19 г. до н. э. отмечен в истории правления Императора Цезаря Августа завершением политической карьеры некоего Марка Эгнация Руфа, решившегося на открытую оппозицию принцепсу. Кто был этот человек и как получилось, что его жизнь оставила заметный след в начальном периоде принципата? Сведения в источниках о нём не слишком доброжелательны, если не сказать, откровенно враждебны. Веллей Патеркул, автор по времени наиболее близкий к этим событиям, явно приписывает Марку Эгнацию Руфу преступные замыслы: «Во всём более похожий на гладиатора, чем на сенатора, во время эдилитета он снискал благорасположение народа, которое день ото дня увеличивал тем, что с помощью собственных рабов тушил пожары; за это народ продлил ему претуру, а вскоре Эгнаций даже дерзнул домогаться консульства. Но поскольку он погряз в пороках и преступлениях, а с имущественным состоянием дело у него обстояло не лучше, чем с совестью, то, набрав себе подобных, решил убить Цезаря, чтобы устранив его, умереть самому – ибо он не мог здравствовать, пока здравствует Цезарь. Таков уж характер этих людей: каждый предпочитает убивать при всеобщем крушении, чем быть попранным своим собственным, а терпя то же самое, оставаться незамеченным. В сокрытии своих планов он был не счастливее предшественников. Попав вместе с сообщниками своего преступления в тюрьму, он принял смерть, в полной мере достойную жизни»[1282].
Светоний просто отнёс Эгнация Руфа к заговорщикам, умышлявшим на жизнь Августа[1283].
Дион Кассий, подобно Патеркулу, дал развёрнутую характеристику удачливому эдилу и злосчастному претенденту на консульскую магистратуру: «Однако большинство скорее подражает делам других, даже если они дурны, чем остерегается печальных последствий. В то время так поступал Марк Эгнатий Руф, исполнявший должность эдила; он отлично справлялся со всеми обязанностями и, кроме того, вместе со своими рабами и некоторыми другими наёмниками приходил на помощь домам, горевшим в тот год; за это он принял от народа возмещение расходов, произведённых по должности, и в обход закона был избран претором. Возгордившись всем этим, он так зазнался перед Августом, что обнародовал заявление о передаче преемнику целого и невредимого города. Это вызвало гнев всех виднейших мужей, и особенно Августа, который нимало не замедлил научить виновника не возноситься мыслью над большинством и тотчас приказал эдилам заботиться, чтобы не было никаких пожаров, а если что-нибудь такое случится – тушить огонь»[1284].
Принимать всерьёз нравственные, а, вернее, вопиюще безнравственные характеристики, которые давали Руфу виднейшие римские историки, не приходится. Тем не менее, приводимые авторами факты позволяют сделать вполне определённые выводы об этапах его политической карьеры и причинах столь печального её завершения.
