Брут, однако, озабоченный исключительно возрождением любезной его сердцу доцезарианской республики, об иллирийских делах и не думал. Потому оставленные погрязшими в гражданских войнах римлянами без внимания иллирийцы преспокойно жили, наслаждаясь обретённой независимостью. В 39 г. до н. э. их потревожил сторонник Антония Азиний Поллион, но серьёзной войны не случилось. И, лишь спустя девять лет после гибели Цезаря, Рим всерьёз вспомнил об Иллирии. Октавиан решился на новую войну в 35 г. до н. э. Дион Кассий сообщает о наличии у триумвира планов, можно сказать, грандиозных. Поначалу-де он собирался в Африку, дабы навести там свой порядок после многолетнего правления в провинции бывшего коллеги-триумвира Марка Эмилия Лепида, а затем готов был вослед божественному Юлию высадиться в Британии[893]. В итоге почему-то предпочёл более скромную по масштабам войну в Иллирии.
Здесь, думается, стоит согласиться с мнением, что Октавиану не было свойственно строить грандиозные планы и пускаться в предприятия, благополучное завершение которых было сомнительным[894]. Две высадки Цезаря на британские берега особых достижений римскому оружию не принесли. Удалось, правда, переправиться через Темзу, разогнать несколько варварских ополчений, но утвердиться на острове и уж тем более подчинить его Риму не получилось. Потому едва ли стоит говорить о планах Октавиана двинуться за пролив на Британию. Такой сложный и опасный, без твёрдой гарантии на успех поход в сложившемся положении был бы для триумвира Запада очевидной авантюрой. Покинуть Рим и оказаться за тысячи миль от него, да ещё и на острове, бурным проливом от Галлии отделённом, при прогрессирующем обострении отношений с Антонием… Нет, наследник Цезаря никогда не пошёл бы на такие риски! А вот Иллирия не могла не привлечь его самого серьёзного внимания. Напомним, что последним, кто там воевал из римлян, был Азиний Поллион, видный общественный деятель, оратор. Он был известен в литературных кругах, ибо в своё время входил в круг великого поэта Катулла. Как политик Поллион являлся цезарианцем, служил под началом божественного Юлия легатом. После его гибели сблизился с Антонием, при этом сохраняя добрые отношения и с Октавианом, помогал триумвирам достичь взаимовыгодного соглашения в Брундизии. А в 39 г. до н. э., как уже говорилось, Поллион воевал в Иллирии, где возглавил поход против племени парфинов, которые не так давно поддерживали Брута и Кассия. Поход оказался успешным, и победитель даже справил 25 октября того же года триумф. Правда, общей ситуации с Иллирией этот частный успех не изменил. Более всего любопытно, как Поллион использовал военную добычу, у парфинов захваченную. На эти деньги на Авентинском холме он основал первую в Риме публичную библиотеку, которую возглавил выдающийся писатель и учёный Марк Теренций Варрон.
Говоря об Иллирии, должно помнить о том, что более всего задевало чувства римлян: у злосчастного воинства Авла Габиния были захвачены военные штандарты – орлы. Этим иллирийцы-далматы особенно гордились как замечательным доказательством их блистательной победы. Именно потому большая война Рима с Иллирией становилась неизбежной. Нельзя было не отомстить за жестокие неудачи и уж тем более оставить у варваров римские знамёна. Римляне никогда не забывали печальные страницы своей истории и воздаяние за таковые было их непременным долгом. Кроме того, набеги иллирийских племён на римские владения продолжались[895]. Конечно, самой Италии они не угрожали, но долго их терпеть было совершенно ни к чему. Это главные причины начавшейся войны. Таковые очень подробно и убедительно исследованы в статье С. Э. Таривердиевой, иллирийским кампаниям Октавиана посвящённой[896]. Здесь, конечно же, и необходимость поднять свой военный авторитет, что особенно было важно на фоне известных неудач Антония в Парфии, и поддержание боевого духа и умения в 100-тысячной армии. Да и военная добыча была делом не последним. Наконец, эта война выглядела как завершение дела божественного Юлия. В таком случае Октавиан имел бы право заявить о начале воплощения им в жизнь завета Цезаря: «Спокойствие Италии, мир в провинциях и спасение государства»[897].
