Из Финикии Антоний и Клеопатра отбыли в Александрию, где триумвир и задержался надолго. Следующую зиму 36–35 гг. до н. э. он провёл в столице Египта вместе с возлюбленной. К этому времени у них было уже трое детей. Старшие – двойняшки – носили имена Александр Гелиос (Солнце) и Клеопатра Селена (Луна). Оснью 36 г. до н. э. родился ещё один сын, получивший традиционное для династии Лагидов имя Птолемей Филадельф (Братолюбивый). Известно, что в том же 36 году в Александрию прибыл и старший сын Антония и Фульвии Антилл.
Тем временем нежданно напомнил о себе бывший владыка островной державы Тирренского моря Секст Помпей Магн. Ныне он, правда, был всего лишь жалким беглецом. Луций Анней Флор очень выразительно описал положение Секста после поражения при Навлохе и оставлении им Мессаны: «Со времени Ксеркса не было столь печального бегства. Тот, кто прежде командовал флотом в 350 кораблей, бежал на шести или семи судах с погашенными на флагмане огнями, бросив в море перстни, дрожа и оглядываясь»[835]. Строго говоря, бежал Помпей с 17 кораблями, но это не делало его исход из Сицилии более почётным.
В дороге Секст быстро успокоился и начал действовать – в надежде поправить свои, на первый взгляд, совершенно безнадёжные дела. Прежде всего, дабы обрести некоторую финансовую опору, он в Италии, на мысе Лациний, ограбил храм богини Юноны, который был знаменит наличием там богатых пожертвований[836]. Далее путь Помпея лежал в Малую Азию, в Митилену. Город сей был ему знаком. Некогда, будучи ещё ребёнком, Секст находился там с матерью, пока его отец сражался с Гаем Юлием Цезарем. После роковой для себя битвы при Фарсале Гней Помпей забрал оттуда сына. И вот судьба вновь привела Секта в памятные с детства места. Тогда у мальчика вся жизнь была впереди. Ныне, хотя был он отнюдь не стар – по одним сведениям около сорока лет, по другим – немногим за тридцать, – будущее его было в густом-густом тумане. Впрочем, неисправимый оптимист Секст Помпей не унывал и мечтал вскоре вернуться к активной военной и политической деятельности. Для начала он замыслил стать союзником Антония. Ведь было же совсем недавно время, когда они нашли общий язык! Заключить новое соглашение с Антонием Секст надеялся после возвращения триумвира из похода на Парфию. Ведь в случае его победоносного завершения тот должен был бы пребывать в великолепном настроении, и его всем известное великодушие непременно распространилось бы и на Помпея. Более того, бывший сицилийский владыка предстал бы перед Марком как очевидная жертва Октавиана, которого легко было представить как злостного нарушителя Путеольских соглашений. Секст прекрасно был осведомлён о крайне сложных отношениях двух оставшихся триумвиров и потому его надежды примкнуть к одному из них против другого вовсе не выглядели беспочвенными. Но вскоре, однако, в Митилену пришли слухи о поражении легионов Антония в Парфянском походе и об огромных потерях. «Vae victis!» – «Горе побеждённым!». Эти слова разорителя Рима, вождя галльского племени сенонов Бренна, сказанные в далёком 390 г. до н. э., потомки Ромула никогда не забывали. Более того, они стали постоянным руководством к действию. Потому Помпей рассудил: и зачем теперь искать союза с тем, кто очередной раз унизил римское оружие в бесславном походе на Парфию? Тем более, что иные слухи сообщали о судьбе Антония, подобной участи Марка Красса… Вскоре, правда, пришли точные сведения: поход неудачен, но триумвир жив-здоров и готовится к реваншу. В этом случае резонным представлялось предложение не просто союзничества, но раздела власти на Востоке[837]. Для этого Секст направил своё посольство в Александрию, куда вернулся Антоний. Более того, явно переоценивая значимость своего нынешнего статуса, Помпей развернул воистину лихорадочную дипломатическую деятельность, как будто он всё ещё был властителем державы. Его посланники прибыли во Фракию и Понт ко дворам местных царей. Неизвестно, как принял таковых фракийский правитель, но в Понте люди Секста царя не застали. Он, как мы помним, пребывал в плену, в каковой угодил после разгрома легионов Статиана парфянами. Впрочем, Понт интересовал беглого сицилийца не только в качестве союзника, но и как страна, через которую он мог бежать в случае очередной неудачи в Армению. То, что армянский царь всё же вынужденно сохранял верность Риму, похоже, было, Помпею неведомо. Зато он помнил, как уверяет Аппиан, пример Лабиена[838]. Тот ведь сумел с боями пройти всю Азию, побывать среди ведущих военачальников царя Орода… Так почему бы и царю Фраату не обрести у себя на службе римского полководца, да ещё и родного сына славного Помпея Великого?
