Но вскоре в Рим дошли слухи, имевшие под собой, как выяснилось, самую реальную основу, о завязавшихся слишком дружественных отношениях Марка с египетской царицей Клеопатрой VII. Очаровавшая в своё время Гая Юлия Цезаря и родившая от него сына, получившего имя Цезарион, славная представительница династии Птолемеев теперь предстала перед Марком Антонием. Об их знаменитой встрече разговор впереди. Но пока уже то, что стало известно в Риме, не могло не встревожить Фульвию, что немаловажно, верную и любящую жену. Не исключено, именно это обстоятельство и подвигло её на решительные действия. Кроме того, поскольку скоро стало очевидно, что военные действия против Октавиана Луций Антоний в любом случае начнёт, ей не стоило оставаться в стороне. Фульвия по сути была представителем Антония в Италии. При этом она была особой, представлявшей триумвира, а не просто супруга. Таковой Фульвия являлась и до, и во время, и после Филипп[486]. Супругу триумвира потому не могло не беспокоить и то, что, похоже, Луций Антоний отнюдь уже не полагал себя простым орудием могущественного брата. Он был человеком, вовсе не лишённым личных амбиций. Свой статус консула Луций воспринимал наисерьёзнейшим образом и, как это показали все события перед его открытым выступлением, с тем же Октавианом держался без особого почтения, полагая себя персоной, близкой к нему по значимости в государстве[487]. А ведь наличие у него явных собственных политических интересов неизбежно ставило его в оппозицию и к старшему брату.
Что же толкнуло Луция на столь решительные действия, фактически направленные не только против ответственного за управление Италией Октавиана, но сущностно и против триумвирата как такового?
Полагать, что он в качестве действующего консула просто принял сторону несчастных обездоленных италийцев, не приходится. Возобновление гражданской войны, да ещё на землях собственно Италии, сулило её населению только ещё большие беды. Другое дело, что он решил этим недовольством воспользоваться ради своих собственных властных амбиций. И потому объективно готовящееся выступление Луция Антония неизбежно оказывалось направленным не только против Октавиана. Фульвия, женщина ума незаурядного, а уж решительности и воли ей было совсем не занимать, решила примкнуть к деверю, дабы повернуть его действия в интересах доблестного Марка, даром что почивавшего в эти грозные дни в спальне сладострастной египетской царицы. Военные действия в Италии неизбежно должны были пробудить старшего из Антониев и вырвать его из объятий Клеопатры. Получается, Фульвия была большим борцом за дело Антония, нежели он сам. Потому едва ли прав Аппиан, полагавший, что она «под влиянием чисто женских побуждений стала подстрекать Луция к ссоре»[488].
Строго говоря, Луций Антоний не особо-то и нуждался в подстрекательстве своей отважной родственницы. Его действия и так неуклонно вели Италию к военной схватке между консулом и триумвиром. Что до побуждений Фульвии, то здесь стоит вспомнить, что писал о ней и о событиях того времени Веллей Патеркул. По его словам, Луций Антоний, «наделённый пороками своего брата, но лишённый его доблестей»,[489] только набрал большое войско и призвал к оружию тех, кто потерял землю при распределении участков для основания новых ветеранских колоний. А вот с другой стороны, жена Марка Антония Фульвия, «в которой не было ничего женского, кроме тела, добавила ко всему этому вооружённый мятеж»[490].
Любопытно, что сходную характеристику супруге триумвира дал также Луций Анней Флор[491]. Стоит вспомнить, что близко к этому отзывался о славной соратнице Луция Сергия Катилины – Семпронии – Гай Саллюстий Крисп[492].
