В то же время сопротивление парфянам и их ставленнику в Иудее возглавил другой брат Ирода – Иосиф. С верными ему войсками он укрылся в могучей крепости Масаде, где было вдоволь жизненных припасов, а недостаток воды неожиданно восполнил сильнейший дождь, доверху наполнивший все имевшиеся там водоёмы.

В целом же Иудею парфяне уверенно контролировали. Не избежала этого и южная её соседка Набатея, чей царь Малх безропотно подчинился владыке грозной Парфии. Напомним, что всё происходило при полном бездействии римлян, даже не попытавшихся как-то отстоять эти земли, где правили местные цари от имени Рима. Теперь Антонию предстояло возвращать утраченное, а таковое простиралось в Азии на огромные расстояния – от Эгейского моря до Красного. Это была уже задача, которую безотлагательно взялся решать Публий Вентидий Басс вскоре после того, как весной 39 г. до н. э. Антоний направил его на Восток.

Лабиен недолго пребывал в самозвано присвоенном себе нелепом статусе «парфянского императора». Доблестный Публий действовал стремительно, следуя лучшим традициям римского полководческого искусства. Его легионы достигли гор Тавра совершенно неожиданно для противника. Похоже, первоначально достигнутые лёгкие и при этом значительные успехи вскружили головы врагам Рима. Парфяне, полагая, должно быть, свою задачу выполненной, ушли вновь за Евфрат. Лабиен же свои войска из перешедших на его сторону былых легионеров Брута и Кассия рассредоточил на всей занятой обширной территории – от Ионии до Сирии. Под непосредственным началом возгордившегося изменника находился лишь небольшой отряд, да и тот не самый боеспособный. Потому Лабиен, не решаясь вступать в бой, бежал в Сирию, не пытаясь удержать ранее захваченные малоазийские земли. Вскоре он всё же решился дать бой Вентидию. Дело в том, что парфяне, узнав о возвращении римской армии в Азию, послали Лабиену подкрепление – многочисленную конницу. Именно этот род войск представлял для римлян наибольшую опасность, что более чем убедительно продемонстрировали все предыдущие столкновения. Получил подкрепление и Вентидий. Его войско усилилось тяжеловооружённой пехотой. Теперь надо было её умело использовать, не повторяя роковых ошибок Марка Лициния Красса, в 53 г. до н. э. давшему бой парфянской коннице на голой равнине, где та получила полное преимущество. Важно и следующее: в римском войске было единоначалие, а вот Лабиен власти над пришедшей к нему кавалерией не получил. Не лишённые кичливости парфяне римскому перебежчику подчиняться не желали и действовали самостоятельно, по своему усмотрению. Должно быть, не больно-то они уважали Лабиена. Предателей, конечно же, используют, что не меняет брезгливого к ним отношения.

Парфянская атака на лагерь Вентидия началась безо всякого согласования с Лабиеном. Римский военачальник к наступлению противника оказался полностью готов. Отменно укреплённый лагерь его войска располагался на возвышенности, и потому лихая атака самонадеянной парфянской конницы не имела успеха.[639] Провал наступления вынудил парфян отступить. Вентидий, предвидевший такой поворот дел, не дал противнику опомниться и внезапно атаковал всеми силами[640]. Удар римлян оказался настолько сильным, что парфяне обратились в бегство. О Лабиене их командование немедленно забыло, и перебежчик оказался брошен на произвол судьбы[641]. Ему, понятное дело, не оставалось ничего, кроме как так же бежать, сломя голову. Но тут-то его самого настигла измена. Римляне, ранее неосмотрительно за ним последовавшие, немедленно «осознали» свою роковую ошибку и попытались искупить свою вину перед отечеством. Вентидию недавние сторонники Лабиена донесли, куда именно беглец решил направиться с поля боя. В результате на его предполагаемом пути была устроена засада. Она оказалась успешной. Сам Лабиен, правда, ухитрился из засады вырваться, но далеко не ушёл. Вскоре он был настигнут, пленён и доставлен в римский лагерь. Здесь его ждала кара, во все времена и у всех народов предназначенная для предателей: Лабиена казнили. Любопытно, что привёл приговор в исполнение вольноотпущенник Октавиана по имени Деметрий.[642]

