Настроения легионов, требовавших заключения мира между триумвирами, были вполне естественны. Римская держава и народы Италии крайне устали от гражданских войн. А ведь именно армии предстояло вновь лить кровь в возобновившемся конфликте, смысл какового был решительно невнятен для солдатской массы. Благородное мщение цезарианцев за убийство великого человека и недопущение к высшей власти его убийц – это было ясно и выглядело делом справедливым. А вот схватка между двумя вождями борцов за дело божественного Юлия – нечто совсем иное. Не годится лить римскую кровь не в державных, а в сугубо личных интересах. В Перузинской войне Луций Антоний всё же обещал населению Италии некий земельный передел и, более того, даже восстановить старую добрую форму правления, канувшую в омут гражданских войн. А у стен Брундизия сами триумвиры нарушили ими же заключённый такой долгожданный мир! Потому и справедливы были требования солдат.

Там, где предстоят непростые переговоры, непременно должен появиться толковый посредник. Таковым стал Луций Кокцей, хорошо знавший обоих командующих[597]. Посредничество это оказалось делом очень нелёгким. Сначала Антоний продемонстрировал Кокцею своё крайнее раздражение, особо упирая на то, что Октавиан не только запер перед ним Брундизий, но ещё ранее овладел его провинцией Галлией, нагло подчинив при этом себе легионы Калена, входившие в его, Антония, войска!

Поняв, что это не известная природная раздражительность доблестного Марка, но возмущение, основанное на конкретных и действительно справедливых претензиях, Луций Кокцей отправился к Октавиану. Тот, в свою очередь, выложил посреднику целую гроздь уже своих обид на действия коллеги-триумвира. Особо он помянул недобрым словом Луция Антония и Фульвию. И действительно, не будь этой затеянной ими злосчастной войны, никаких обид и противоречий между наследником Цезаря и Антонием попросту не появилось бы. А с кем его коллега вступил в союз? Мало того, что примирился с цезареубийцей Агенобарбом, так ещё и отъявленного злодея Секста Помпея своим соратником сделал! Относительно «присвоения» легионов Калена Октавиан пояснил, что никак не мог оставить такую большую провинцию и такую силу – десятки тысяч воинов – малолетнему сыну скоропостижно скончавшегося полководца и наместника.

Кокцей, будучи, что очевидно, от природы выдающимся дипломатом, спокойно пояснил Октавиану ошибочность ряда его позиций. Агенобарб не был в числе прямых убийц Цезаря, его в тот день вообще не было в сенате. А, если не прощать ему дружбы с Брутом и Кассием, то вскоре наследник Цезаря может оказаться в ссоре со всеми. «Ты сам виноват в происшедшем!» – таковы были слова Луция Кокцея, обращённые к Октавиану[598]. Не мог не произвести на молодого Цезаря впечатления и такой довод посредника: Помпей может напасть и на другие области Италии, беззащитные с моря, если Антоний и Октавиан не помирятся. Наконец, Кокцей напомнил о смерти Фульвии, завершив свою речь словами о том, что теперь, когда её уже нет в живых, обоим триумвирам «остаётся только откровенно высказаться друг перед другом относительно своего взаимного доверия»[599].

Кокцей сумел убедить Октавиана в необходимости восстановления мира. Тот, правда, отказался писать Антонию, пока идут военные действия, но придумал оригинальный и, как оказалось, действенный ход: он обратился с письмом к Юлии – матери Марка Антония. Её уговоры и доводы, приведённые в пользу заключения нового мирного договора между триумвирами, подействовали на сына. Антоний под влиянием разумных и убедительных речей Луция Кокцея и уговоров матери решился прекратить противостояние. Для этого он как бы отодвинул от себя наиболее одиозных союзников. Помпею он предписал прекратить военные действия в Италии и удалить свои войска и флот на Сицилию. Правда, Антоний постарался успокоить его обещанием, что теперь он сам позаботится о выполнении ранее условленных общих действий. Надо полагать, тем самым он старался сохранить доверие Секста, показав ему, что союз как таковой разрывать не собирается. Агенобарб из-под Брундизия был направлен в Малую Азию, где стал наместником провинции Вифиния, прилегающей к Мраморному и частично к Чёрному морю. Должность весьма почтенная, вновь вводившая Луция Домиция в ряды элиты Римского государства и «обнулившая» и его мятежное прошлое, и служение делу Брута и Кассия. При этом, однако, его мощный флот и легионы полностью оставались в распоряжении Антония. А это было существенным подкреплением сил властвовавшего на Востоке триумвира.