Да, Фульвия, конечно, была женщиной выдающихся качеств, кои традиционно почитаются свойственными исключительно мужчинам. Её мужество, отвага, решительность, воля совершенно очевидны. Об этом уже было сказано. Также должно отметить, что эта римская амазонка во всех своих браках – с Клодием, Курионом и самим Марком Антонием – проявила себя достойно, была безупречно верной женой. В то же время дела семейные вовсе не были для неё смыслом бытия. Здесь нельзя не согласиться с выдающимся исследователем этой эпохи Н. А. Машкиным, писавшим: «Фульвия принадлежала к тому типу римских женщин, которые жили всякого рода политическими интригами и употребляли все средства, чтобы упрочить влияние тех или иных фамилий или же политической котерии. Этот тип особенно характерен для середины I в. до н. э.»[493].
Справедливости ради должно отметить, что данная политическая характеристика в первую очередь относится к римским мужчинам той же поры. Собственно, незаурядные, граждански активные женщины следовали примеру своих мужей. Острейшая политическая ситуация в Республике, вылившаяся в серию гражданских войн, просто не могла не вовлечь в государственные дела и римских женщин. Фульвия среди них заняла достойное место. Кстати, она является одной из немногих знаменитых римских женщин, чья внешность нам известна. Дошла таковая до нас благодаря одной из монет Антония, где Фульвия изображена в виде богини победы[494]. Портрет этот, каковой многие полагают идеализированным, изображает женщину надменную, властную, энергичную и коварную[495]. Что ж, с такой характеристикой супруги Марка Антония трудно не согласиться. Изображена Фульвия «с гордо поднятой головой, плотно сжатыми губами, заострённым, выдвинутым вперёд подбородком, прямым и острым носом, низким лбом, на который падают искусно завитые волосы»[496].
Было у Фульвии немало и дурных черт. Её были свойственны неумолимость и жестокость. Известно, что она сыграла значительную роль в проскрипциях триумвиров. Особой её ненавистью пользовался Цицерон. Говорили даже, что, когда голова убитого оратора была доставлена в дом Антония, то Фульвия якобы даже ставила её на стол перед собою и иглою колола мёртвый язык, совсем недавно произносивший пылкие речи против её мужа. Речи, будем справедливы, в основном клеветнические, что, разумеется, глумлению над мертвецом не оправдание.
Решив стать на сторону Луция Антония, дабы не допустить раскола сил самого могущественного на тот момент триумвира и нанести удар по Октавиану, в коем она справедливо видела будущую сильнейшую угрозу доблестному Марку, своему пусть и неверному, но мужу, Фульвия немедленно повела себя решительнейшим образом. Когда Октавиан отправился в ещё не обустроенные колонии, то она настояла на поездке туда же Луция Антония и детей Марка. В этом случае, полагала Фульвия, когда молодой Цезарь будет появляться пред легионами вместе с ними, то у него не будет преимущественного положения, а статус Луция неизбежно возвысится, и дети триумвира получат свою долю почёта. Луций однако, действуя на свой лад, положение только испортил и отношения с Октавианом предельно обострил. Впрочем, может он этого и добивался?
Повод для обвинений Октавиана во враждебных действиях против своей персоны Луций изобрёл следующий: берега юга Италии, и более всех других мест Брутийский полуостров, подвергались жестоким набегам войск Секста Помпея, властвовавшего в Сицилии. Октавиан, что было с его стороны естественно и обоснованно, отправил конницу на брутийское побережье, дабы пресечь разорительные набеги помпеянцев. Луций же, узнав об этом, немедленно объявил, что конница сия послана, дабы схватить его и деток Марка Антония. Чистейшая злонамеренная ложь! Под этим предлогом Луций в колониях, где проживали ветераны легионов, сражавшихся под водительством его брата, стал набирать себе охрану. Более того, выступая перед легионерами, он прямо обвинял Октавиана в измене Марку Антонию и нарушении всех соглашений, достигнутых триумвирами. Это была уже не просто наглая ложь, но прямой вызов! Такие обвинения могли быть только предвестниками войны.
