Потери сторон в битве при Милах, на первый взгляд, были в пользу Агриппы. Он потерял 5 кораблей, Паппий 30. Но многие суда цезарианцев имели сильные повреждения. Повреждений хватало и у кораблей Помпея, но он не считал свой флот побеждённым. Более того, наградил своих моряков как победителей, сравнив битву с квинквиремами со штурмом крепостей. На будущее Секст обещал увеличить высоту бортов своих кораблей, дабы лишить суда противника преимуществ. А главное, он выразил вполне обоснованную надежду, что в Мессанском проливе, благодаря сильному течению, лёгкие суда непременно возьмут верх над тяжеловесными, медлительными и неповоротливыми квинквиремами.

Октавиан тем временем, пребывая в уверенности, что Помпей со всеми силами противостоит Агриппе, начал боевые действия на востоке Сицилии. Здесь с самого начала всё пошло для него не лучшим образом. Тавромений оказался крепким орешком. Гарнизон его решительно отклонил предложение триумвира о сдаче города, а к штурму его укреплений цезарианцы не были готовы. Тем не менее, Октавиан со своими войсками высадился на берег и занялся обустройством лагеря. Неожиданно с моря показались многочисленные корабли самого Помпея, по берегу параллельно шла его конница, а навстречу ей стала подходить сицилийская пехота[734]. И корабли, и легионы Октавиана оказались, что называется, меж трёх огней. Поскольку ничего подобного никто не ожидал, то всё войско наследника Цезаря охватил страх. По счастью, Помпей (это была характерная его черта) недооценил собственный успех и переоценил способность противника к сопротивлению. С ходу атаковав недостроенный лагерь Октавиана, Секст мог добиться полного успеха и на суше, и на море, поскольку флот триумвира был совершенно не готов к бою. Но немедленная атака не состоялась…

Октавиан, оценив сложность положения, составил такой план боевых действий: Корнифиций должен был сражаться на суше, имея под своим началом три легиона (15 000 солдат), 500 всадников (условных, ибо не было лошадей), 1000 легковооружённых велитов, 2000 ветеранов и отряд флотского экипажа. Сам же главнокомандующий со всеми кораблями собирался прорвать морскую блокаду флота Помпея[735].

Корабли Октавиана вышли в открытое море ещё до наступления дня. На лёгкой либурнской галере он объехал все свои суда, ободряя экипажи. После этого, однако, триумвир велел снять с галеры значок полководца, что полагалось делать только во время величайшей опасности. Ведь потеря военачальника в разгар сражения, как правило, равносильна поражению. Потому такая мера позволяла скрыть от неприятеля флагман и лишить того искушения и возможности обезглавить флот. Значит, Октавиан предвидел жесточайший характер предстоящей битвы и вовсе не был уверен в победном для себя её исходе. Помпей также сам возглавлял свой флот. Только в отличие от триумвира для него это было делом обыкновенным, и до сих пор в морских сражениях он преуспевал. Неизвестно, насколько два флота, противостоящие друг другу, разнились по силе, если иметь в виду количество и боевые качества кораблей, а также подготовку и опыт экипажей, но в высшем командовании разница была колоссальная и не в пользу наследника Цезаря.