В войске Октавиана, узнав о согласии Антония на мирные переговоры и первые шаги навстречу таковым, немедленно избрали представителей, направленных к обоим главнокомандующим. Они должны были не допустить никаких взаимных обвинений, поскольку при избрании получили строгий наказ добиваться полного примирения сторон, а не судить, кто из двух триумвиров более прав в своих действиях. Состав новых посредников укрепили Луцием Кокцеем, доказавшим в ходе переговоров с каждым из противников свою объективность и завоевавшим как у Антония, так и у Октавиана дружеское расположение. Участниками переговоров стали и близкие друзья триумвиров: Азиний Поллион со стороны Антония и Меценат со стороны наследника Цезаря. «Друзья не дали обоим углубляться в объяснения, но примирили их и помогли разделить верховное владычество» – пишет Плутарх[600]. Примерно те же слова находит и Аппиан: «Они устроили забвение обеими сторонами всего происшедшего и дружбу Цезаря с Антонием на будущее время»[601]. Новой гражданской войны удалось избежать, и в Брундизии был заключён мир[602].

О том, как в результате переговоров триумвиры договорились управлять республикой, сообщает Аппиан: «Цезарь и Антоний разделили между собою всё римское государство, установив границей иллирийский город Скодру, приходившийся, как казалось, приблизительно в середине внутренней части Ионийского моря. К востоку вплоть до Евфрата были провинции и острова Антония, к западу – до океана область Цезаря. Африкой управлял Лепид, как было решено Цезарем. Цезарь, если ничто не изменится, должен будет вести войну с Помпеем, Антоний – с парфянами в отмщение за их вероломство в отношении Красса»[603]. Особо было оговорено консульство. Должно быть, печальный опыт консула Луция Антония никому из триумвиров не пришёлся по сердцу. Ныне же Антоний и Октавиан «консульскую должность решили занимать поочерёдно и, поочерёдно же, назначать на неё своих друзей»[604]. Набирать же войска обе стороны должны были в Италии, причём наборы предполагались равными. Таковы были итоги переговоров. Сравнительно с предыдущими договорённостями после Филипп нельзя не отметить заметное укрепление позиций наследника Цезаря. Он теперь узаконил своё обладание всем западом Римской державы и командование легионами, там расположенными. Что ни говори, небольшая Перузинская война принесла Октавиану большие приобретения, а Антонию столь же большие потери позиций на Западе. За это ему следовало бы лишний раз поблагодарить младшего братца, ныне уютно устроившегося в Испании в роли верного наместника молодого Цезаря. Лепид, коему великодушно оставили Африку с приличным его статусу числом легионов, до поры до времени согласился не претендовать на большее и предоставил правителям Запада и Востока самим решать главные проблемы всего Римского государства.

Примерное равенство сил между двумя ведущими триумвирами, с одной стороны, конечно, способствовало миру между ними, тем более, что оба убедились в явном нежелании своих солдат вновь проливать кровь в очередной гражданской войне. Но вот, с другой стороны, крайняя амбициозность, свойственная обоим, рано или поздно должна была столкнуть их в решительной схватке. Ведь очевидной мечтой каждого из них было заветное единовластие во всей Римской державе, а не в какой-либо, пусть и очень значительной её части.

Друзья триумвиров, другие посредники на переговорах, предвидя, возможно, такой грустный финал Брундизийского мира, постарались предотвратить вероятный роковой поворот отношений между Антонием и Октавианом. Было сочтено за благо породнить их и тем самым укрепить вновь обретённую дружбу. И вот здесь, что называется, «ко времени» скончался Гай Клавдий Марцелл, консул 50 г. до н. э. – последнего мирного года Римской республики. А женат-то он был на единокровной сестре Октавиана Октавии. Она была дочерью Анхарии, первой жены их общего отца, а Гай – сыном его второй жены – Атии. Брат и сестра были замечательно дружны.