Отдадим должное Октавиану. Он «разубедил солдат, уверив их, что у него с Антонием искренняя дружба и полное единомыслие, что Луций под влиянием враждебного настроения хочет поссорить их, противодействует власти триумвиров, благодаря которой воины имеют теперь постоянные владения в колониях. Он указал также, что конница ещё и теперь находится в Брутии, где и выполняет данное ей поручение»[497].
Понятно, что никакой искренней дружбы и полного единомыслия между молодым Цезарем и доблестным Марком не было и быть не могло. Терпеть они друг друга не могли с первой же встречи. Но в сложившемся положении соблюдение достигнутых ранее соглашений было в обоюдных интересах, и рушить таковые ни тот, ни другой не мыслили. Так что Луций однозначно выглядел в глазах солдат лжецом, каковым собственно и был. Землю-то ветераны получали от триумвиров, а вовсе не от консула, что воины тоже прекрасно понимали. Наконец, конница, посланная в Брутий, действительно защищала Италию от набегов воинов Секста Помпея. А ведь от таковых страдали и вновь образованные ветеранские колонии.
Важно отметить и следующее: продолжение, точнее, возобновление гражданской войны теперь уже между так недавно победоносно завершившими её триумвирами совсем не представлялось как рядовым легионерам, так и их центурионам и военным трибунам делом вдохновляющим. Вот потому-то, «узнав о всём происходящем, начальники войска устроили в Теане разбор всего этого дела»[498].
Представители командного состава легионов, стоявших в Италии, сумели в отличие от высших руководителей государства найти общий язык. Согласно сообщению Аппиана, «начальники войска» (надо понимать, старший командный состав – трибуны, центурионы-примипилы) собрались в Теане, местечке к югу от Рима в Кампании (совр. Теано), где сумели не только провести разбор сложившегося в Италии положения, но и договориться[499]. Договор гласил следующее: консулы должны управлять государством согласно заветам отцов, а триумвиры не должны этому препятствовать. Такое решение могло очень понравиться действующему консулу Луцию Антонию, но едва ли порадовало триумвиров, ни с кем властью делиться не желавшими. В этом и молодой Цезарь, и Марк Антоний, и Марк Эмилий Лепид были совершенными единомышленниками. Отдельный пункт гласил: триумвирам запрещалось набирать войско в Италии. Это напрямую задевало интересы Октавиана, поскольку он управлял именно италийскими землями. Особая забота была проявлена о легионерах, сражавшихся при Филиппах: никому, кроме них земельные наделы теперь не полагались. Войска Антония, находившиеся в Италии, должны были на равных участвовать в «освоении» денег и имущества проскрибированных. Решено было также произвести некоторое перераспределение легионов. Октавиан получал два легиона из войск Марка Антония для предстоящего похода против Секста Помпея – это было в интересах всех триумвиров, да и Луция Антония тоже. Азиний Поллион, чьи легионы входили в войска Антония и охраняли альпийские перевалы, должны были не мешать легионам Сальвидиена Руфа (согласно повелению Октавиана) двигаться в Испанию. Луцию Антонию предписывалось отослать свою личную охрану и продолжать «бесстрашно исполнять» свои консульские обязанности[500].
Увы, но претворение в жизнь этого столь тщательно выработанного договора немедленно застопорилось. Разве что Сальвидиен действительно перешёл Альпы, чему Азиний Поллион не воспрепятствовал. Взаимопонимания и согласия между консулом и триумвирами в Италии не добавилось. Более того, Луций Антоний ушёл из Рима в Пренесте, якобы из опасения, что Октавиан окружён телохранителями, а он – консул таковых теперь лишён[501]. К Луцию присоединилась Фульвия, ставшая вдруг опасаться за безопасность своих детей. При этом самым злонамеренным для них человеком она назвала почему-то Лепида…[502] Интересный поворот. Теперь Луций и Фульвия прямо выступали уже против двух триумвиров, сохраняя верность только Марку Антонию, что вытекало из их статусов брата и жены. Для разъяснения Марку сути происходящего в Риме и Италии они направили к нему не только свои письма, но и надёжных людей из числа своих друзей, дабы триумвир не усомнился в точности полученных известий.