Победа над парфянской конницей и полный разгром Лабиена, его бесславная гибель позволили Вентидию освободить от неприятеля всю Киликию. Теперь военные действия переходили на земли Сирии, где пребывал верховный командующий парфянской армией царевич Пакор. Приблизившись к рубежам провинции, Вентидий своевременно позаботился о занятии и о дальнейшей обороне так называемых Аманских ворот. Ведь именно через них шёл наиболее удобный путь на сирийские земли[643]. Аманские ворота располагались в Киликии, к северу от города Епифанеи. По распоряжению Вентидия отряд всадников во главе с Помпедием Силоном должен был их охранять, не допуская нового прорыва парфян из Сирии. Парфяне же, удручённые, понятное дело, столь обидным для себя поворотом в войне, предприняли ещё одну попытку вторгнуться в Малую Азию. Их армией командовал военачальник Фарнапат (по Диону Кассию) или же Франипат (по Плутарху). Важнейшим здесь было то, что он почитался лучшим полководцем царя Орода II. Именно этому правителю в своё время была доставлена на театральное представление «Вакханок» Еврипида голова Красса. Потому Ород, привычный к чувству превосходства над римлянами, не желал, чтобы так успешно начатая война завершилась поражением. Отсюда и направление самого достойного командующего в Сирию.

Фарнапат успешно атаковал Силона и уже считал себя победителем в сражении. Такой исход битвы вновь открывал парфянам путь в малоазийские владения римлян. Однако Вентидий, не упускавший из виду происходившее у Аманских ворот, своевременно пришёл на помощь терпящим поражение соотечественникам. Возможно Помпедий, согласно плану командующего, умело разыграл отступление, чтобы заманить парфян в засаду. В итоге сражение завершилось полной победой римлян, практическим истреблением парфянской рати и гибелью их полководца Фарнапата[644]. Кампанию 39 г. до н. э. Вентидий блистательно выиграл. Вражеские армии были совершенно повержены, погибли и их военачальники – изменник Квинт Аттий Лабиен и любимец царя Парфии Фарнапат, имевший выдающуюся военную славу. Царевич Пакор, возглавлявший военные силы Парфии в этой войне, после разгрома Фарнапата не счёл возможным организовать оборону Сирии и в конце 39 г. до н. э. увёл свои войска обратно за Евфрат.

Антоний в это время наслаждался новой семейной жизнью. Его брак с Октавией поначалу казался благополучным. Молодая супруга родила триумвиру дочь. Будущее выглядело безоблачным. Когда же Марк двинулся на Восток, то Октавия проводила мужа до самой Греции, где он и решил провести в Афинах зиму 39–38 гг. до н. э. Зима в Греции – наилучшее время года, в отличие от лета, когда солнечные лучи – стрелы Аполлона, по представлениям эллинов – буквально выжигали природу. А вот, когда этот бог удалялся на север к «гипербореям», всё оживало. На смену безжалостному солнечному Аполлону приходил воскресший весёлый Дионис, бог виноделия, плодородия, чей культ сопровождался буйным разгулом, даже оргиями… Вырастала сочная трава, распускались полевые цветы…[645]

В зимней Греции и узнал Антоний о новостях из Киликии и Сирии, радостных для каждого римлянина. Как сообщает Плутарх: «Зимуя в Афинах, Антоний получил известие о первых успехах Вентидия, который разбил парфян, причём в сражении пали Лабиен и лучший из полководцев царя Гирода – Франипат. На радостях Антоний задавал грекам пиры и исполнял обязанности афинского гимнасиарха. Оставляя дома знаки своей высочайшей власти, он появлялся на людях в греческом плаще, в фекадах, с тростью гимнасиарха и, схватываясь с молодыми борцами, ловким приёмом валил их наземь. Готовясь выехать к месту военных действий, он украсил себя венком из ветвей священной маслины и, повинуясь какому-то оракулу, набрал в мех воды из Клепсидры и повез с собою»[646].