Когда посредники предложили Октавиану обручить только-только овдовевшую сестру с Марком Антонием, тоже «своевременно» овдовевшим, то он немедленно дал своё согласие[605]. Антоний не возразил и тут же выразил готовность вступить в новый брак. «Когда обе стороны изъявили своё согласие, все съехались в Рим и отпраздновали свадьбу, хотя закон и запрещал вдове вступать в новый брак раньше, чем по истечении десяти месяцев со дня смерти предыдущего мужа; однако сенат особым постановлением сократил для Октавии этот срок»[606].

Счастливый новобрачный – в Риме его новую жену называли «чудом среди женщин»[607] – от дел государственных отнюдь не отвлёкся и немедленно решил судьбы двух человек: Мания и Сальвидиена. Маний, в своё время открывший Фульвии связь Антония с Клеопатрой и потому во многом ставший зачинщиком Перузинской войны, был убит. Что до Сальвидиена, то Антоний изобличил его предательское поведение перед Октавианом. Конечно, с нравственной точки зрения к доблестному Марку можно предъявить немало претензий, но он отнюдь не был лишён понятия о чести. Измена другу – бесчестнейший поступок. Антоний не пожелал им воспользоваться к своей выгоде, а, когда появилась возможность изобличить предателя перед тем, кому тот изменил, он её не упустил. Можно, конечно, предположить, что Антоний «сдал» Сальвидиена Октавиану, чтобы тем самым ослабить силы очередной раз обретённого друга, а втайне остающегося преопасным соперником в будущем. Но как-то в это не верится. Из коварства Антоний мог наоборот, скрывая предательство Руфа, продолжить с ним тайную переписку и когда-нибудь использовать это в своих интересах. Октавиан немедленно принял слова Антония к сведению. Он спешно вызвал Сальвидиена к себе для крайне срочной и важной личной встречи, обещая затем вновь отпустить его к легионам, бывшим под командованием Руфа и стоявшим на берегах нижнего течения реки Родан (совр. Рона во Франции). Но приехавший к своему главнокомандующему Сальвидиен в Галлию не вернулся… То ли он по приказу Октавиана был просто убит, то ли принуждён к самоубийству[608].

Наступивший мир радовал и армию, и весь римский народ. Однако заметного улучшения в жизни Италии не произошло. Помпей, раздосадованный тем, что его триумвиры не пригласили на переговоры, решил не только не прекращать военные действия, но и развернуть их с новой силой[609]. Блокада берегов Италии продолжалась, продовольствия не хватало, цены на продукты в Риме поднялись выше некуда. Главное, все в столице и Италии понимали, чьих рук это дело. Но, что прелюбопытно и прискорбно для триумвиров, римское общественное мнение винило в нарастающих бедах не Секста Помпея, а тех, кто оказались не способными с ним договориться. Особо возмущал всех Октавиан. Ему пришлось испытать в эти дни ещё одну жестокую обиду от сицилийского владыки. Военачальник молодого Цезаря Гален поначалу стремительным натиском сумел вернуть под власть триумвира Сардинию, ранее Помпеем захваченную. Но отважный флотоводец Секста Менодор, подтянув подкрепления, Галена с острова вновь изгнал[610]. Теперь и Сицилия, и Сардиния, и Корсика прочно контролировались войсками Помпея. Помимо этого флот его не только господствовал в Тирренском море, но, главное, не позволял подвозить продовольствие из Африки, где прозябал со своими легионами, но без значительного флота Марк Эмилий Лепид. Третий триумвир, получается, не мог оказать помощи Италии. Тем более обидно, что в Африке-то хлеба было предостаточно.

Возможен был иной выход из сложившегося крайне бедственного положения: быстрая и решительная победа над зарвавшимся островным правителем и освобождение морей от его пиратского, по сути, флота. Антоний в этом намерении стал даже поощрять Октавиана. Но вот беда: война всегда требует больших затрат, а с деньгами в Риме было скверно. Вновь введённые поборы средств не принесли. Более того: «Приказ этот встречен был взрывом негодования в народе, сердившимся на то, что после того, как истощена общественная казна, ограблены провинции, обременили и Италию поборами, податями, конфискациями и все это не на ведение внешних войн и не на расширение пределов государства, а на личную вражду из-за власти, откуда и пошли проскрипции, убийства, общий голод, а теперь хотят лишить и последних средств. Собравшаяся толпа подняла шум, бросала камнями в тех, кто не хотел к ней присоединиться, грозила разграбить и сжечь их дома; и это продолжалось до тех пор, пока всё множество народа не пришло в возбуждение»[611].