Для войны наследник Цезаря двинул силы немалые. Под его командованием было 10 легионов. Но этого требовала суровая необходимость. Ведь только у паннониев (пеонов), римлянам не подчинённым, молодёжи военного возраста было до 100 тысяч[898]. Благо, поскольку у них отсутствовала единая власть и соответствующая военная организация, то собрать такие силы иллирийцы не могли[899]. В помощь войскам сухопутным от берегов Сицилии двинулся и флот под командованием Марка Випсания Агриппы. Это объяснялось серьёзной необходимостью, ибо, пользуясь безнаказанностью из-за отвлечения всех римских морских сил в последние годы в Тирренское море для борьбы с Секстом Помпеем, либурнские пираты вновь стали дерзки и успешны в своём преступном промысле на Адриатике и в Ионическом море.
Военные действия шли на широком фронте. Это было неизбежно, учитывая обширность иллирийских земель и численность местного населения. По счастью, согласия и налаженного взаимодействия между племенами не было, что, естественно, облегчало Риму ведение войны. В первую очередь римляне повели наступление против северных соседей Иллирии – племени салассов, обитавших в Альпах[900]. Здесь отличился легат Октавиана Гай Антистий Ветер, сумевший захватить узкие горные проходы и на два года заблокировавший там салассов. В конце концов, те согласились принять римские гарнизоны. Но, как только Ветер с основными силами ушёл, они немедленно изгнали римлян и вновь овладели горными проходами[901]. Тогда две экспедиции против салассов возглавил уже Марк Валерий Мессала Корвин[902]. Он сумел вновь перекрыть горные проходы и голодом заставил салассов покориться[903].
Сам Октавиан возглавил поход против южных соседей салассов япидов, обитавших на территории современной Хорватии. Япиды, как пишет Аппиан, «народ сильный и дикий»[904], незадолго до этого захватили и разграбили римскую колонию Тергест, находившуюся на полуострове Истрия в северо-восточной Адриатике.
Поход оказался далеко не простым. Двигаться римлянам приходилось по крутой и скалистой дороге, на которую япиды ещё и навалили срубленные деревья. Более того, при приближении легионов варвары устраивали засады. Пришлось отрядить часть войск, имевших опыт войны в горах, которые сумели-таки обойти неприятеля по вершинам и перебить большинство засад. Понёсшие жестокие потери япиды без боя сдали город Терпон. Октавиан, дабы навести варваров на мысль о безопасности при сдаче римлянам, велел его сохранить. И это подействовало – местное население покорилось[905].
Намного труднее оказалось овладеть столицей япидов Метулой, лежавшей на горе и окружённой густым лесом. Эта гора имела две вершины, разделённые узким ущельем. Город защищали 3 тысячи молодых, отлично вооружённых и самым воинственным образом настроенных бойцов. Более того, защитники Метулы располагали немалым числом римских метательных машин – катапульт, баллист, скорпионов. С их помощью осаждённые могли обстреливать римлян большими стрелами, тяжёлыми камнями и даже брёвнами. Что было самым обидным – все эти орудия достались варварам после краха близ их земель воинства Децима Брута, врага и Антония, и Октавиана[906].
Оборонялись япиды замечательно искусно и легко отражали все римские приступы. Когда легионеры разрушили крепостную стену, оказалось, что внутри города была возведена новая, не менее мощная стена. Тогда римляне сделали насыпи, высотой не уступающие стенам, с которых перекинули четыре моста, надеясь по ним ворваться в город. Октавиан, будучи уверенным в победе, поднявшись на высокую башню, наблюдал за штурмом Метулы. Но его ожидания не оправдались. Япиды отважно встретили атакующих лицом к лицу, а специальные их отряды, действуя длинными копьями, обрушили три моста из четырёх. Штурм провалился, ибо легионеры уже не отваживались взойти на последний уцелевший мост. Октавиан, немедленно спустившись с башни и подбежав к солдатам, начал стыдить их, но слова его никакого впечатления не произвели. Тогда он отважно схватил щит и сам первым побежал на мост. За ним устремились телохранители и Марк Випсаний Агриппа! Тогда легионеры, устыдившись своей нерешительности, всей толпой ринулись на мост… Однако, то ли плохо рассчитали строители моста, то ли япиды сумели его повредить, но, будучи заполненным атакующими, он внезапно обрушился. Множество легионеров погибло, ещё больше покалечилось. Сам Октавиан был ранен в правую ногу и в обе руки… Цена отваги! Чтобы не разнёсся слух о его гибели, командующего вновь подняли на башню вместе со всеми знаками его полководческого достоинства. И солдаты узрели наследника Цезаря живым и на вид здоровым.
