, улучшать там дороги, вести строительство общественных зданий, устраивать для населения праздники и всевозможные развлечения[1162]. Покровительствуя в первую очередь эллинской верхушке восточных городов, римские власти старались не допускать межэтнических конфликтов. Так эллинскому и эллинизированному населению не разрешали притеснять евреев[1163]. Марк Випсаний Агриппа во время своей поездки на Восток защитил евреев Ионии от посягательств на их собственность греков и посетил Иерусалимский храм[1164].
Так обстояли дела на Востоке. На Западе городская жизнь и экономика имели свои особенности. Там не было исторически развитой сети городов, и значительная часть их вырастала из римских колоний, а позднее из лагерей легионов. Потому они основывались и развивались как образцы римской жизни[1165]. Здесь царила римская геометрическая безупречность: улицы, пересекающиеся под прямым углом, непременный форум в центре, традиционные для римских городов общественные здания и постройки. Такое градостроительное планирование насаждалось в провинциях Запада и в Северной Африке – в тех её областях, где не было пунического наследия. Колонии становились заметными хозяйственными центрами. Происходило перераспределение земельной собственности. Крупные владения местной племенной знати дробились, поскольку значительная часть их земель отводилась римским колонистам. Те создавали, как правило, средней величины виллы. Местную же знать в компенсацию за земельные потери стали привлекать к управлению. Её представители становились членами городских советов. Так начиналось формирование сословия декурионов. Многие новые магистраты удостаивались римского гражданства. Правда, как мы помним, Август в этом отношении не был чрезмерно щедр. Тем не менее, именно его политика в целом способствовала скреплению столь разнородных частей Империи взаимными интересами[1166]. Провинции становились из бесправных источников доходов державы значимыми частями единого государства, опорой римской власти[1167]. Именно при Августе начался процесс подлинной интеграции в Римской империи[1168].
Исключительную роль в деле эффективного управления провинциями при Августе стал играть институт прокураторов – финансовых агентов принцепса. В императорских провинциях эти должностные лица отвечали как за все доходы, так и за все расходы, в сенатских же поначалу они являлись управляющими собственно императорским имуществом. Постепенно функции прокураторов возрастали. В их ведение перешли косвенные налоги, и со временем они стали играть ту же роль, что и в провинциях принцепса. Дион Кассий писал, что, начиная с Августа, правитель Империи «посылает равно во все провинции – и свои, и отданные народу, одних – из всадников, других – даже из вольноотпущенников; исключение составляют провинции, где проконсулы сами собирают налог с подчинённых их власти народов.
Ещё он даёт те или иные распоряжения прокураторам, проконсулам и пропреторам, чтобы они выезжали на место, связанные предписаниями. Именно тогда вошли в обычай и это правило, и выплата жалованья названным и прочим должностным лицам.
Ведь ещё издревле некоторые подрядчики доставляли им из казны всё необходимое для исполнения должности. Но при Цезаре они впервые сами стали получать определённую плату. Она была установлена не на одном основании для всех магистратов, но по соображениям нужды; и даже названия прокураторских рангов произошли от сумм выплачиваемых им денег»[1169]. Прокураторы разного уровня получали 60, 100, 200 или 300 тысяч сестерциев в год. При этом, однако, доходы казны при Августе благодаря переводу чиновников на чётко определённое жалование заметно возросли. А до этого выделение казённых денег подрядчикам и публиканам без жёстко обозначенных пределов сумм неизбежно вело к злоупотреблениям, способствуя росту коррупции. Так что нововведения Августа справедливо считать антикоррупционными. Рост доходов казны подтверждал их эффективность.
Принцепс важнейшей задачей своего единовластия, как известно из его собственного эдикта, ставил создание и упрочение в Римской державе наилучшего государственного устройства и управления. Как средство достижения этого требовалось чётко обозначить границы между отдельными слоями населения Империи, указав каждому сословию его место в государственной жизни[1170]. В первую очередь, речь шла о ведущих сословиях римского общества. Таковыми являлись сенаторы и всадники. Сенатское сословие – высшая часть римской элиты. Сенаторы в массе своей приняли новую власть. Ведь за послушание воле правителя они получили надёжные почётные места на вершине государственной власти и, что было особенно важно, весьма приличные доходы[1171]. Проведённые чистки показали им, что прочность их положения зависит от лояльности к действительному первому лицу государства. Август прекрасно понимал чувства и настроения сенаторов, потому всегда демонстрировал уважение к сенатскому сословию. Ведь роль его в империи оставалась весьма значимой, и новая высшая власть обойтись без него не могла, да, собственно, и не стремилась, поскольку оно оставалось важнейшей опорой в управлении государством. Сенаторы поставляли высших чиновников для самого города Рима, наместников для многих провинций. Из числа сенаторов выходили как полководцы, командующие армиями, так и легаты, командующие легионами, большинство старших офицеров – трибунов[1172].