Увлечённые налаживанием отношений, укреплением таковых новым переделом ответственности за провинции державы триумвиры выпустили из внимания собственно римский народ. Более того, они решительно не поняли его истинных настроений, предложив никуда не годный с точки зрения простых римлян способ решения продовольственной проблемы. Люди требовали примирения триумвиров с Секстом Помпеем, что немедленно наполнило бы и Рим, и всю Италию продовольствием. Ведь было откуда и было что везти. А эти предлагают затеять новую войну, каковая неизвестно сколько продлится, чем закончится и для которой народу предложено отдать последнее, что у него пока ещё сохранилось… Вот и произошёл взрыв. Центр Рима был заполнен разъярённой толпой. Начинался настоящий погром[612]. Накал событий приближался к крайней точке. Отдадим должное решимости и мужеству Октавиана. С немногими друзьями и малочисленной охраной он отважно приблизился к буйствующей толпе и, оказавшись в середине её, обратился с речью, пытаясь таким образом оправдать свои действия. Но его появление только ещё больше разъярило толпу. Камни посыпались уже и на триумвира. Октавиан был ранен. Должно заметить, что ему крупно повезло. То ли камни были малы, то ли метавшие их меткостью не отличались, но ведь дело могло завершиться много хуже: пущенный крепкой рукой увесистый камушек, угоди он в висок молодого Цезаря, оставил бы мировую историю без императора Авгкста… По счастью, на помощь пришёл Антоний. Толпа в него камни не кидала, видя в нём сторонника мира с Помпеем. Но, когда стало ясно, что он пришёл выручать коллегу-триумвира, то досталось и ему. Как человек военный доблестный Марк не растерялся и немедленно принял против бунтующей толпы самые жёсткие, вернее сказать, жестокие меры: на улицы Рима были выведены войска. Вооружённые солдаты получили приказ действовать предельно решительно, убивая мятежников без разбора. Беда была ещё и в том, что людям, стеснённым стенами домов, бежать-то было некуда. И число погибших оказалось значительным.

За спасение своей жизни Октавиан должен был благодарить Антония. Тот пробился к нему с трудом и лично проводил молодого коллегу домой. Тела погибших были брошены в Тибр. Как свидетельствует Аппиан, «но печально было видеть, как трупы всплывали наверх и как солдаты и присоединившиеся к ним воры снимали с убитых что получше и уносили это как свою добычу. Так прекращена была эта смута, вызвав страх и ненависть к правителям. Голод между тем достиг наивысшей силы, народ стонал и оставался спокойным»[613].

После этих трагических событий, в ходе которых он едва не потерял жизнь, Октавиан более не возражал против переговоров с Сектом Помпеем. Мир с ним остался единственным средством избавить Италию от голода. Только это бы обеспечило триумвирам сохранение власти, ибо новые голодные бунты могли иметь совершенно непредсказуемые последствия. Кроме того, а зачем Октавиан вообще-то женился на Скрибонии? Матроне, заметно старше себя и совершенно нелюбимой? Единственная характеристика, которой Октавиан удостоил супругу, было замечание об усталости от её «дурного нрава»[614]. Впрочем, в отличие от предыдущего брак этот оказался настоящим: Скрибония родила молодому Цезарю дочь Юлию, его единственное кровное дитя.

Инициативу установления контактов с Помпеем проявил Антоний. Будучи уже знаком с Либоном, правой рукой и тестем сицилийского правителя, он передал ему приглашение прибыть в Италию для запоздалого поздравления Октавиана с женитьбой на его сестре, а, может быть, и для более важных дел… Либон, человек умный и в политике весьма искушённый, приглашение это принял, получив предварительно от Марка ручательство в безопасности. Без особой охоты, но под давлением народа такие же гарантии дал и Октавиан. Народное воздействие, однако, только триумвирами не ограничилось. Вспомнили о матери Секста Помпея Мунции. Толпа окружила её дом и, угрожая поджогом, потребовала её содействия переговорам путём, понятное дело, воздействия на сына. Либон, опираясь на настроения масс и умело используя это в интересах своего патрона, потребовал от триумвиров встречи с Помпеем и достижения договорённостей путём взаимных уступок. Встреча состоялась в Путеолах, на побережье Неаполитанского залива. Иногда её называют встречей в Байях или у Мизенского мыса, учитывая соседство этих мест.