Дабы от этой обидной неудачи дух войска не упал, последовал приказ немедленно строить новые мосты. Япиды должны были осознать, что воюют с противником непреклонной воли. У Октавиана таковой хватало, что восполняло отсутствие полководческого дара. Зато последним наряду с могучей волей замечательно обладал Агриппа, кого и должно очередной раз полагать истинным главнокомандующим воинства наследника Цезаря. Судя по всему, первоочередную задачу разгрома либурнийских пиратских галер вверенный ему флот успешно завершил. И он вновь присоединился к Октавиану, дабы и на суше победа была достигнута. Поняв, что никакие временные неудачи не повлияют на решительные намерения противника, япиды решили пойти на уступки. Тем более что требования показались им вполне приемлемыми. Должно было только выделить полсотни заложников и позволить римлянам расположить свой гарнизон на одном из холмов. Сдачи оружия и оставления другого холма, входившего в состав столичного города, Октавиан не требовал. Но вот заложников и место для римского гарнизона он выбирал-то сам! Не без подсказки Агриппы, разумеется. В итоге римляне расположились на более высоком холме. Получив такое преимущество, они потребовали полной сдачи города и оружия. Япиды, поняв коварство врага, справедливо вознегодовали и в отчаянии с «безумной храбростью бросились на римлян»[907]. Но у тех появилось хитростью добытое преимущество: успешно атаковать снизу позиции, расположенные выше, было невозможно.
Судьба Метулы оказалась ужасающей. Одни её защитники – те, кто был в состоянии держать в руках оружие, погибли в бою, сражаясь до последнего вздоха. Все прочие – погибли в огне. По словам Аппиана, опиравшегося при описании этой бойни на мемуары самого Августа[908], «многие женщины убивали себя и своих детей, другие же, держа в руках ещё живых, сами с ними бросались в огонь»[909].
Страшная судьба столицы произвела соответствующее впечатление на остальных япидов. Чтобы их всех не постигла такая же чудовищная участь, они сочли за благо подчиниться Риму. Поход Октавиана и Агриппы своих целей достиг.
Следующая кампания – против паннониев и сегестанов была осуществлена в 35–34 гг. до н. э. Центральным событием здесь стала осада города Сегесты, расположенного на реке Сае (совр. Сава). Город Сегеста находился возле впадения реки Колапа в Саву. Здесь был ещё один хорошо укреплённый город – Сиския[910]. Войско Октавиана двинулось к ним через земли паннониев. Когда легионы вступили туда, те, укрывшись в лесах, стали устраивать на римлян засады, убивали отставших солдат[911]. Надежды римского командующего на то, что, устрашившись численности его армии, варвары сами предпочтут сдаться ему на милость, не оправдались. Тогда в отместку за сопротивление легионы, ранее не разорявшие поселения паннониев, теперь восемь дней подряд предавали все деревни и поля, близ которых проходили, огню и мечу[912]. Так войско Октавиана достигло укреплённого города Сискии. Мощь крепостных стен дополняли очень глубокий ров и естественная защита – река. Возможно, наследник Цезаря хотел овладеть этой крепостью, дабы превратить её в опорный пункт для войны с проживавшими в близлежащих подунайских и задунайских землях северофракийскими племенами даков и неясного происхождения бастарнами[913]. Для организации бесперебойного снабжения своей армии продовольствием Октавиан велел построить речную флотилию, которая могла бы действовать и на Саве, и на Дунае[914].
