После участия в Элевсинских мистериях Октавин отбыл в Азию. Всё время своего пути он не упускал из виду происходившее в Египте. Приводя в должный порядок восточные дела, Октавиан напряжённо ожидал известий об Антонии[1019]. Чем же занимался в эти дни недавний правитель римского Востока?
Бывший триумвир и властитель, похоже, потерял после своего бесславного бегства всякую надежду на возможный счастливый поворот судьбы. Узнав, что ранее покорные ему цари без каких-либо раздумий перешли на сторону Октавиана, он даже не огорчился, понимая, что это было ожидаемо и вовсе неудивительно. Поначалу по возвращению в Египет он бесцельно с двумя лишь друзьями дни напролёт бродил по морскому побережью. Затем внезапно вернулся к привычному для себя образу жизни: во дворце Клеопатры он «принялся увеселять город нескончаемыми пирами, попойками и денежными раздачами»[1020]. В разгар этого безумия любовники вдруг вспомнили о своих старших детях. В результате Птолемей Цезарь был записан в эфебы, а Антилл – облачён в мужскую тогу. По греческим и римским обычаям это означало достижение ими совершеннолетия[1021]. Возможно, тем самым супруги хотели показать, что у них есть достойные наследники, способные продолжить борьбу за царство[1022]. Сами же они организовали вместо былого «Союза неподражаемых», некогда основанного по инициативе Клеопатры для самых буйных, но жизнеутверждающих увеселений, «Союз смертников». Туда записывались те, кто обещали умереть вместе с ними, а пока участвовали в непрерывных развлечениях, как бы желая напоследок изведать все земные наслаждения. В Египте наверняка было известно предание о завоевании персами Вавилона и о последнем пире царя Валтасара. Тот продолжал пировать, когда враги уже вступили в его столицу. И вдруг во дворце, на стене, согласно преданию, вспыхнула огненная надпись: «Мене, Текел, Фарес» – «Исчислен, Взвешен, Продан». Антонию и Клеопатре и надписи не было нужно. В своём конце они не очень-то сомневались, хотя кое-какие жалкие попытки избежать такового время от времени предпринимали. То вдруг призывали на помощь соседние народы, то готовились отплыть в Испанию, надеясь поднять там восстание по примеру Квинта Сертория и Секста Помпея, то намеревались уплыть из Египта в Красное море… Последнему помешали арабы, спалившие египетские корабли. Наконец, оба обратились с письмами к Октавиану. Если Антоний смиренно просил лишь дозволения жить то ли в Египте, то ли в Афинах на скромном положении частного лица, то Клеопатра откровенно предавала своего возлюбленного. На словах она просила передать власть над Египтом её детям[1023]. В то же время втайне от Антония она отослала Октавиану золотые скипетр, царский венец и царский трон[1024]. Должно быть, надеялась, что наследник Цезаря, приняв её дары, сохранит Египет в виде подвластного Риму царства, оставив за Лагидами подобие царской власти.
Октавиан не счёл нужным давать Антонию какой-либо ответ. Это молчание, тем не менее, было очень красноречиво. Бывший коллега-триумвир мог вспомнить слова наследника Цезаря, который тот не раз обращал ко многим побеждённым ещё в первые годы их триумвирата: «Ты должен умереть!» А вот предательством Клеопатры Октавиан не прочь был и воспользоваться. Он послал ей два письма. Если первое грозно гласило, что она должна сложить оружие, отречься от царской власти, и лишь тогда он подумает, что стоит для неё сделать, то во втором было обещано сохранить для неё не только жизнь, но и неприкосновенность власти. Одно условие: Антоний должен умереть[1025].
Последовали новые послания, на которые Октавиан вообще не дал ответа. Не снизошёл. Наконец, чтобы поощрить Клеопатру, через вольноотпущенника Фирса наследник Цезаря сообщил царице, что тайно влюблён в неё, и потому она, бросив Антония, может сохранить и своё богатство, и власть[1026]. Женская самоуверенность подвела Клеопатру. Она вообразила, что её чары после Цезаря и Антония могут подействовать и на Октавиана. Роковая ошибка!