Восторженные афиняне провозгласили Антония «новым Дионисом». Была даже инсценирована его свадьба с богиней Афиной, за которой её «жениху» досталось весьма приличное приданое. Антоний, по семейному преданию, вёл свой род от Геракла, сына Зевса и Алкмены. Как Дионис же он сам становился «сыном» самого Зевса! Ну а приданое Афины пошло, думается, на новые развлечения.

Что ж, оказавшись в Афинах во время царствования там Диониса, Антоний и вёл себя в духе этого развесёлого божества. На пирах он отдавал должное дивному дару виноградной лозы, которой и осчастливил род людской Дионис. Взяв на себя обязанности гимнасиарха, Антоний оплачивал, организовывал и наблюдал за любимыми греками играми. И обулся-то он в высокие белые башмаки-фетиды, бывшие знаком достоинства гимнасиарха. Также он сменил римский плащ-палий на греческий гиматий. Римляне вообще-то не приветствовали переодевание в не римскую одежду, но Антоний, очевидно, хотел доставить удовольствие эллинам, облачаясь в их одеяния. Похоже, ему нравилось вживаться в быт разных народов, населявших римские владения и даже соседние страны. Марк был чужд так свойственной его соотечественникам спеси. При этом Антоний оставался римлянином в главном: при всех свойственных ему действительно удивительных причудах попечение о военном могуществе державы он никогда не оставлял.

Тем временем на Востоке, куда Антоний только собирался, война продолжалась. Вентидий, пользуясь уходом войск Пакора за Евфрат, двинулся на юг и прибыл в Иудею. Римская армия расположилась лагерем близ Иерусалима, но штурмовать город не стала. Иосиф Флавий утверждал, что римский полководец, хотя и явился в Иудею под предлогом выручить союзника римлян Иосифа из осады, в действительности имел целью наложить контрибуцию на Антигона[647]. Деньги он получил, после чего отошёл от города, оставив на месте только часть войск во главе с Силоном.

Думается, обвинение Вентидия в стремлении обогатиться едва ли справедливо. В другом месте Иосиф Флавий вообще называет эту контрибуцию «взяткой»[648]. На самом деле Вентидий не мог не понимать, что штурм столь огромного и отменно укреплённого города, как Иерусалим – предприятие нелёгкое и не обязательно сулящее успех. Важно было и следующее: местное население в Сирии и Финикии настроено было скорее в пользу парфян, нежели римлян. Парфянские воины, действуя согласно приказу своего командования, насилия над мирными жителями старались не творить. В то время как римляне в своих восточных владениях «драли три шкуры»[649]. Сам римско-иудейский историк пишет далее: «Вентидий был как раз занят тем, что подавлял беспорядки, возникшие в различных городах благодаря парфянам»[650]. Контрибуция, полновесно выплаченная Антигоном, была необходима римлянам для дальнейшего успешного ведения кампании. Задерживать основные силы в Иудеи под стенами Иерусалима являлось большим риском. Не смирившиеся с поражением парфяне неизбежно должны были повторить вторжение в Сирию. Не жаждой денег, но знанием положения дел на Востоке и пониманием перспективы дальнейших боевых действий – вот чем руководствовался Вентидий.

Новая кампания не заставила себя ждать. Весной 38 г. до н. э. Пакор вернулся в Сирию[651]. Царевич наступал с огромными силами[652]. Положение римлян затрудняло и то, что не только население Сирии грозило восстанием – с рядом мятежей Вентидий уже вынужден был бороться, – но и многие местные правители были на стороне парфян. И вот именно это обстоятельство, казалось, грозящее римлянам ударом в спину, римский военачальник решил хитроумнейшим образом использовать к своей выгоде.

Вентидий знал, что наместник Киррестатики некий Фарней находится в сговоре с парфянами и добросовестно сообщает им все известные ему сведения о передвижении римских войск и о намерениях их военачальников. Именно поэтому он стал чаще встречаться с Фарнеем, дружески с ним беседовать, старательно демонстрируя своё полнейшее доверие. Почувствовав, что наместник искренне уверился в простодушии римского полководца, граничащим с недомыслием, Вентидий стал его постепенно посвящать в «планы» военных действий. Вскоре Пакор получил «надёжные и точные сведения», добросовестно переданные Фарнеем через лазутчиков. Они гласили: римляне более всего опасаются, что парфяне двинутся им навстречу не кратчайшим путём, а обходным – через Киррестатику. Парфянского похода по короткой дороге они совершенно не боятся, поскольку близ тамошней переправы через Евфрат есть высокие холмы. Расположившись на них, легионерам нетрудно будет отразить атаки конницы и защититься от стрел лучников. Вентидий-де очень надеется, что парфяне из сугубо практических соображений пойдут именно кратчайшим путём, где римляне уже готовы их встретить и отразить нападение[653].