Осада Сискии длилась 30 дней. Старейшины города были готовы принять условия римлян – впустить их гарнизон, выдать сотню заложников и позволить использовать свою крепость как римский складочный пункт для дальнейших войн против их соседей. Но простой народ резко выступил против и в результате возобновились боевые действия. Римляне умело навели мост через Саву, насыпали валы и стали подводить две большие насыпи к стенам города. Но сегестаны надеялись на помощь своих ближайших соседей паннониев. Те собрали войско и двинулись к ним на выручку. Здесь отдадим должное Октавиану. Он, получив от разведчиков своевременные сведения о движении варваров к Сискии, сумел организовать засаду и разгромить паннониев. Это сделало положение осаждённых безнадёжным. В итоге, Октавиан, когда сегестаны стали молить его о пощаде, проявил редкое для себя милосердие. Должно быть, не желал чрезмерно раздражать местное население. Никто из сдавшихся не был казнён, никого не изгнали. Часть города, ограждённая новой построенной стеной, стала местом пребывания римского гарнизона. Совсем не малого – двадцати пяти когорт (двенадцати с половиной тысяч легионеров). Так завершились военные действия на суше. Но велись они и на воде. Созданная по приказу триумвира речная флотилия, которую возглавил знаменитый флотоводец Менодор, дала ряд успешных сражений варварским судам-однодревкам. Но тут-то и закатилась звезда былого морского разбойника. Славный пират, доблестно служивший и Сексту Помпею (дважды), и тому же Октавиану (дважды) здесь в бою нашёл свой конец[915]. Получив с племени сегестанов контрибуцию, триумвир вернулся в Рим, собираясь весной возобновить кампанию в Иллирии. Пришлось, однако, вскоре в земле сегестанов ненадолго снова появиться, поскольку прошёл слух, что варвары восстали и перебили оставленный гарнизон. Такая потеря была бы равносильна поражению Авла Габиния, но, по счастью, быстро выяснилось, что сведения ложны. Правда, не желавшие покоряться римлянам сегестаны совершили на них ряд нападений и немалое число легионеров, этого не ожидавших, перебили. Быстрое возвращение войск Октавиана порядок на вновь завоёванных землях восстановило.
Кампания 34 г. до н. э. была направлена против далматов. Победа над ними имела для римлян особое значение: отмщение за бесславно погибшие когорты и возвращение захваченных орлов. Были здесь у триумвира и серьёзные стратегические цели. Захват земель далматов делал владения Октавиана пограничными с провинцией Македония, которую контролировал Марк Антоний[916]. По справедливому замечанию Ю. К. Колосовской, наследник Цезаря получал в таком случае удобный плацдарм для возможной войны с коллегой-триумвиром[917]. А то, что таковая отнюдь не за горами, было уже ясно.
Война с далматами, как и ожидалось, оказалась весьма нелёгкой. Варвары выставили не самое большое войско – около 12 тысяч человек, но на их стороне была местная природа. Вождь далматов Верс центром обороны сделал город в Северной Далмации Про-мону, которую постарался укрепить как можно лучше. Впрочем, Промона «уже по своему природному положению была сильно укреплённой; место это гористое, и вокруг него со всех сторон находятся холмы с краями, острыми, как пила. Главная часть войск была в городе, а по холмам Верс расставил гарнизоны, и все они, находясь на высотах, презрительно смотрели на римлян»[918].
Здесь необходимо отметить, что в этом далматинском походе Октавиана сопровождал молодой, энергичный и уже успевший отличиться в боях и на суше, и на море Тит Статилий Тавр (60–10 гг. до н. э.). Изначально, правда, был он соратником Марка Антония, который и направил его в помощь коллеге во главе флота по Тарентийскому соглашению между триумвирами против Помпея. После разгрома сицилийской державы доблестный Тит остался на службе у наследника Цезаря и успешно очистил провинцию Африка от пытавшихся там закрепиться сторонников Секста. Действия Статилия Тавра получили самую высокую оценку в Риме: в 34 г. он отпраздновал триумф, после которого и присоединился к Октавиану в его далматинской кампании. Думается, не будет преувеличением предположить, что Тит играл в этой войне ту же роль, что и Агриппа в прочих кампаниях наследника Цезаря. То есть, был фактическим главнокомандующим. Это, кстати, совсем не упрёк нашему герою! Выдающийся политик вовсе не обязан сам обладать всеми талантами. Он должен уметь привлекать на свою сторону и умело использовать незаурядных сподвижников с самыми разными дарованиями. А в этом искусстве Октавиан равных себе не имел. И не только в римской, но, возможно, и во всемирной истории.