Марк Эгнаций Руф стал эдилом в 22 г. до н. э.[1285]. Со своими обязанностями он справлялся успешно. Более того, на свои средства и, привлекая своих же рабов, создал эффективные пожарные дружины, что для Рима было безусловным благом – пожароопасность в Городе была очень высокой и огонь порой выжигал целые кварталы. Август инициативу деятельного эдила не одобрил и создал из 600 собственных рабов свои постоянные дружины для борьбы с пожарами. Но в народе-то симпатии склонялись на сторону Руфа. Он дважды исполнял обязанности эдила, а в 20 г. до н. э. был избран уже претором. Наконец, в 19 г. до н. э. при очевидной широкой поддержке Руф попытался выставить свою кандидатуру в консулы – без одобрения императора и, не достигнув установленного законом возраста (41 года). Возникает очень любопытная коллизия: юридически императорское одобрение для выдвижения в консулы вообще-то необязательно, пусть всем и понятно, что без него обойтись нельзя. Что же до возраста… а сколько лет было Октавиану, когда он впервые стал консулом? Это уже опасная параллель! Наследник Цезаря – все это помнили – первое консульство обрёл не по воле комиций, не с одобрения сената, а силой оружия в 19 лет. Отсюда нежданные амбиции Руфа, да ещё при таком стремительном развитии его карьеры, могли выглядеть в глазах принцепса и преданной ему властной элиты угрожающими. Сам Руф, конечно же, не мог рассматриваться как серьёзный конкурент Августа. Но, поскольку у него оказалось немало сторонников, то покой в Городе вполне мог быть нарушен. А это воспринималось уже как подрыв стабильности власти[1286]. Существует даже мнение, что Руф формировал отряды своих сподвижников, включая в их состав рабов[1287]. А то, что консул Сентий Сантурин не допустил Марка Эгнация к выборам, вполне могло толкнуть обиженного соискателя на неправовые действия. Тем более, что поддержка в народе у него была – результаты выборов в эдилы и преторы говорят сами за себя! Да и в сенате наверняка у Руфа тоже имелись сторонники. Отсюда и восприятие его намерений как натурального заговора[1288]. Итог – самый печальный: Руф арестован, заключён в темницу, а затем казнён как заговорщик, злоумышлявший против Августа. Приговор был вынесен сенатом, но едва ли обошлось без указаний самого принцепса.
Кем был на самом деле Марк Эгнаций Руф? При таком состоянии первоисточников историкам остаётся только гадать о мотивах его действий, об истинных целях. Некоторые современные учёные стараются его представить народным любимцем, кем-то вроде нового Клодия[1289]. Возможно, действия Руфа выразили протест против попрания независимости сената и были попыткой отстоять права сенаторов на традиционные связи с народом Рима[1290]. Видят в Руфе и демагога, опасного для власти[1291].
Представляется, что Марк Эгнаций Руф, будучи, бесспорно, человеком честолюбивым, возмечтал о большой политической карьере, венцом которой ему виделась консульская магистратура. Стремился ли он к власти во всей Римской державе? Едва ли. Консульство уже с 23 г. до н. э. было официально лишено империя, каковой безраздельно принадлежал только принцепсу. Невоенный человек и не имевший влияния в вооружённых силах мечтать о руководстве государством не мог. Возможно, что Руф в своих карьерных устремлениях просто недооценил, как в верхах государства и прежде всего самим императором его действия будут восприняты. Это его и погубило. Принцепс наверняка понимал, что Руф никой не заговорщик и прямой опасности не представляет. Но надо было всем показать, что никто не смеет выдвигаться на высшие посты без соизволения императора!
Август о событиях, связанных с делами Руфа, узнавал, находясь за пределами Рима. Но при этом своевременно получал оттуда сведения. Так на очередной раз вакантную консульскую должность он назначил Квинта Лукреция Веспиллона. А Сентия заменил на Марка Виниция. Когда же принцепс приблизился к Риму, то ему стали готовить просто роскошную встречу, которой ранее никто не удостаивался. Вот, что написал об этом сам Август: «Алтарь Фортуны Возвратительницы против храма Чести и Доблести у Капенских ворот по поводу моего возвращения сенат посвятил, на котором приказал понтификам и девам-весталкам совершать ежегодное жертвоприношение в тот день, когда при консулах Квинте Лукреции и Марке Виниции в Город из Сирии я вернулся, и тот день Августалиями по нашему прозвищу он назвал. По решению сената в то же время часть преторов и плебейских трибунов с консулом Квинтом Лукрецием и первенствующими мужами мне навстречу была послана в Кампанию, каковая почесть до того времени никому, кроме меня, не была постановлена»[1292].