О печальном конце Лабиена Секст, похоже, пока что не задумывался. Тем временем его позиции в Азии стали заметно укрепляться. В большом количестве прибывали его соратники и сторонники из Сицилии[839]. Им правление Октавиана явно было не по сердцу. А неугомонный Помпей внушал новые надежды на счастливый поворот судьбы. Возросли и его денежные возможности. Он наладил, как в своё время в Сицилии, строительство военных кораблей. Набирал экипажи и организовывал их обучение для грядущих боёв. С кем, правда, они будут, Секст определённо не говорил. То ли он создаёт флот для защиты Азии от возможного злодейского нападения коварного Октавиана, то ли заботливо помогает укреплять морские силы Антония[840].
Сам доблестный Марк, узнав о столь замечательной активности Секста Помпея, очевидно перепутавшего Сицилию с провинцией Азия, ему, Антонию, вверенной, решился на предупредительные меры. Его легат Титий, получив под своё командование легионы, стоявшие в Сирии, а также военно-морскую эскадру, двинулся на запад. Приказ триумвира был следующим: если Помпей решится оказать сопротивление, то обрушиться на него всеми силами. Но, если согласится сдаться, то с честью доставить его в Александрию.
А тут как раз в египетской столице объявились послы Секста Помпея, попросившие у Антония приёма. Триумвир им не отказал и узнал от них следующее: «Помпей послал нас не вследствие безвыходности своего положения. Если бы он намеревался продолжать войну, он поплыл бы в Испанию, дружественную ему ещё со времени отца, державшую его сторону во время его юности и теперь призывающую его. Однако он предпочитает поддерживать мир вместе с тобой или воевать, если представится необходимость, под твоим начальством. И таковы его намерения не только теперь, но были ещё и в то время, когда он владел Сицилией и держал в осаде Италию, когда он дал убежище твоей матери и отослал её к тебе. Если бы ты тогда принял его дружбу, Помпей не потерял бы Сицилии – ведь ты не дал бы Цезарю своих кораблей против него, – и ты не потерпел бы поражения в Парфии, так как Цезарь не послал тебе войска, как было условлено. Ты владел бы ещё и Италией сверх того, что имеешь. Но раз уж ты не воспользовался тогда таким особо благоприятным случаем, то Помпей желал бы, чтобы ты не давал так часто себя обманывать Цезарю словами или ссылкою на родство и помнил, что он начал войну с Помпеем вопреки договору и без всякого повода, не забывал бы и о Лепиде, соучастнике его власти, у которого он отнял принадлежавшую ему долю власти, причём ни той, ни другой долей власти он с тобою не поделился.
Ты один теперь остался на пути к столь желанному для него единовластию. Он был бы уже в твоих руках, если бы между вами не стоял Помпей. Тебе и самому следует заботиться о себе; однако Помпей предупреждал тебя обо всём из расположения, предпочитая тебя, человека бесхитростного и великодушного, человеку лживому, коварному, изворотливому. Он не ставит тебе в упрёк, что ты по необходимости дал Цезарю корабли против него, нуждаясь со своей стороны в войске для парфянского похода, но напоминает об этом, чтобы обратить твое внимание, что это войско не было послано. Коротко говоря, Помпей отдает себя в твоё распоряжение с кораблями, какие он ещё имеет, и с войском, вполне ему преданным и не оставившим его во время бегства. При сохранении мира ты получишь большую славу, выручив сына Великого, в случае же войны, которая вот-вот начнётся, ты найдёшь в лице Помпея хорошую поддержку»[841].