Пакор, доверившись Фарнею – не доверять оснований не было, так как до сих пор это был надёжный союзник Парфии, – двинулся по пути, каковой ему указал на самом деле Вентидий. Хитрость на войне – одна из важнейших гарантий грядущей победы. Так оно и получилось. Парфянам пришлось на целых сорок дней задержаться на берегах Евфрата. Столько времени у них отняло строительство моста, поскольку река здесь оказалась уж больно широка. Римляне подошли к Гиндару, где и предполагалось сражение, на три дня раньше войска Пакора[654]. Потому и смогли гораздо лучше к грядущей битве подготовиться. Как бы демонстрируя «слабость» римского войска, Вентилий не стал мешать переправе армии Пакора. И тот окончательно уверился в безусловном своём превосходстве. Потому-то, только переправившись, царевич приказал незамедлительно атаковать римский лагерь. Вентидий, однако, именно таких действий противника и ожидал. Потому парфянское наступление провалилось. Римляне отлично организованным встречным ударом отбросили вражескую конницу на соседние с полем сражения холмы, где она, потеряв маневренность, была почти вся истреблена римскими пращниками и тяжёлой пехотой. В самом начале сражения погиб Пакор[655]. Царевичу показалось, что римский лагерь, из которого на поле боя выдвинулась армия, остался без должной охраны, и он во главе конного отряда попытался его захватить. Но Вентидий и такой поворот событий сумел просчитать. В лагере был укрыт резерв, который уничтожил конницу Пакора вместе с ним самим. Римляне помнили, как парфяне обошлись с телами Марка Лициния Красса и его сына. Потому отмщение немедленно состоялось: тело царевича было обезглавлено.

Любопытно, что ровно за пятнадцать лет до этого случилась трагедия гибели римского войска при Каррах. Месть в тот самый день оказалась символичной. Голову Пакора провезли по всей Сирии – по всем городам, где ожидались мятежи. Эффект оказался замечательно убедительным: сторонники Парфии немедленно присмирели и провинция была возвращена в состояние покорности Риму. Две кампании Публия Вентидия Басса блистательно завершились.

Легионы Вентидия восстановили римско-парфянскую границу по Евфрату, но далее на восток, в пределы собственно Парфянского царства, не двинулись. Согласно Плутарху, поскольку Басс опасался зависти Антония[656]. Думается, такой взгляд едва ли основателен. Вторжение в Месопотамию, приближение римских войск к крупнейшим её городам, где находились царские резиденции, означало бы уже решительную схватку двух держав. А это требовало куда больших сил римлян и серьёзной длительной подготовки. Вентидий не был авантюристом и потому независимо от мнения Антония не собирался рисковать. Его задача была – очистить от парфян римские провинции и зависимые от Рима царства. С ней он великолепно справился. А большая война с Парфией – это, конечно же, прерогатива Марка Антония – триумвира, правителя Востока. И требовалось для этого много больше легионов. Потому доблестный Публий двинулся против восточных царьков, изменивших Риму, быстро усмирил их, а наиболее значимого – Антиоха, правителя царства Коммагены, находившегося на стыке Сирии, Армении и парфянских владений в Месопотамии, осадил в его столице Самосате[657]. Тот, понимая серьёзность положения, готов был уплатить тысячу талантов и вновь подчиниться Риму. Договор этот должно было заключить с Антонием. Марк, однако, задержался в пути и осада Самосаты затянулась. Прибытие триумвира не только не приблизило капитуляцию Антиоха, но совсем наоборот. Осаждённые стали сопротивляться с удвоенной энергией. И, как язвительно сообщает нам Плутарх, «Антоний, ничего не достигнув, в стыде и раскаянии был рад примириться с Антиохом, получив от него триста талантов»[658]. Семьсот талантов царёк Коммагены сумел сэкономить, но зависимость от Рима всё же признал.