Следующим по важности сословием было всадничество. Его роль в Империи и при Августе, и при последующих императорах только возрастала. Ведь именно за счёт всадников формировалась постоянно растущая армия государственных гражданских чиновников. Помимо этого всадничество поставляло: часть провинциальных наместников, присяжных римских судов, командиров военного флота, центурионов и трибунов императорской гвардии – преторианцев, офицерские кадры ауксилиариев – вспомогательных частей римской армии имперской поры. Выходили из среды всадников и командующие легионами[1173]. Постепенно всадничество становилось важнейшей опорой императорской власти в деле непосредственного управления государством.
К управленцам должно также отнести и привилегированный слой императорских рабов, а также либертинов, работников административных центров и контор, ведавших управлением императорским имуществом. Это было разветвлённое хозяйство, разбросанное по всей необъятной Империи[1174].
Возвращаясь к высшему управлению Римской державой, особо должно отметить появление при Августе нового совещательного органа при принцепсе – императорского совета. Как пишет об этом Э. Д. Гримм: «Известно, что он предложил сенату избирать на каждые полгода по пятнадцати, а с 13-го года ежегодно по двадцати лиц»[1175]. Все они вместе с действующими и десигнированными консулами (консулами будущего года) и с теми, кого принцепс в каждом отдельном случае сам приглашал, и составляли его совет. Он рассматривал и решал дела на тех же основаниях, что и весь сенат[1176]. Есть мнение, что в этот совет входили и иные члены императорской семьи, и некоторые лица всаднического сословия[1177]. Функции совета носили двоякий характер: он принимал решения по делам политическим и судебным[1178].
Реально этот consilium стал высшим совещательным органом при правителе Империи. То, что его существование и функции не получили законного оформления, вполне логично. Августу такой орган был нужен, поскольку в совете со своим ближайшим окружением нуждается любой, даже самый самовластный правитель. Но вот дать consilium’у какие-либо права было совсем не обязательно. Состоящие в нём могут советовать многое, но решение только за одним человеком. Сенат для такой роли не годился как слишком громоздкое и многолюдное учреждение. У нас нет сведений, как сенаторы восприняли императорское новшество, но с его появлением некогда весьма почтенный в Риме орган власти всё более отодвигался на её обочину.
«Такие, говоря в целом, были установлены порядки. На деле всю полноту власти и на все времена Цезарь сосредоточил в своих руках, ибо и деньгами он распоряжался (хотя на словах государственное имущество он отделил от своего личного состояния, но на деле и первое расходовал по своему усмотрению), и войнами командовал» – писал Дион Кассий[1179]. В другом месте своего труда он уточняет суть происшедшего: «Таким вот образом вся власть народа и сената перешла к Августу и с этого времени установилось настоящее единовластие»[1180].
В то же время процесс оформления власти Августа с точки зрения законодательной в 27 г. до н. э. не завершился. В 24 г. до н. э. сенаторы, по словам Диона Кассия, «вообще освободили его от всяких законов»[1181]. На первый взгляд, это можно истолковать так: император отныне, говоря словами Плиния Младшего, «super leges» – «выше законов»[1182]. Историками же он трактуется по-разному. Это можно воспринимать как иммунитет от судебного преследования[1183]. А. В. Махлаюк указывает, что в законе речь идёт не об освобождении Августа от действия законов вообще, но только от соблюдения закона, запрещавшего раздачу денег плебсу, что могло быть истолковано как подкуп избирателей[1184].
Наступивший 23 г. до н. э. принёс Августу ряд тяжёлых испытаний. И без того человек болезненный он на сей раз так тяжело захворал, что, казалось, «не было надежды на выздоровление»[1185]. По словам Светония, принцепс заболел «истечением желчи»[1186]. Возможно, это было обострение хронического гепатита[1187]. Император был готов к худшему исходу. Он пригласил к себе группу должностных лиц, наиболее видных сенаторов и всадников, с которыми обсудил текущие государственные дела. Держал он себя как человек, готовящийся к смерти. Своему коллеге по консулату Гнею Кальпурнию Пизону Август передал книгу со списком всех военных сил Империи и государственных доходов. А Марку Випсанию Агриппе он вручил свой перстень[1188]. Очень знаменательный акт. То, что второй консул теперь должен был вести все текущие дела вместо уходящего из жизни коллеги, было естественно. Агриппа же, получив перстень, должен был восприниматься в качестве преемника императора. Здесь стоит обратить внимание на следующее обстоятельство. Пизон во время гражданских войн был ярым помпеянцем и убеждённым противником Цезаря. После гибели диктатора оказался в стане Брута и Кассия. Великодушно прощённый триумвирами он категорически воздерживался от соискания государственных должностей, не желая служить нелюбимой власти. И только Августу после долгих уговоров дал согласие занять консульскую должность. И вот ирония судьбы: важнейшие дела единовластного правителя теперь оставались в руках убеждённого республиканца. Что же до передачи Агриппе перстня, то это буквальное повторение поступка Александра Македонского перед его кончиной. Царь наделил им военачальника Пердикку, одного из ближайших своих соратников, первого среди них по выслуге лет[1189]. Тот это воспринял как ответственность за всю державу. Так что жест Августа был подлинно царским. И, похоже, действительно мог означать преемственность власти. Все, правда, прочили передачу таковой любимому племяннику принцепса Марцеллу, но Август, скорее всего, предпочитал передать тяжкое бремя власти не незрелому юноше, а многоопытному соратнику, другу и после последней женитьбы всё-таки ещё и родственнику.
