Армия Октавиана после разгрома Тестима и захвата Промоны двинулась на город Синодий, находившийся на краю леса. Именно там, в глубоком и длинном ущелье далматы и истребили когорты Авла Габиния. Здесь же они поначалу пытались устроить засаду и наследнику божественного Юлия. Потому действия римских войск там отличались особой жестокостью. По словам Аппиана, Октавиан «сжёг Синодий и, послав войско в обход по вершинам гор, чтобы они двигались по обе стороны совместно с ним, сам шёл по ущелью, рубя лес, захватывая города и сжигая всё, что он брал по дороге»[922]. Перепоручая, что в его положении было естественно, военное руководство толковым помощникам, Октавиан, отдадим ему должное, на поле боя вёл себя мужественно и не раз рисковал жизнью. Так, во время осады ещё одного далматинского города Сеговии он был ранен в колено камнем, пущенным, очевидно, из пращи. Рана оказалась серьёзной, и он был вынужден много дней лечиться. Оправившись, Октавиан вернулся в столицу, предоставив Титу Статилию Тавру завершить уже очевидно победоносную кампанию.
Первого января 33 г. до н. э. Гай Юлий Цезарь Октавиан вступил в должность консула, однако, в тот же день он передал исполнение этой высшей магистратуры консулу-суффекту Луцию Автронию Пету (суффект исполнял обязанности консула в случае досрочного сложения официальным консулом своих полномочий). После этого он немедленно устремился вновь в Далмацию, дабы лично завершить уже выигранную Тавром кампанию. Далматы о сопротивлении более не помышляли, поскольку римские легионы сумели отрезать земли, где они проживали, от подвоза продовольствия извне, что обрекало их население на неминуемый голод. Таковой уже начался. Далматы, страдая от него, встретили Октавиана с покорностью и буквально с мольбой сдались ему. Победитель жёстко продиктовал свои условия. Побеждённые принуждены были вернуть римлянам орлов Габиния и выдать в качестве заложников 700 детей. В возмещение затрат Рима на войну и в знак окончательного признания своей покорности далматы обязались выплачивать налоги, установленные ещё при божественном Юлии. Сюда, естественно, включались и все недоимки с того времени. Вслед за далматами такую же власть римлян признали и дербаны, когда к их владениям подошли легионы Октавиана. А вот те иллирийцы, к которым войска не смогли приблизиться – то ли из осторожности, то ли из-за очередной болезни командующего, – римскую власть по-прежнему не признавали. Заложников не выдавали, податей не платили и никаких договоров заключать не желали. Тем не менее, победный исход войны был очевиден. Октавиан, возглавлявший армию на всём её протяжении, законным образом был удостоен сенатом римского народа триумфа[923]. Праздновать его наследник Цезаря однако не спешил. Он справедливо полагал, что впереди более серьёзная война, и лучше будет справить все заслуженные триумфы одновременно. Значит, был уверен в конечном успехе своего всё более и более приближающегося открытого противостояния с Антонием. В чём, отдадим ему должное, не ошибался.
Успешность иллирийских походов показала, что этот театр военных действий был выбран триумвиром разумно[924]. Октавиан продемонстрировал, что Иллирия отныне подчиняется Риму, а походы его подготовили условие для окончательного завоевания земель заадриатических соседей Италии. Потому полное превращение всей Иллирии в римскую провинцию было уже не за горами[925]. С точки же зрения политической, пропагандистской, первейшее значение имело возвращение орлов Габиния. Это событие обеспечило наследнику Цезаря подлинно всенародное одобрение римлянами. Особенно на фоне того, что поход Антония на Парфию вчистую провалился. О возвращении орлов Марка Красса речь теперь и близко не могла идти! То, что Антоний сумел потом утвердиться в Армении и даже вернуть благодаря великодушию мидийского царя знамёна, утраченные его легионами во время злосчастного похода на Фрааспу, несколько смягчало впечатление от его восточных кампаний. Но вот александрийскими торжествами и щедрыми раздачами обширных владений представителям и представительницам всей своей египетской семьи он решительно всё испортил. С точки зрения римских граждан эти дары выглядели более, чем странно. Соотечественники поняли бы присоединение новых земель в качестве провинций, на худой конец, в качестве зависимых царств. Но раздача римских владений чужеземцам – сын Цезаря и его дети от Клеопатры по законам Республики римлянами не являлись – дело, для римского полководца, правителя римского Востока, совершенно не приемлемое. Ведь Лагидам дарились провинции, бывшие законными владениями всего римского народа. Потому выглядело это натурально как измена отечеству. Октавиан же, отомстивший иллирийцам за былые неудачи и вернувший утраченные некогда знамёна, подчинивший ряд сильных народов римской власти и справедливо обретший право на триумф, в общественном мнении однозначно выигрывал[926]. Чем и поспешил воспользоваться. Последующие события стали, похоже, первым в мире массированным применением политической пропаганды в борьбе между претендентами на высшую единоличную власть в государстве[927].