От торжественной встречи Август, тем не менее, уклонился, вступив в Город ночью. На следующий же день он счёл необходимым отметить заслуги своего старшего пасынка Тиберия, присвоив ему преторские знаки отличия. Теперь тот получил право на заседаниях сената высказывать своё мнение наряду с другими преторами. Его младшему брату Друзу девятнадцати лет от роду было позволено добиваться государственных должностей на пять лет раньше установленного законом срока[1293]. Старший брат такое право получил ранее. Далее Август приступил к дополнительному укреплению своих полномочий. Поскольку поведение римлян в его отсутствие разительно отличалось от такового при его присутствии, возникла необходимость усилить надзор за населением. Сенат предложил принцепсу избрание его на должность блюстителя нравов на пять лет. Это сообщение Диона Кассия[1294]. Здесь, однако, есть противоречие[1295]. Светоний указывал на принятие Октавианом подобных полномочий ещё в 29 г. до н. э.[1296]. Возможно, речь шла об их продлении. На такой же срок Август принял ряд цензорских функций. Далее Дион Кассий сообщает о принятии принцепсом консульских полномочий пожизненно, вследствие чего и об обретённом им праве иметь всегда сопровождение из 12 ликторов с фасциями, а также праве сидеть в курульном кресле на заседаниях сената между действующими консулами[1297]. Последнее, как мы помним, Октавиан позволил себе ещё в 32 г. до н. э.
Упоминание пожизненного консульства противоречит чёткому и недвусмысленному утверждению самого Августа, что он такового не принял. Если, однако, как писал Э. Д. Гримм, ближе присмотреться к словам Диона Кассия, то становится очевидным, что речь идёт не о самой магистратуре, но о почётных отличиях консулата: праве на 12 ликторов и на курульное кресло между местами консулов[1298]. Много большее значение имело обретение принцепсом следующего права: «… сенаторы стали настаивать, чтобы он внёс исправления во все дела и принял такие законы, какие посчитает нужным, и те законы, что ему предстояло издать, они решили отныне именовать законами Августа и пожелали принести клятвы, что будут твёрдо им следовать»[1299].
Август, однако, принимать клятвы от сенаторов отказался. Знал, должно быть, истинную цену их слову! Но данное ему фактически неограниченное право распоряжений и издания законов охотно принял. Оно реально имело огромное теоретическое и практическое значение. В начале правления династии Флавиев (70–96 гг.) это право стало одним из важнейших пунктов того, что принято называть «законом о власти Веспасиана»[1300]: «… чтобы он (Веспасиан) имел право и власть поступать и действовать так, как он найдёт соответствующим интересам государства и согласным с достоинством божественных и человеческих, общественных и частных дел, – как было такое право и власть у божественного Августа, и Тиберия Юлия Цезаря Августа, и Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика; и чтобы император Цезарь Веспасиан был освобождён от тех законов и плебисцитов, о которых было постановлено, что они не простираются на божественного Августа, Тиберия Юлия Цезаря Августа, Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика, и чтобы императору Цезарю Веспасиану Августу было позволено делать всё то, что в силу какого-либо закона или предложения следовало делать божественному Августу, Тиберию Юлию Цезарю Августу, и Тиберию Клавдию Цезарю Августу Германику; и чтобы то, что было совершено, содеяно, определено, приказано императором Цезарем Веспасианом Августом, или кем-либо по его приказу или поручению, до внесения этого закона, – чтобы всё это считалось столь же законным и правильным, как если бы было совершено по приказанию народа»[1301].
Приняв столь верноподданническое предложение сената, Август не только сам окончательно приобрёл законное право вмешиваться решительно во все дела в государстве, но, как мы видим, позаботился и о властных полномочиях и возможностях своих приемников. Что касается самого принцепса, то отныне совершенно законно пределы применения его власти всецело зависели только от его личного усмотрения и его собственной воли.
Собственно, положениями, принятыми в 19 г. до н. э., и завершается становление принципата[1302]. Искать в сохранившихся республиканских структурах и наименованиях магистратур какие-то властные реликты былой республики – это принимать видимость за сущность[1303].