Август, не будучи формально монархом, не мог передавать власть по наследству. Но Император Цезарь Август прекрасно осознавал свой действительный статус, что и дал понять окружающим, готовясь к путешествию в царство мёртвых.
Но на сей раз, однако, передача власти так и не состоялась… Врач Антоний Муза излечил правителя, применив радикально новую методику: холодные ванны вместо горячих и холодное же питьё. Болезнь отступила. Август щедро отблагодарил своего спасителя. Тот получил не только большую сумму денег, но и новый, весьма почтенный статус: ему было даровано право носить золотое кольцо. Означало сие, что Муза более не просто либертин, а вступил отныне во всадническое сословие. Сенаторы от принцепса постарались не отстать. На их деньги Антонию Музе была поставлена статуя возле изваяния Эскулапа[1190].
Любопытно, что, судя по имени, славный медик был в своё время рабом рода Антониев и, может быть, даже самого Марка-триумвира. Вскоре, однако, выяснилось, увы, что опробованный на принцепсе способ лечения вовсе не является универсальным. Если Август был спасён, то захворавший позднее Марцелл, которого Муза лечил по той же методе, скончался.
В промежутке времени между выздоровлением Августа и роковой болезнью его племянника произошли весьма значимые события. Поправившийся принцепс попытался в сенате обнародовать своё завещание, из которого явствовало, что он на самом деле никого не оставлял своим наследником. Но вот сенаторы (надо же, какие независимые!) не позволили осиротить Империю. По закону-то сенат и народ должны были бы вручить власть его преемнику. Такового он и указал прилюдной передачей перстня с печатью. История эта, однако, имела неожиданные последствия: она поссорила Марцелла с Агриппой. Племянник, считавший себя первоочередным наследником, крепко огорчился. По счастью, прямого конфликта между родственниками не произошло. Август и так собирался отправить Агриппу на Восток. Теперь отъезд был ускорен. Агриппа прибыл на остров Лесбос в Митилену, откуда стал контролировать весь ход дел на Востоке. А там проблем хватало. Так всё ещё не были урегулированы отношения с Парфией. Римские орлы, утраченные Крассом, по-прежнему оставались у парфян.
Смерть любимого племянника, которого он знаково сделал супругом своей единственной дочери Юлии, крепко удручила Августа. Память Марцелла он почтил самым почётным образом. Покойник был погребён в родовом мавзолее «августейшей семьи», постройка которого в 28 г. до н. э. была завершена. Сам принцепс на похоронах несостоявшегося наследника произнёс похвальную речь. Именем Марцелла был назван театр, строительство которого началось ещё при Юлии Цезаре.
Важнейшие же события 23 г. до н. э. оказались связаны с политическими преобразованиями, окончательно сделавшими властные полномочия Августа бессрочными и пожизненными. Их оформление, однако, началось со сложения принцепсом консульских полномочий. Девять лет подряд со времени Актийской войны он обладал этой важнейшей римской магистратурой. И вот… сложил. Да и кого на своё место выбрал – Луция Сестия Альбициана, верного соратника Брута. Сестий, подобно Пизону, не скрывал своих убеждений. Он открыто восхвалял убийцу Цезаря, хранил изображения Брута[1191]. Думается, столь явственно выраженной приверженностью республиканским идеалам они и устраивали Августа. Опасен враг, скрывающий свои истинные убеждения, притворяющийся твоим сторонником. Люди же, открыто демонстрирующие независимость своих политических воззрений и за это властью никак не преследуемые, и в заговор не пойдут, и мятежей не поднимут. Более того, такого рода оппоненты способны и почитать того, кто с уважением относится к их праву сохранять свои убеждения и даже их высказывать. Собственно, Август этого и добивался. Занятно, что присутствие (по воле самого принцепса!) на формальной вершине римской государственной власти былых борцов за республику, оставшихся её ревнителями, совпало с реальным окончательным оформлением совершенного самовластия в Империи.
Послушный сенат безропотно постановил, «чтобы Август пожизненно был трибуном и предоставил ему право делать доклад на каждом заседании сената по любому вопросу и в любое время, когда он пожелает, даже не будучи консулом»[1192]. Сам принцепс так сообщил об этом событии в своих «Деяниях»: «И, пока буду жить, чтобы трибунская власть была моею, законом было установлено»[1193]. Трибунские пожизненные полномочия Август получил, но при этом трибуном плебейским он так и не стал. Дело в том, что Гай Юлий Цезарь, щедро жалуя звание патрициев для умножения их крайне поредевших рядов, не позабыл и о внучатом племяннике. И пожалованный патрицием Гай Октавий плебейским трибуном стать уже не мог. Впрочем, кого это волновало? И так тринадцать лет и он, и его жена, и сестра пользовались трибунской неприкосновенностью. Ныне же принцепс стал бессрочным обладателем всех полномочий плебейского трибуна.