Антоний ненадолго задержался в Сирии. Вентидию он оказал заслуженные почести, после чего победитель парфян отправился в Рим, где отпраздновал триумф. Это было выдающееся достижение для человека весьма скромного происхождения, каким был Публий Вентидий Басс. Уроженец города Аускула в Пицене, он во время Союзнической войны был в стане врагов Рима и его даже провели в триумфальной процессии Помпея Страбона 25 декабря 89 г. до н. э. Неясно, правда, в каком виде: то ли как ребёнка на руках у матери, то ли как захваченного в плен юного воина. Став после войны римским гражданином – главный результат для италиков – Вентидий, считается, был одно время простым погонщиком мулов. Разбогатев, он стал поставлять мулов и повозки для вновь назначенных наместников, отправлявшихся в свои провинции[659]. Среди них оказался и Гай Юлий Цезарь, отправлявшийся на завоевание Галлии. Вентидий принял участие в этой войне, отличился и обрёл известность. В 45 г. до н. э. он стал плебейским трибуном. Два года спустя Вентидий уже претор и один из военачальников-цезарианцев в Гражданской войне. Он примкнул к Марку Антонию, а, будучи его соратником, покрыл себя выдающейся воинской славой. К слову сказать, следующим римским победителем парфян окажется только император-философ Марк Аврелий – через двести с небольшим лет, в 166 году. Император Траян, поспешивший получить титул Парфянского и отчеканивший медаль «Парфия захвачена», закончил последний в своей жизни поход полным провалом. Его «посмертный триумф», проведённый уже императором Адрианом, нельзя принимать всерьёз[660].

38 г. до н. э., принесший Публию Вентидию Бассу наивысшую славу, стал, судя по всему, последним или одним из последних годов его жизни. Более упоминаний о нём в известных нам источниках нет. Поскольку был он к этому времени человеком немолодым, справедливо предположить, что кончина Басса носила естественный характер. Плутарх написал своего рода эпитафию Вентидию: «Вплоть до нашего времени Вентидий остаётся единственным, кому довелось справить триумф над парфянами. Он был человек незнатного происхождения, но дружба с Антонием открыла ему путь к великим подвигам, и, со славою пройдя этот путь до конца, он подтвердил уже и без того распространённое мнение, что Антоний и Цезарь более удачливы в войнах, которые ведут не сами, но руками и разумом своих подчинённых. И верно, полководец Антония Соссий блестяще действовал в Сирии, а Канидий, которого он оставил в Армении, одержал верх и над армянами, и над царями иберов и альбанов и продвинулся до Кавказа, так что имя Антония и молва об его могуществе прогремели среди варваров с новою силою»[661].

Мнение, приведённое славным автором «Сравнительных жизнеописаний» о воинских «достижениях триумвиров», конечно, ядовитое, но в отношении Марка Антония во многом несправедливое. Решающие битвы на Филиппийских полях он выиграл сам. А противостояли ему там грозные силы во главе с далеко не бездарными полководцами. Но, что касается дел восточных, то здесь действительно славу триумвиру добывали его доблестные легаты. Соссий, которого он поставил наместником Сирии, в 37 г. до н. э. продолжил победный курс Вентидия. Поскольку сенат римского народа назначил Ирода царём Иудеи, то легионы двинулись на Иерусалим, где пока ещё царствовал последний Хасмоней Антигон. Силы были огромные: одиннадцать легионов пехоты и шесть тысяч конницы. Никак не менее шестидесяти тысяч человек, не считая союзников из Сирии[662]. Гигантский, мощно укреплённый город оказал яростное сопротивление, но всё же пал. Антигон сдался на милость Соссия, но тот его не пощадил. В Иерусалиме начал править Ирод, ставший с этого времени подлинным царём Иудеи. Пусть и под римским покровительством. Римляне, обеспечившие ему трон, были вознаграждены чрезвычайно щедро, а сам Соссий – подлинно по-царски. Итак, хотя Антоний вернулся в Грецию, дела на Востоке шли блистательно и к славе триумвира.