Далее Август обратился к очередным переменам в сенате[1304]. Состав этого органа, которому он выражал тем больше словесного почтения, чем меньше оставлял действительных полномочий, императора по-прежнему не устраивал. Сенат всё-таки оставался слишком многолюдным, хотя после первой чистки с помощью Агриппы удалось его несколько сократить. Кроме того, Августа не привлекали и нравственные достоинства многих и многих «отцов, внесённых в списки». С одной стороны – люди, известные своей порочностью, плохо прикрытой внешней добропорядочностью. С другой – льстецы, во всём принцепсу безоговорочно повинующиеся и готовые восхвалять его и по поводу, и без повода. На них полагаться также не стоило, ибо они всегда были готовы предать того, перед кем только что преклонялись. Тяжкое наследие многолетних гражданских войн! Но главным было то, что никто из сенаторов добровольно с курией Юлия расставаться не желал. Если в 29 г. до н. э. нашлось хоть полсотни человек, добровольно сложивших с себя сенатские полномочия, то на сей раз таких честных и самокритичных особ не оказалось. Потому Августу пришлось действовать самому. В то же время он менее всего хотел – это характернейшая его черта как политика – чтобы первоприсутствующего в сенате одного упрекали в чистке его рядов. В помощь себе на сей раз он самолично выбрал 30 сенаторов, которых хорошо знал и мог на них положиться. При этом все они приняли клятву, подобную той, которую в былые времена давали цензоры, когда вносили сенаторов в списки. И сам он её произнёс при отборе этой тридцатки.
Способ селекции будущих сенаторов Август изобрёл наисложнейший. Первая тридцатка должна была выбрать по пяти человек каждый и записать их имена на табличках. Родственников включать в списки категорически запрещалось. «После этого среди каждой пятёрки он произвёл жеребьёвку, с тем, чтобы один человек из пятерых, которому выпал жребий, и сам стал сенатором, и записал пять имён»[1305]. По такой схеме за несколько дней удалось избрать 300 человек состава будущего сената. Но при этом возникли некоторые неурядицы[1306]. Ряд выбранных лиц в Городе отсутствовал, и потому пришлось другим людям за них участвовать в жеребьёвке. В конце концов, Августу им же изобретённая процедура надоела, и он просто взял формирование сената в свои руки. Число «отцов, внесённых в списки» он довёл до 600, как и намечал. Вообще-то, принцепс полагал, что хватило бы и 300. Здесь он опирался на историческую традицию: в республиканскую эпоху вплоть до сулланской реформы 81 г. до н. э. сенаторов было 300. Но восстановить досулланскую численность оказалось делом проблемным. В этом случае в Риме появились бы сотни обиженных людей, да ещё и к элите общества принадлежавших. Едва ли бы они стали сколь-либо организованной политической оппозицией, но сам по себе рост числа недовольных его действиями Августу, конечно же, был не нужен. И без того нашлись обиженные. Они даже осмелились критиковать принцепса за несправедливость. Дабы смягчить обиду тех, кто был исключён из заветных списков, Август сохранил за ними право по-прежнему участвовать в традиционных общих обедах сенаторов на Капитолии, носить те же одеяния, что и действующие члены сената, занимать на зрелищах специально отведённые для них места. Более того, за не попавшими в списки сохранялось право выдвигаться на государственные должности, а уже избрание квестором открывало дорогу в сенат. Таким образом, многие исключённые со временем вновь обрели столь дорогой им сенатский статус[1307].