И письма, и свидетельства посланников Марк Антоний получил, но почему-то вразумительного ответа ни брату, ни жене не дал. Во всяком случае, Аппиан, приложивший, по его словам, немало усилий для нахождения ответов триумвира, ничего о наличии таковых выяснить не сумел. Возможно, доблестный Марк не считал своевременным затевать войну в Италии, и потому нежданная инициатива брата и супруги была ему не по сердцу. Не исключено, что его отношения с Клеопатрой также поспособствовали его пассивности. Антоний был человеком сильных страстей, потому эта любовная страсть, ставшая самой могучей в его жизни, уже начинала постепенно определять многие из его поступков и деяний.
А в Италии обстановка всё более и более накалялась. Трибуны и центурионы, раздражённые неисполнением договорённостей, достигнутых в Теане, поклялись вынести новое решение «по делу правителей»[503]. А уж, если кто из них не пожелает и таковому подчиниться, то придётся принудить строптивцев к повиновению силой.
Луций к здравому призыву военных прислушаться не пожелал. Октавиан же немедленно воспользовался политическим просчётом соперника. Он и перед войсками, и перед римской знатью стал пылко осуждать непримиримость консула, демонстрируя полнейшее желание следовать каждой букве теанских договорённостей. Думается, молодой Цезарь здесь был даже вполне искренен. Новая гражданская война вовсе не обещала ему обязательного успеха. Ведь, если бы вдруг Марк Антоний вздумал поддержать младшего брата и вспомнил, кто же его законная и столь преданная ему супруга, то дела Октавиана могли бы обернуться самым скверным образом. Обратимся к статистике: Антоний имел при себе на Востоке восемь легионов и десятитысячную конницу; одиннадцать легионов под командованием Калена представляли армию Антония в Галлии; его же военачальники – Азиний Поллион, Вентидий и Планк – располагали пятнадцатью легионами в Цизальпийской Галлии и в Италии; да ещё шесть легионов Марка Цензорина Антоний имел в Греции. Октавиан же располагал лишь тремя легионами и четырьмя тысячами всадников в Италии, да ещё восьмью легионами в Испании. У последнего триумвира – Лепида было каких-то семь легионов в Африке[504]. Таким образом, сокрушитель республиканцев у Филипп имел в своём распоряжении тридцать восемь легионов против восемнадцати у Октавиана и Лепида вместе взятых! Отсюда неудивителен вывод историка А. Б. Егорова, что Антоний мог бы без особого труда расправиться с коллегами по триумвирату, не отправься он на Восток, а оставшись в Италии[505].
Была ли это действительно роковая ошибка Марка? На первый взгляд, она как бы совершенно очевидна. Но надо помнить о том, что только-только завершилась очередная гражданская война, а сражения на Филиппийских полях по числу их участников не имели равных в римской истории[506]. По сути, братоубийственные гражданские войны шли в Римской республике с незначительными перерывами с того самого достопамятного дня, когда Гай Юлий Цезарь перешёл Рубикон (49 г. до н. э.), сказав свои бессмертные слова; «Жребий брошен!» И армия, и народ от войн крепко устали. Потому полководец, затеявший новую гражданскую войну исключительно ради своих властных амбиций, рисковал быть не понятым, причём, что было бы особенно опасно, собственным войском. Не забудем, что и имя Цезаря, доставшееся худородному Гаю Октавию от двоюродного дедушки из-за отсутствия у того мужского потомства, само дарило ему немалый почёт и в народе, и в армии. Несмотря на личную незадачливость на поле боя… Антоний не мог этого не понимать. Потому не представляется справедливым упрекать его за упущенный шанс достижения единовластия.
Кстати, вскоре армии ещё предстоит усмирить триумвиров, возмечтавших померяться силами, развязав очередную гражданскую войну.