Антоний всё же попытался организовать сопротивление Октавиану, когда его легионы вступили на египетскую землю. Тщетно. Только в первой стычке Марк добился некоторого успеха, но далее военное счастье его навсегда покинуло. Последние войска, ему служившие, перешли на сторону Октавиана. Клеопатра же постаралась выполнить его условие. Зная, что Антоний не перенесёт известия о её гибели, она велела сообщить ему, что якобы она уже мертва. Марк, обманутый этим известием, нанёс себе смертельную рану. Умирающего Антония доставили к Клеопатре, которая укрывалась в предназначенной ей же усыпальнице. Она, как бы позабыв, что сама подтолкнула возлюбленного к самоубийству, «растерзала на себе одежду, била себя в грудь и раздирала её ногтями, лицом вытирала кровь с его раны и звала его своим господином, супругом и императором»[1027]. Была ли это искренняя скорбь, или царица хотела так утешить Марка в последние минуты его жизни, дабы он умер, не сомневаясь в её великой любви? Кто знает… Могло быть одновременно и то, и другое. Её любовь к Антонию очевидна, но столь же очевидно и желание спасти свою жизнь и царское величие через его погибель.
О смерти своего врага Октавиан узнал быстро. Сведения о его поведении при этом противоречивы. Согласно Плутарху, получив известие о кончине Антония и увидев окровавленное оружие, прекратившее его жизнь, наследник Цезаря заплакал, уйдя в глубину своей палатки, и искренне горевал «о человеке, который был его свойственником, соправителем и товарищем во многих делах и битвах»[1028]. А вот по Светонию, Октавиан смотрел на его труп[1029]. Согласно римскому обычаю, любование мёртвым телом врага считалось варварской жестокостью. Не исключено, что правду сообщили оба историка… Октавиан мог легко изобразить на публику свою скорбь, специально отойдя вглубь палатки, чтобы присутствующие не разглядели явно «крокодильи слёзы». Затем, не в силах отказать себе в недостойном удовольствии, трупом поверженного врага он всё же полюбовался.
Надежды Клеопатры сохранить за собой царство, пусть теперь и во всём от Рима зависимое, быстро развеялись. Она убедилась, что её женские чары на хладнокровного и замечательно владеющего своими эмоциями Октавиана совершенно не действуют. А единственная жизненная очевидная перспектива для неё – прохождение по Риму в триумфе молодого Цезаря. Как некогда сестра её Арсиноя прошла в триумфе божественного Юлия. Но ту римляне даже жалели, а Цезарь великодушно отослал её в Эфес. Клеопатре же не приходилось сомневаться в лютой ненависти к ней со стороны римского народа. Потому шествие в триумфе вполне могло закончиться для неё в нижнем помещении Мамертинской тюрьмы Капитолия, где ждал бы её палач с удавкой.
О том, как именно царица свела счёты с жизнью, до сих пор спорят. Традиционно самым вероятным способом её самоубийства считается укус змеи – аспида (кобры), принесённой ей в корзине то ли с цветами, то ли с винными ягодами. Возможно, что она просто прибегла к имевшейся у неё заколке, пропитанной ядом. Так, кстати, покончили с собой её служанки. Гибель от укуса змеи могла иметь и символическое значение. Изображение аспида – Урей – принадлежность царского головного убора фараонов Египта. Сделанное из золота, оно крепилось к короне вертикально – боевая стойка кобры. Возможно, Клеопатра возжелала себе истинно царской смерти от царственного Урея.
Октавиан, хотя и был раздосадован гибелью царицы – ведь он уже представлял, как она идёт в цепях за его триумфальной колесницей, – не отказал покойной в достойном погребении рядом с Антонием в родовой усыпальнице Птолемеев Лагидов. Почётных похорон удостоились и её служанки. Позволив достойно похоронить Антония, победитель жёстко обошёлся с памятью о нём. День рождения Марка был объявлен проклятым, само это имя в роду Антониев было на будущее запрещено, его статуи и изображения подлежали уничтожению. Убит был по приказу Октавиана и Антилл – старший сын покойного, даром, что он был помолвлен в детстве с дочерью наследника Цезаря Юлией. Несчастный юноша искал спасения в построенном по указанию Клеопатры храме Цезаря, припав к подножию статуи божественного Юлия. Напрасно. Младший брат Антилла Юл и его единокровные сёстры – Антония Старшая и Антония Младшая продолжили жить в доме Октавии. К детям Антония и Клеопатры было проявлено великодушие. Их, правда, предназначили для триумфа Октавиана, но зла им не причинили. Клеопатра Селена в дальнейшем даже удостоилась брака с царём Нумидии и Мавритании Юбой II. Александр Гелиос и Птолемей Филадельф вскоре оказались также в доме сестры Октавиана. Поскольку сведений об обоих юношах в источниках более нет, то, похоже, они рано ушли из жизни.