После сенатских преобразований в Риме обнаружился очередной заговор. Нескольким людям было предъявлено обвинение в злоумышлениях против Августа и Агриппы. Поскольку Марк Випсаний был в это время очевидным вторым человеком в государстве и помогал принцепсу в очередной чистке сената, а в 29 г. до н. э. они проводили таковую вообще вдвоём, рискнём сделать предположение, что заговорщики могли быть из числа обиженных потерей места в курии Юлия. Но вот сколь-либо относительно подробных сведений, проливающих свет на действительную сущность этого комплота, его состав, возможную опасность, в источниках нет. Дион Кассий – единственный автор, о заговоре этом написавший, ничего внятного так и не сообщил: «Обоснованными они были или ложными – о таких делах невозможно судить со стороны, ибо, какие бы меры наказания предполагаемых заговорщиков ни предпринял правитель – самолично ли, либо через сенат – часто возникает подозрение, что он действует из личной ненависти, сколь бы обоснованными и справедливыми ни были вынесенные приговоры. По этой причине я намерен обо всех такого рода случаях, за исключением самых очевидных, просто излагать то, что сообщается, не выходя за пределы обнародованных сведений, не вдаваясь в тщательное расследование и не высказывая мнения ни о справедливости или несправедливости какого-то действия, ни о ложности или истинности сообщаемого»[1308].
Судя по тому, что единственной подробностью о заговоре, которую историк счёл безусловно заслуживающей доверия, и в подлинности которой никак нельзя усомниться, является сообщение о казни Августом нескольких человек, дело было весьма сомнительным с точки зрения законности и праведности вынесенного приговора.
18 г. до н. э. стал для Августа годом законодательной активности. Как пишет Светоний: «Он пересмотрел старые законы и ввёл некоторые новые: например, о роскоши, о прелюбодеянии и разврате, о подкупе, о порядке брака для всех сословий»[1309]. Закон о подкупе предусматривал, что те, кто уличён в таковом во время выборов должностных лиц, отстраняются от участия в них сроком на пять лет. Появление этого акта, скорее всего, связано с волнениями в Риме, случившимися во время выборов 22–19 гг. до н. э.
Особо выделим два закона – о роскоши и прелюбодеянии. О том, что именно является причиной падения нравов в Риме, писал ещё Гай Саллюстий Крисп (87–35 г. до н. э.). Он прямо указывал на «испорченные нравы гражданской общины, страдавшие от двух наихудших противоположенных зол: роскоши и алчности»[1310]. Саллюстий считал: «И вот, сначала усилилась жажда денег, затем-власти; всё это было как бы главной пищей для всяческих зол. Ибо алчность уничтожила верность слову, порядочность и другие добрые качества; вместо них она научила людей быть гордыми, жестокими, продажными во всём и пренебрегать богами»[1311].
К чести Августа, алчность и роскошь его жизненными целями не были. Власть и обустройство государства – вот что влекло его с юных лет. Строительство могущественной Империи должно было опираться, прежде всего, на возрождение и укрепление римских отеческих традиций. Исключительное стремление к богатству и упоение роскошью в таковые определённо не входили. Надо сказать, что законы, ограничивающие роскошь, в римской истории не были чем-то новым. Первые из них восходили ещё ко времени Второй Пунической войны. Это был знаменитый закон Оппия (215 г. до н. э.), запрещавший женщинам носить золотые украшения весом более половины унции, одевать раскрашенную одежду, передвигаться по Городу в повозках. Он продержался около 20 лет и был отменён в результате массовых протестов представительниц прекрасной половины римского народа. Женщины Рима умели отстаивать свои права! В дальнейшем периодически появлялись законы, ограничивающие расходы на пиры, на число гостей, на стоимость угощения и даже на количество потребляемого мяса. Обуздать тягу римлян к роскоши подобными ограничениями, конечно же, не удалось. Огромные богатства, хлынувшие в Город и Италию после многочисленных победоносных войн, сделали привычку римской элиты к роскошной жизни нормой. Ограбление присоединённых провинций, коррупция в верхах общества ещё более этому способствовали. Единственное, что подорвало возможности роскошной жизни в Риме, – гражданские войны, не пощадившие ни Италию, ни столицу державы. В наступившее время мирного процветания при Августе все прежние привычки римская элита восстановила. Но самый курс принцепса на возрождение исконных римских ценностей требовал как сумптуарных законов, так и противодействия на законодательном уровне нравственной распущенности, ещё более широко, нежели роскошь, в обществе укоренившейся. Вот ей-то гражданские войны только способствовали.