Переговоры оказались очень нелёгкими. Не все сторонники Секста Помпея жаждали мира, понимая тяжелейшее положение Италии, грозившее триумвирам всенародным возмущением. Дела же их патрона выглядели прочнее прочного, поскольку он не только пользовался поддержкой населения на землях, которыми обладал, но имел и первоклассный флот, способный как защищать его владения, так и успешно продолжать жестокую блокаду Италии. Тот же Менодор, отбивший у Октавиана Сардинию, советовал Помпею либо воевать по-настоящему и до победы, либо предельно затягивать переговоры, что позволило бы заключить ещё более выгодный мирный договор. Усиливавшийся голод заставлял бы триумвиров идти на всё большие уступки хотя бы из чувства самосохранения. Менадор (по Плутарху Мена) был вольноотпущенником. Существует версия, что, будучи пиратом в Киликии, он попал в плен к Гнею Помпею Великому, но кары избежал. Тот взял его на службу и сделал своим либертином[615] за отменное знание морского дела и умение вести войну на море. О степени влияния Менадора на Секста Помпея можно судить по такому факту: он так настроил патрона против другого флотоводца – Луция Стация Мурка, что Помпей, не раздумывая, приказал того убить. Здесь, скорее всего, сыграла роль неприязнь между соратниками Секста, вышедшими из числа пиратских предводителей, и служившими ему римскими аристократами. Мурк был из последних. Его отец Стаций был родом из самнитов, одним из их вождей в Марсийской войне 91–88 гг. до н. э., стал в дальнейшем римским сенатором. Сам Мурк был наместником Сирии при Юлии Цезаре, затем командовал флотом Кассия и вместе с Агенобарбом разгромил, как мы помним, флот триумвиров. А после поражения республиканцев он оказался на Сицилии у Секста Помпея. Как же верный цезарианец стал соратником Брута и Кассия, а затем и сына Помпея Великого? Дело в том, что его престарелого отца из-за его огромного богатства в 43 г. до н. э. триумвиры включили в проскрипционные списки, и он покончил с собой. Причудливы были судьбы римских аристократов в те бурные годы…

Вернёмся к переговорам Секста Помпея с Антонием и Октавианом. В конце концов, летом 39 г. до н. э. они увенчались успехом. По словам Веллея Патеркула, мир был заключён «по единодушному и настоятельному требованию народа, которому стала невыносима высокая цена на хлеб вследствие пиратских нападений»[616]. Условия договора подробно изложены Аппианом: «война прекращается на суше и на море; торговля беспрепятственно производится повсеместно, Помпей выводит гарнизоны, какие у него были в Италии, не принимает более беглых рабов, его суда не пристают к берегам Италии; в его власти остаются Сардиния, Сицилия, Корсика и другие острова, какими он в то время владел, на тех же основаниях, на каких Антоний и Цезарь владеют остальными провинциями; Помпей высылает римлянам хлеб, который издавна эти области должны были доставлять; он получает также Пелопоннес; в свое отсутствие он мог выполнять консульские обязанности через любого из своих друзей; его имя вносится в списки верховных жрецов. Таковы были условия, касавшиеся самого Помпея. Именитым изгнанникам обеспечивалось возвращение на родину, за исключением осуждённых народным голосованием и приговором суда за убийство Цезаря. Лицам, бежавшим из страха и потерявшим свое имущество насильственно, все возвращается в целости, за исключением движимостей, осуждённым же выдаётся четвёртая часть. Сражавшиеся на стороне Помпея рабы признаются свободными, свободные же, с прекращением военной службы, получают те же награды, что и солдаты Цезаря и Антония.

На таких условиях заключено было соглашение. Условия были записаны, запечатаны и отосланы в Рим на хранение весталкам»[617].