Инициатива в пропагандистской схватке принадлежала Октавиану. Основными его тезисами стали следующие утверждения:
– Антоний предал интересы Рима, оказавшись под влиянием царицы Египта, и защищает отныне только интересы её семьи и царства.
– Клеопатра, в чём нет сомнения, является врагом Рима.
– Антоний, во всём от Клеопатры зависимый, также стал угрозой отечеству[928].
Такого рода обвинения Октавиан представил сенату. Помимо этого он постоянно выступал перед народом на форуме, не без успеха ожесточая римлян против Антония[929]. Ясно, что до Александрии такие новости не могли не дойти. Сторонников доблестного Марка в Риме оставалось немало, да и не на всех действовала пропаганда его теперь уже открытого врага. Антоний, понятное дело, не мог не обеспокоиться таким резким поворотом в отношениях со своим юридически пока еще коллегой-триумвиром. Потому в Рим прибыл, можно сказать, десант агитаторов и пропагандистов с его стороны. Их задача была противостоять нападкам Октавиана. Теперь и люди Антония выступали перед жителями столицы и на форуме, и в иных людных местах города, изобличая клевету потомка ничтожных Октавиев, справедливо защищая действия самого выдающегося соратника великого Гая Юлия Цезаря.
Надо признать, что вся эта площадно-уличная пропагандистская война вызвала живейший интерес у римлян. Одни, скорее всего, меньшинство, самым серьёзным образом вслушивались в пылкие словеса ораторов обеих ориентаций, пытаясь добросовестно выяснить для себя, кто же из триумвиров прав в столь беспощадном споре. Другие, похоже, большинство, скорее забавлялись, жизнерадостно обсуждая наиболее красочные обвинения политических тяжеловесов в адрес друг друга. Обоих претендентов безжалостно высмеивали, распускали разные слухи, комментируя речи агитаторов, следствием чего становилось появление превеликого множества сплетен об обоих триумвирах[930]. Исторически римская чернь умела злословить. Не щадили даже триумфаторов во время их торжественных шествий. А уж здесь…
Согласно Плутарху, главные претензии Антония к Октавиану были следующие:
– Во-первых, овладев Сицилией, наследник Цезаря не выделил ему – Антонию, коллеге-триумвиру часть острова. Тем более что тот добросовестно помог Октавиану в этой тяжёлой войне. Чего стоила только флотилия из 120 кораблей!
– Во-вторых, корабли эти после окончания кампании на Восток не вернулись. (Здесь Антоний был неправ: 70 кораблей пришли в Азию и уже там поспособствовали окончательному разгрому Секста Помпея.)
– В-третьих, на каких основаниях Октавиан лишил их общего коллегу-триумвира Марка Эмилия Лепида законной власти и гражданского достоинства? И почему он единолично распоряжается его войском, провинцией Африка и доходами от неё?
– В-четвёртых, почему в самой Италии Октавиан чуть ли не все земли поделил между своими солдатами, воинам же Антония ничего не оставив?[931]
Согласно Диону Кассию, доблестный Марк потребовал у потомка Октавиев половину Сицилии, половину провинции Африка, а также половину солдат, ранее служивших Лепиду и Сексту Помпею, а теперь оказавшихся в армии Октавиана[932].
Отсюда понятно, почему в «александрийских дарах» оказалась Африка, доставшаяся Клеопатре и Птолемею Цезарю. Антоний считал себя вправе ею законно распоряжаться.
Ответ Октавиана, приводимый Плутархом, выглядит откровенно издевательским. Наследник Цезаря заявлял, что готов поделиться с коллегой наследием разжалованного Лепида, если и Антоний поделится с ним своим завоеванием – Арменией. А вот на земли Италии для своих солдат у Антония не может быть никаких притязаний. Ведь эти воины, отважно сражаясь под водительством своего императора, завоевали Мидию и Парфию. Вот там пусть и получают в награду земельные угодья. Здесь Октавиан умело высмеял включение Антонием в «александрийские дары» этих двух царств. Одно из них лишь искало поддержки у римлян, а уж Парфией доблестный Марк вообще никак не мог распоряжаться, особенно после провального похода на неё…[933]
Дион Кассий дополняет эти сведения Плутарха ещё несколькими пунктами:
– Антоний владеет Египтом, хотя и не получал его в своё управление.
– Он обязан вернуть Октавиану то, что беззаконно раздарил Клеопатре и её детям.