Беспощаден был Октавиан к Птолемею Цезарю, более известному по непочтительному прозванию Цезарион – Цезарёнок или Цезарёныш. Клеопатра, понимая сколь незавидна его участь, отправила сына в Эфиопию, откуда тот должен был морским путём отбыть в Индию. Но вот его дядька-воспитатель Родон, надеясь, очевидно, на награду, уговорил молодого человека вернуться в Египет, лживо уверяя, что там его ждёт царство, якобы Октавианом обещанное. Когда же сын Цезаря прибыл в Александрию, то наследник Цезаря оказался к нему безжалостен. Сопровождавший победителя в походе его старый учитель Арей, дабы его славный воспитанник не проявил вдруг несвоевременной жалости, веско процитировал слова Одиссея из «Илиады», осуждающие многовластие[1030]. Внеся, однако, небольшую, но принципиальную поправку: «Нет в многоцезарстве блага». Октавиан не заставил себя уговаривать. Сын Цезаря и Клеопатры был убит.
Тем не менее, надо заметить, что после этой самой главной в своей жизни победы Октавиан излишней жестокости не проявил, что, если судить по событиям предшествующим, ему не очень-то было свойственно. Помимо расправ с Антиллом и Птолемеем Цезарем известно только шесть имён сторонников Антония, казнённых по приказу победителя. Среди таковых оказался Кассий Пармский – последний из остававшихся в живых убийц Гая Юлия Цезаря. Эту казнь следует признать единственно справедливой. Пятеро остальных – это Публий Канидий Красс, единственный легат Антония, до последнего сохранявший ему верность; Скрибоний Курион, пасынок Антония, сын Фульвии; Квинт Овиний, унизивший достоинство римского сенатора, управляя ткацкими мастерскими Клеопатры[1031]; некто Аквилий Флор. Можно, пожалуй, и согласиться с Веллеем Патеркулом, в умильном тоне сообщающем о замечательном милосердии к побеждённым, проявленном победителем: «Достойными Цезаря оказались его счастие и великодушие: никто из тех, кто выступал против него с оружием, не был убит ни им самим, ни по его приказу»[1032]. Действительно, ни Антилл, ни Цезарион с оружием в руках против Октавиана не выступали. Но великодушия почему-то не удостоились. Тем не менее, утверждение Диона Кассия, что наследник Цезаря многих казнил и лишь немногих пощадил, не соответствует истине[1033].
Покорение Египта – последнего из царств, основанных диадохами, свершилось практически без потерь с римской стороны.
Эпоха эллинизма закончилась. В написанных победителем «Деяниях божественного Августа» сказано предельно просто: «Египет власти римского народа я подчинил»[1034]. Право на превращение обретённой римским оружием страны в провинцию Октавиан имел на основании своих консульских полномочий. Став консулом на 31 г. до н. э., он принял эту магистратуру и на 30-й год. Египет в качестве новой римской провинции затем был утверждён комициями. Первым его наместником стал всадник Корнелий Галл – и опытный командующий легионами, и высокообразованный человек, друг Азиния Поллиона и Вергилия. Пребывание в Александрии вдохновило его на поэтическое творчество. Префект стал писать элегии александрийским стихом.
На новую провинцию были наложены подати, поступавшие в государственную казну – эррарий. Надо сказать, что, с точки зрения доходов, обретение Октавианом Египта финансовое положение Римской державы и, само собой, её правителя резко улучшило. Теперь и речи не было о недостатке средств. Более того, Октавиан мог великодушно простить все недоимки в казну, возникшие из-за Актийской войны[1035]. Чтобы новая территория и в дальнейшем приносила Риму большие доходы, он проявил заботу об успешном развитии там земледелия: «Египет он обратил в провинцию; чтобы она была плодороднее и больше давала бы хлеба столице, он заставил солдат расчистить заплывшие от давности илом каналы, по которым разливается Нил»[1036]. Это означало новый подход к римским провинциям. Ранее они становились прежде всего объектами грабежа, причём на долгие десятилетия и даже столетия – пример Сицилии в наместничество Гая Верреса. Суть нового подхода: пусть провинция процветает, ибо её благополучие идёт на пользу всей Римской державе. Египетский хлеб заметно упрочил продовольственное положение Рима и Италии.