Послание, если оно, конечно, было именно таким, а не отредактировано и не дополнено позднее его переписчиками, в каком виде и досталось оно Аппиану, производит сильное впечатление. Кто знает, каков был бы ход римской, да и всей мировой истории, если бы в своё время союз Антония и Помпея оказался бы более прочным… Но вот только ли триумвир в том повинен? Действительно ли сын Гнея Помпея Великого напрочь забыл, кто сыграл такую выдающуюся роль в роковой для его отца битве при Фарсале в 48 г. до н. э., за что вскоре, став диктатором, Юлий Цезарь отблагодарил Марка Антония должностью начальника конницы – второго лица в армии и государстве во время диктатуры? [842] Да и не забудем, кто овладел всем имуществом поверженного полководца, о чём, кстати, Секст Антонию как-то и напомнил… Но наиболее важно следующее: свои нынешние военные возможности Помпей явно преувеличивал, и потому в глазах триумвира он вовсе не выглядел столь уж необходимым союзником. Тем не менее, Антоний внимательно выслушал послов, после чего огорошил их, передав в точности, какое поручение он дал легату Титию. Единственно, он добавил: «Если Помпей действительно имеет такие намерения, пусть явится сюда в сопровождении Тития». Сие означало: пусть сдаётся мне на милость, а там – посмотрим. И надо же было такому случиться, что тут же триумвир получил известие, заставившее его решительно усомниться в искренности и самого Помпея, и его послания, и речей его представителей. Воины Антония сумели перехватить послов Секста к парфянскому царю, и они были доставлены в Александрию. Марк, конечно же, немедленно допросил несостоявшихся дипломатов и, думается, не мог не оценить столь нагло изъявленного Помпеем намерения пойти неверным путём Лабиена. Выведав всё, триумвир устроил встречу двух посольств, дабы те сами объяснили в присутствии друг друга, в каком случае их патрон был искренним, а в каком явно хитрил. Те, похоже, растерялись, ибо оправдания, приводимые ими, дабы всё же убедить Антония в дружеских намерениях Секста, выглядели просто жалко. Дескать, бедняжка Помпей ещё слишком молод (ему, по меньшей мере, было за тридцать!), не уверен он в готовности Антония его принять, потому-то и обратился за помощью к злейшему врагу Рима… Но стоит триумвиру высказать сколь-либо доброе отношение к Сексту, как тот немедленно явится в его стан. По словам Аппиана, «Антоний как человек всегда прямодушный, великий духом и бесхитростный поверил послам»[843].
Конечно, едва ли Марк был столь простодушен, доверчив и склонен к всепрощению. Послы его просто позабавили. Карать он их не стал, поскольку они всего лишь следовали указаниям того, кто их послал. Если бы он и впрямь воспринял всерьёз эти уверения, судьба Помпея могла бы быть и иной.
Легат Антония Фурний, бывший его наместником в провинции Азия, до поры до времени Секста не трогал. Возможно, не получив точных распоряжений из Александрии или просто не имея достаточного количества солдат. Но, видя, что тот наращивает свои силы, постоянно проводит обучение своих войск, наместник провёл набор среди подчинённого ему населения и призвал к себе Агенобарба и Аминту с воинскими подкреплениями[844]. Понимая, чем ему это грозит, Помпей первым начал военные действия. В ходе их ему порой даже удавалось добиваться некоторых успехов. Его силы составили три легиона пехоты, но мало было конницы – всего лишь 200 всадников. Тем не менее, Сексту удалось перенести военные действия в Вифинию, к берегам Пропонтиды (Мраморного моря). Были захвачены богатые города Никея и Никомедия, что заметно увеличило финансовые возможности Помпея[845]. Но для ведения большой войны всего этого было недостаточно. У «сына Нептуна» на сей раз не было больших сил на море, а вот к антонианцам весной 35 г. до н. э. прибыли 70 кораблей, ранее, кстати, уже сражавшихся против Помпея у берегов Сицилии. Это были те самые суда, которые в своё время Антоний великодушно предоставил Октавиану как раз для войны с сицилийской державой. Теперь уцелевшие после жестоких боёв корабли, отпущенные наследником Цезаря вновь в распоряжение Антония, опять должны были сразиться с бывшим уже владыкой островного государства. Да тут ещё из Сирии подошли 120 кораблей Тития с немалым войском. Вот они-то как раз и прибыли по приказу Антония. Этот легат и должен был доставить Секта в Александрию, в ставку триумвира. Соратники Помпея, осознав безнадёжность продолжения борьбы из-за слишком очевидного превосходства сил противника, один за другим стали переходить на сторону триумвира. Примеру начальников последовали и рядовые солдаты… В конце концов Секст Помпей вынужден был сдаться безо всяких условий на милость врага. Таковой, однако, не последовало. Титий, зачислив на службу в легионы Антония бывших воинов Помпея, самого его приказал убить[846].