Помпей дважды атаковал цезарианцев, битва длилась с раннего утра и до самой ночи, завершившись полнейшим разгромом флота Октавиана. «Суда Цезаря были захвачены и сожжены» – так подвёл Аппиан итог сражения на море близ Тавромения[736]. Сам главнокомандующий истреблённого флота – лишь немногие корабли сумели отплыть в Италию, поскольку не стали дожидаться приказа своего флотоводца – оказался на берегу залива, носившего название Абальского, «с одним только оруженосцем, без друзей, телохранителей и рабов»[737]. Здесь он настолько потерял веру и надежду на возможный поворот во всей войне, что даже просил спутника убить его, дабы не оказаться в плену у людей Секста Помпея[738]. По счастью, оруженосец то ли отказался, то ли просто не успел выполнить просьбу своего незадачливого флотоводца. А вскоре «его, ослабевшего и телом, и духом нашли люди, спустившиеся с гор на разведку, и они, чтобы лучше скрыть его, стали передавать его с одной лодки на другую и таким образом переправили к находившемуся недалеко Мессале»[739]. Сей доблестный легат за семь лет до этого угодил в проскрипционные списки триумвиров, но сумел бежать в Македонию и вступить в войска Брута и Кассия. После битвы у Филипп он не последовал их роковому примеру, а сдал часть армии, находившейся под его командованием, по договору с Антонием триумвирам. Таким образом Мессала обрёл свободу и безопасность. И вот ныне к нему явился совершенно беззащитный Октавиан, один из тех, кто внёс его в убийственные списки, и не его, а Антония Мессала должен был благодарить за исключение из таковых. Если и возникло у него искушение свести счёты, то он таковое преодолел. А, может, просто великодушие было для Мессалы нравственной нормой. В любом случае поступил легат как благородный человек и истинный римлянин, мысли не допускавший о нарушении присяги своему полководцу. Короче, Мессала спас молодого Цезаря и обращался с ним как с верховным повелителем[740].

Вообще, надо сказать, в войне с Секстом Помпеем Октавиан подвергался опасностям многократно. Порой его жизнь, что называется, висела на волоске. Гай Светоний Транквилл так описывает эти события: «В самом деле, ни в какой другой войне он не подвергался таким и стольким опасностям, как в этой. Когда, переправив часть войск в Сицилию, он возвращался на материк к остальным войскам, на него неожиданно напали военачальники Помпея Демохар и Аполлофан, и он с трудом ускользнул от них с единственным кораблем. В другой раз он шёл пешком мимо Локров в Регий и увидел биремы Помпея, двигавшиеся вдоль берега; приняв их за свои, он спустился к морю и едва не попал в плен. А когда после этого он спасался бегством по узким тропинкам, то раб его спутника Эмилия Павла попытался его убить, воспользовавшись удобным случаем, чтобы отомстить за Павла-отца, казнённого во время проскрипций»[741].

Придя в себя и успокоившись, Октавиан вновь стал самим собой и немедленно развернул самую активную руководящую деятельность. В отличие от военного – что на суше, что на море – в политической и государственной сфере его руководство было замечательно состоятельным. Меценат по его поручению отправился в Рим, где начались очередные волнения. Верный соратник сумел быстро разрядить обстановку в столице. Бунт был подавлен, ряд главарей понёс наказание[742]. Учитывая остроту ситуации, войной до крайности усугублённую, вполне можно предположить, что наказание это было исполнено рукою палача.

Благодаря своевременно отданным и чётко исполненным распоряжениям триумвира, положение на Сицилии стало меняться в его пользу. Корнифиций сумел через весь остров пробиться к Агриппе, ставка которого находилась по-прежнему в Милах. Сам флотоводец, успешно воюя и на суше, что было для него делом, даже более привычным, овладел областью Тиндаридой с городом Тиндарисом – местностью, изобиловавшей продовольствием. Всего у Октавиана теперь было в Сицилии 21 легион пехоты, 5000 легковооружённых воинов и 20 000 конницы[743].

С такими силами Октавиан мог уже переходить в наступление. Помпей внимательно следил за передвижением противника, но в открытый бой не вступал. При всей осторожности он вскоре допустил серьёзную ошибку. Предположив, в каком месте произведёт высадку со своих кораблей Агриппа, Секст двинул туда войска, оставив незащищёнными ряд ранее охраняемых горных обходных путей. Цезарианцев он так и не дождался, а те самые проходы были немедленно захвачены отрядами войска Октавиана. Тогда же солдаты триумвира заняли небольшой городок Артемисий, где по преданию паслись некогда стада солнечного божества Гелиоса и, где боги послали удивительно крепкий сон Одиссею[744].