Принципиально новой Октавиан сделал систему управления изобильной и богатой покорённой страны. Сенат к этому не допускался. Более того, находиться в Египте «отцы, внесённые в списки» могли только с его личного разрешения. И после Корнелия Галла наместниками и префектами Египта назначались исключительно представители всаднического сословия. Публий Корнелий Тацит сообщает: «В Египте уже со времён божественного Августа место царей заняли римские всадники, которые управляли страной и командовали войсками, охраняющими здесь порядок: императоры сочли за благо держать под своим личным присмотром эту труднодоступную провинцию, богатую хлебом, склонную из-за царивших здесь суеверий и распущенности к волнениям и мятежам, незнакомую с законами и государственным управлением»[1037]. Понятно, что Тацит имел в виду незнакомство Египта с римскими законами и римским управлением. Но всё же, здесь нельзя не увидеть проявления того, что, почитая духовное наследие эллинского и эллинистического миров, потомки Ромула в грош не ставили их законотворческие и управленческие достижения. В другом своём произведении великий историк пояснял смысл запретов Октавиана: «Ибо Август наряду с прочими тайными распоряжениями во время своего правления, запретив сенаторам и виднейшим из всадников приезжать в Египет без его разрешения, преградил в него доступ, дабы кто-нибудь, захватив эту провинцию и ключи к ней на суше и на море и удерживая её любыми ничтожно малыми силами против огромного войска, не обрёк Италию голоду»[1038].
Какая удивительно дальновидная предусмотрительность! В эллинистическом Египте Октавиан вёл себя предельно уважительно к стране, её обычаям, её населению и великому наследию. В Александрию он вступил под руку со своим наставником Ареем. Этим он не только возвышал философа в глазах горожан, но и выказывал своё уважение к образованной духовной элите, составлявшей немалую часть населения великого города, бывшего важнейшим центром просвещения и культуры всего эллинистического мира. В гимнасии при огромном скоплении народа Октавиан поднялся на возвышение, дабы обратиться к населению столицы. Люди, опасавшиеся репрессий со стороны победителя, пали ниц. Октавиан немедленно велел всем встать и успокоил александрийцев, объявив, что их славный город освобождён от всякой вины, прежде всего, как основанный Александром Великим, во-вторых, потому что он сам восхищён его красотой и величием, наконец, в угоду его учителю и наставнику Арею. Философ, кстати, получил возможность заступничества за тех, кому грозили разные кары, и от души этим воспользовался[1039].
Не упустил Октавиан возможности осмотреть тело Александра Македонского и даже прикоснулся к нему. Неосторожно, поскольку у мертвеца отломился кусочек носа[1040]. Чтобы загладить это и выразить почтение к величайшему завоевателю, наследник Цезаря возложил на гроб царя золотой венец и осыпал его цветами[1041].
В конце своего пребывания в Египте Октавиан смог щедро одарить войско благодаря найденным и присвоенным сокровищам Клеопатры. Помимо того, что им причиталось, солдаты, участвовавшие в египетском походе, получили по 250 денариев. Сам победитель расплатился со всеми своими долгами и выдал значительное вознаграждение сенаторам и всадникам, сопровождавшим его в этой кампании[1042]. Последним деянием Октавиана в Египте стало основание города Никополя, названного так в честь победы. Другой Никополь он уже успел основать близ Акциума. В египетском «Победном городе» – в четырёх милях от Александрии – расположился римский гарнизон[1043].
Каков главный итог завершившегося похода? Египет стал первой провинцией, где полноправным хозяином был только один человек – сам Октавиан, единовластный правитель всей Римской державы. Ранее провинции рассматривались как своего рода поместья римского народа. Наместников назначал сенат. Здесь – ничего подобного. Да, всё делается в новой провинции во благо Рима и римского народа, но сената римского народа и комиций это теперь не касается.
В целом, обладание новой провинцией замечательно обогатило римскую казну. И не только сокровищами Клеопатры. Октавиан сумел извлечь выгоду и из сохранившегося у иных египтян чувства преклонения перед покойной царицей. Один из её друзей, убоявшись, как бы вслед за изображением Антония не были бы сокрушены и статуи Клеопатры, предложил наследнику Цезаря две тысячи талантов за их сохранение[1044]. Тот без особых раздумий на это пошёл: деньги немалые, римской казне не лишние, а изображения покойницы никак его власти над Египтом не угрожали.