Какой же след в истории оставила недолгая, но замечательно бурная, полная самых неожиданных поворотов судьбы жизнь Секста Помпея Магна? В соответствии с перечисленными особенностями – крайне противоречивый, изобилующий самыми разными, решительно не совпадающими оценками. Начало этому положили сами римские историки, как современники, так и представители времен, от бурных событий тех гражданских войн отдалённых. Сам победитель в междоусобных бранях, чей флот и легионы покончили с новоявленной сицилийской державой младшего Помпея, не счёл даже нужным в своих «Деяниях» хотя бы упомянуть имя поверженного противника. Вот все его слова о долгой и непростой войне с Секстом: «Море я умиротворил от разбойников. В той войне рабов, которые бежали от своих господ и подняли оружие против государства, примерно тридцать тысяч захватив, господам я для достойного наказания отдал»[847]. Помпей здесь фигурирует как некий безымянный предводитель морских разбойников и беглых рабов, коего и называть-то – много чести. Но Августа можно понять: уж больно много обидных и жестоких неудач в борьбе с сицилийским владыкой он потерпел! Да и в победе над Помпеем наследник Цезаря своих заслуг числить был не вправе, ибо восторжествовал над «сыном Нептуна» Марк Випсаний Агриппа, покуда сам триумвир почивал очень крепким сном.
Историки той эпохи добрых слов в адрес младшего сына Гнея Помпея также не находили. Тит Ливий писал о нём исключительно как о предводителе морских разбойников, справедливо ставя ему в вину трудности подвоза продовольствия[848]. Веллей Патеркул так охарактеризовал Секста: «Юноша этот – в науках невежда, варвар в спорах, в натиске скорый, в решениях поспешный – в этом пропасть между отцом и сыном, – либертин своих либертинов, раб своих рабов, завидуя высшим, угождал низшим»[849]. Особо Веллей выделяет его пиратство: «И он не стеснялся пиратскими злодеяниями нарушать спокойствие на море, которое было освобождено от них оружием и военным искусством отца!»[850] Тем не менее, убийство Секста Помпея Патеркул однозначно именует преступлением: «По приказу Антония он был умерщвлён Титием. Этим преступлением последний вызвал к себе такую ненависть народа, что был проклят и изгнан из театра Помпея, когда устраивал там зрелища»[851]. Лишнее подтверждение того, насколько правитель Сицилии был популярен в Риме, особенно среди столичного плебса! И даже блокада Италии этому не помешала.
Со временем появились куда более сдержанные оценки Секста Помпея. Публий Корнелий Тацит явно разделял мнение тех, кто винил Октавиана за обман сицилийца подобием мира[852].