Мудрый Одиссей запретил своим спутникам трогать божественное стадо, сказав:

Но на беду боги навеяли на Одиссея глубочайший сон:

Воспользовавшись сном царя Итаки, его спутники по злому наущению одного из них – Еврилоха – зарезали коров и устроили пиршество. Боги разгневались за святотатство. Когда корабль Одиссея отправился в путь при, казалось, хорошей погоде, вот тут-то и пришло отмщение:

В таких гомеровских местах сражались легионы Октавиана и самозваного сицилийского владыки. Помпей, не смирившись с потерей горных проходов, двинул против врага легионы своего легата Тисиена. Триумвир, отважно выступил им навстречу, но, увы, заблудился и провёл в чистом поле прескверную ночь. Пошёл сильнейший дождь, палатку не удалось поставить. Солдаты держали над командующим большой галльский щит, защищая его от льющейся с неба водной стихии. Для полного несчастья, пробудился вулкан Этна, и всех охватил страх, как бы из его жерла не хлынули потоки лавы. Благо, Этна, «поворчав», успокоилась.

Когда непогода улеглась, а извержение не состоялось, войска Октавиана двинулись дальше и вскоре соединились со своими африканскими соратниками – воинами Лепида во главе с ним самим. Встретились триумвиры по-дружески, легионы их расположились в общем лагере близ Мессаны[749].

Используя уверенно обозначившийся перевес сил, Октавиан приказал флоту Тавра отрезать подвоз продовольствия к Помпею, захватив города, откуда к тому доставлялся провиант. Тавр с поставленной задачей успешно справился. Войска Секста оказались в тяжёлом положении. Теперь исход войны должно было решить генеральное сражение. У Помпея выбора не было, триумвиры не возражали, ибо располагали превосходящими силами.

Уповая, очевидно, в который раз на помощь Нептуна, Секст послал Октавиану вызов на морской бой[750]. Тот согласился. Ведь, когда недавно буря погубила его флот, наследник Цезаря «будто бы воскликнул, что и наперекор Нептуну он добьётся победы, и на ближайших цирковых празднествах удалил из торжественной процессии статую этого бога»[751].

Назначенный бой произошёл у берегов северной Сицилии близ Навлоха 3 сентября 36 г. до н. э. Оба флота готовились к сражению, как никогда. Корабли были снабжены всеми известными в те времена орудиями и машинами, но у флота Агриппы – командовал, естественно он – имелись в изобилии гарпаксы, каковые на судах Помпея отсутствовали. Они впервые были массово применены в этом бою, и действенных средств против них у помпеянцев не оказалось. Единственно, чтобы перерезать канаты, на которые крепились эти окованные железом брёвна с крюками, имелись серпы, насаженные на древки. Но, похоже, они не стали должным образом эффективными. Возможно, из-за отсутствия навыков у моряков Помпея умело ими пользоваться. Попытки же уйти от гарпаксов, давая задний ход, также оказались безуспешными. Дело в том, что силы гребцов на противостоящих кораблях были примерно равны, и отойти на безопасное расстояние не получалось. По словам Аппиана, «гарпакс продолжал делать своё дело»[752].

В бою противники использовали все средства, кроме огня, поскольку сражающиеся корабли, что называется, «сплелись» в бою[753].

С берега за битвой напряженно наблюдали сухопутные войска. А где же находился сам верховный главнокомандующий? Похоже, в канун решающего столкновения Октавиан пережил сильнейшее нервное потрясение. В результате, в самое неподходящее время, когда суда стояли, готовые к бою, триумвира охватил настолько крепкий сон, что его с трудом удалось на время разбудить, дабы он дал Агриппе сигнал к бою. Светоний так описывает случившийся с Октавианом конфуз: «Это, как я думаю, и дало Антонию повод оскорбительно заявлять, будто он не смел даже поднять глаза на готовые к бою суда – нет, он валялся как бревно, брюхом вверх, глядя в небо, и тогда только встал и вышел к войскам, когда Марк Агриппа обратил уже в бегство вражеские корабли»[754].

Думается, наследник Цезаря всё-таки упрёков здесь не заслуживает. Сон, конечно же, был следствием слишком сильного предшествующего волнения в канун сражения, решавшего судьбу войны. Да и, будем откровенны, забытье Октавиана никак не могло отразиться на ходе битвы, ибо Агриппа прекрасно знал своё дело и ни в каких указаниях формального главнокомандующего не нуждался. Покорившись Морфею, Гай Юлий Цезарь Октавиан проснулся победителем.