Оценив обстановку, триумвир и Статилий Тавр решили окружить Промону высокой стеной. А, чтобы лишить далматов их преимущественных позиций на холмах, были отобраны смельчаки, хорошо знакомые с горными условиями, дабы тайно отыскать и захватить самый высокий из холмов, Промону окружавших. Храбрецы нашлись. Ночью под прикрытием леса они напали на охрану холма. Варвары, даже самые отважные, никогда не славились дисциплиной, и потому их стражи мирно почивали на своём посту. Римляне быстро их перебили, после чего дали условный сигнал своему командованию. Немедленно основная часть войска двинулась к городу, а на захваченную господствующую высоту стали посылать отряд за отрядом, чтобы оттуда уничтожать расположенные ниже позиции далматов[919]. Такое внезапное нападение со всех сторон произвело на них сильнейшее впечатление: «Тут страх и смятение охватили варваров»[920]. Те из них, кто находились на холмах, испугались, что римляне лишат их доступа к воде, каковой на высотах не было. Потому все они устремились в Промону.
Теперь римская армия начала правильную осаду крепости далматов. Немедленно приступили к строительству стены. Она должна была охватить весь город и два близлежащих холма, ещё удерживаемых противником. Периметр всей стены достигал 40 стадий[921] (около 7 км 400 м. Аттическая стадия – 185 м). Она ещё не была достроена, когда на помощь Промоне подошло войско далматов во главе с вождём Тестимом. Римляне своевременно заметили приближение противника и встретили его, что называется, во всеоружии. Железный порядок легионов взял верх. Варварское войско было разбито и в беспорядке отступило в горы. Конечный успех превзошёл все ожидания. Дело в том, что осаждённые, заметив приближение войска Тестима, решились на вылазку. Они надеялись, что римляне, оказавшись между двух огней, такого натиска не выдержат. Но Тавр, очевидно, предвидел подобный поворот дела, и вылазка не только провалилась, но на плечах обращённых в бегство варваров легионеры ворвались в город и овладели большей его частью. Тестим, отступавший в горы, ещё успел увидеть роковую участь Промоны. Треть её защитников была перебита, остальные укрылись в цитадели на вершине горы. Дабы осаждённые не попытались вырваться из окружения, у крепостных ворот на страже была оставлена когорта воинов. Но, похоже, около 500 римлян далматы не сочли серьёзной силой и на четвёртую ночь осады напали на них. Когорта, застигнутая врасплох атакой, казалось бы, уже поверженного противника, позицию свою не удержала и под натиском варваров бесславно отступила. По счастью, подоспевшие римские войска сдержали нападение далматов. Осознав безнадёжность дальнейшей обороны, осаждённые, наконец-то, покорились, и уже на следующий день Октавиан принял их добровольную сдачу. Торжествуя победу, наследник Цезаря не позабыл и о когорте, столь недостойно традициям римской доблести отступившей. Наказание оказалось предельно жестоким – децимация. По жребию был казнён каждый десятый из бежавших. Не пощадили и командный состав. Два центуриона лишились жизни. Прочие были наказаны относительно мягко: им в течение лета было велено давать не пшеничный хлеб, но овёс. По римским представлениям это было крайне обидно и унизительно.
Падение Промоны произвело сильное впечатление и на вождя далматов Тестима. Утратив всякую надежду на сколь-либо успешное сопротивление, он сам велел оставшимся под его началом войскам рассеяться и бежать, кто куда может. Это исключало преследование, ибо римляне не могли знать великое множество дорог и троп, по которым далматы, послушные воле своего вождя, стремительно разбежались.