Живший уже во втором столетии, в эпоху Антонинов, знаменитый историк гражданских войн в Риме Аппиан Александрийский (95–165 гг.) заключил рассказ о жизни Секста своего рода эпитафией, в каковой нашёл место и для добрых слов:
«Оставшись после отца ещё совсем юным и будучи юношей ещё и при жизни брата, он долгое время после них жил в неизвестности, занимаясь тайно грабежом в Испании, пока, как за сыном Помпея Великого, не собралось около него много приверженцев. Тогда он стал действовать более открыто и по смерти Гая Цезаря начал большую войну, собрал многочисленное войско, корабли, деньги и, захватив острова, сделался господином всего западного моря. Италию поверг в голод и принудил врагов к заключению договора, какого желал. Величайшим его делом было то, что он выступил в качестве защитника, когда город страдал от губительных проскрипций, и спас жизнь многим лучшим людям, которые благодаря ему в это время вновь оказались на родине. Но вследствие какого-то ослепления Помпей сам никогда не нападал на врагов, хотя часто для этого представлялся благоприятный случай; он только оборонялся»[853].
Современники Аппиана и поздние римские историки предпочитали скорее негативно оценивать «сына Нептуна». И в историографии подход к личности Секта Помпея весьма разнообразен. Кто-то считает его монархистом, воссоздавшим сицилийскую державу Дионисия (государство, объединившее древнегреческие города Сицилии, 407–367 гг. до н. э.), кто-то, наоборот, видит в нём борца за восстановление республики, иные – просто пирата и авантюриста, твёрдых убеждений и чётко определённых политических целей не имевшего[854]. Нельзя не согласиться здесь с российским историком, одним из крупнейших исследователей той эпохи В. Н. Парфёновым, что столь выраженная разноголосица зависит прежде всего от личного восприятия авторами фигуры Секста Помпея, симпатий или антипатий к нему[855].
Антоний, истребив «сына Нептуна» и не позволив ему воссоздать нечто вроде самостоятельной державы, причём на сей раз не в Сицилии, а в Малой Азии, где она могла стать «преемницей» былых царств Пергама и Вифинии, завершил дело Октавиана. Последний вообще-то мог бы быть ему и благодарен! Но наследник Цезаря не спешил поздравлять коллегу с гибелью общего врага.
Вернёмся теперь в Александрию, где в объятьях Клеопатры Марк Антоний утешался после обидного завершения своего Мидийского похода. Но вот новый 35 г. до н. э. принёс ему из Фрааспы отрадные вести: Артавазд, лишь на время позабывший свою мечту о независимой от Парфии Мидии Атропатене – во время войны мидяне были на стороне парфян, – вскоре после ухода войск Антония жестоко рассорился с царём Фраатом. Толчком к раздору стал делёж добычи, захваченной у римлян[856]. Несправедливый, с точки зрения мидийца, раздел доставшегося на войне добра навёл его на мысль, что Фраат провоцирует ссору с целью упразднить само царство Мидии Антропатены, сделав его просто частью парфянских владений[857]. К тому же, Артавазд Мидийский давно уже полагал своим врагом Артавазда Армянского, что лишний раз побуждало первого искать союза с римлянами. Ведь Марк Антоний имел свои, как мы помним, немалые претензии к ненадёжному армянскому союзнику[858].
Послом своим к триумвиру мидиец умно избрал понтийского царя Полемона, пленённого в недавней войне и находившегося в его власти. Понтиец передал Антонию предложение Артавазда о прямом военном союзе против Парфии, обещая выступить на стороне Рима со всем своим войском[859].
Обрадованный Марк щедро отблагодарил Полемона и за проявленную верность Риму, и за привезённые из Мидии добрые вести. В состав Понтийского царства, в своё время жестоко урезанного римлянами по завершении войн с Митридатом VI (63 г. до н. э.) теперь щедро была включена Малая Армения – область в верхнем течении Евфрата[860]. Артавазд II сохранял пока свою власть в Великой Армении, охватывавшей Армянское нагорье и бассейн озера Ван. По словам Плутарха: «Новые и самые радужные надежды открывались Антонию (если в прошлый раз, чтобы одолеть парфян, ему не достало, по-видимому, лишь одного – многочисленной конницы, вооружённой луками и стрелами, то теперь она была в его распоряжении, и вдобавок без всяких просьб с его стороны, напротив, он ещё оказывал услугу другому), и он уже готовился ещё раз пройти через Армению, чтобы, соединившись с мидийцем у реки Аракса, открыть военные действия»[861].