Дуумвират правителей острова просуществовал совсем недолго. Вскоре Секст Помпей приказал убить недальновидного Авла Помпея Вифаника и с 42 г. до н. э. стал единоличным правителем Сицилии. Запоздалая попытка триумвиров вернуть себе господство над стратегически и экономически важной провинцией провалилась. В морском сражении флот Секста Помпея одолел морские силы триумвиров под командованием легата и друга Октавиана Квинта Сальвидиена[414]. Сицилия была триумвирами утрачена и стала фактически самостоятельным владением Секста Помпея. Это был пренеприятнейший сюрприз, поскольку и сам плодородный остров снабжал Рим продовольствием и рядом с ним проходил морской путь из Африки – богатейшей хлебной провинции Римской державы. Обеспечив себе господство в Тирренском море, опираясь на Сицилию, Помпей контролировал и морские пути, и побережье Италии. Это создавало сильнейшие трудности с продовольственным снабжением – как столицы, так и всего Аппенинского полуострова. Секст Помпей это прекрасно понимал и, став теперь непримиримым врагом триумвиров (по их же собственной глупости!), делал всё возможное, чтобы создать им как можно больше трудностей и проблем. И это у него прекрасно получалось!
Тем временем в Риме триумвир Марк Эмилий Лепид праздновал свой триумф, каковой он заслужил как раз тогда, когда сумел уговорить Секста Помпея покинуть Испанию и удалиться в Массилию, где и возглавить флот. Поскольку Лепиду удалось в послании к сенату представить свои действия как выдающуюся и главное бескровную победу, то его удостоили и благодарственных молебствий, и даже конной статуи. А солдаты уже во второй раз провозгласили его императором, почему и обрёл он право на триумф. А так как до этого гражданская война на земле Испании, казалось, победой божественного Юлия при Мунде завершившаяся, благодаря энергии Секста Помпея вновь не на шутку разгоралась, то в Риме вправе были полагать действия Лепида немалым благом для Республики.
В честь собственного триумфа Лепид издал «эдикт следующего содержания: «В добрый час! Приказываю всем мужчинам и женщинам приносить жертву и праздновать настоящий день. Кто будет уличён в невыполнении настоящего приказания, будет считаться в числе проскрибированных». Лепид праздновал триумф в храмах, причём все принимали участие в праздничной одежде, но с ненавистью в душе»[415].
Лепид отмечал свой испанский триумф 31 декабря 43 г. до н. э. А на следующий день, 1 января 42 г. до н. э., все триумвиры, сенат римского народа и все действующие магистраты приняли присягу in acta Caesaris. Она с этого дня стала ежегодно возобновляемой[416]. Состоялось торжественное обожествление Гая Юлия Цезаря. Согласно закону Руфрена, его статуи теперь должны были воздвигаться по всей Италии. Наибольшая выгода от произошедшего досталась Октавиану. Он теперь на абсолютно законном основании становился «сыном бога» («divi filius»)[417]. Так окончательное воплощение нашли слова Марка Туллия Цицерона о «божественном мальчике»! Только вот получил оратор от него в награду не благодарность, но погибель лютую…
Как divi filius Октавиан теперь явно выделялся среди коллег-триумвиров, ибо те не на что подобное никак не могли претендовать. В то же время полагать, что молодой Цезарь уже тогда возглавил триумвират, отводя Антонию и Лепиду роли простых исполнителей своей воли, преждевременно[418]. Ведь впереди была война с легионами Брута и Кассия, под чьей властью был весь восток римских владений со всеми его огромными ресурсами. И войск убийцы Цезаря собрали под своими орлами предостаточно. Потому сейчас на первый план неизбежно выдвигался Марк Антоний, бывший и многоопытным военачальником, и самым авторитетным в армии триумвиров полководцем.
Восточному походу Антония и Октавиана предшествовало малоприятное для триумвиров открытие: проскрипции не дали им достаточного количества денег на покрытие военных издержек, на что они так рассчитывали. «Домашнее имущество проскрибированных было расхищено»[419]. Рядовые «творцы» проскрипций, похоже, себя не обижали, не слишком соотнося своим корыстные интересы с целями триумвиров. В итоге «не доставало ещё двухсот миллионов драхм»[420].
В поисках необходимых для продолжения гражданской войны средств триумвиры порешили обложить вновь введённым налогом богатых женщин, каковых в Риме было немало. «Объявив об том в народном собрании, триумвиры составили список 1400 женщин, владевших наибольшим состоянием. Им надлежало, представив оценку имущества, внести на военные нужды сумму, какую каждой назначат триумвиры. Скрывшим что-либо из имущества или неправильно оценившим его назначены были наказания, а осведомлявшим об этом как свободным, так и рабам – награды»[421].
Римские матроны решительно возмутились и сочли для начала наиболее благоразумным обратиться за защитой к женщинам же – родственницам триумвиров. Их сочувственно выслушала мать Антония, но жена его Фульвия, теперь ещё и тёща Октавиана, ни малейшей женской солидарности проявить не пожелала. Она депутацию недовольных новоявленным налогообложением матрон самым вульгарным образом прогнала от своих дверей. Женщины не растерялись и немедленно направились прямо на форум, где в это время заседали триумвиры[422].
Собственно, заседали триумвиры на форуме, где проходило народное собрание – трибутные комиции, и впервые за их многовековую историю на таковые явились женщины, да ещё и с решительными требованиями. Можно сказать, что на форуме в центре Рима возникла ситуация прямо из знаменитой комедии Аристофана «Женщины в народном собрании». Там, правда, афинянки переоделись мужчинами и привязали себе бороды, дабы на собрание проникнуть. В Риме же натурально женщины, не таясь, во всей своей красе явились на комиции, защищая свои, как они полагали, неотъемлемые права. Роль аристофановской героини Праксагоры – предводительницы афинских женщин взяла на себя почтенная матрона, представительница знаменитого плебейского рода Гортензиев. Она была дочерью прославленного оратора Квинта Гортензия Гортала, соперничавшего в этом искусстве с самим Марком Туллием Цицероном. Происходя из богатой и высокоинтеллектуальной семьи, она сама получила прекрасное образование, что было нормой в среде римских женщин знатного происхождения. Как дочь своего отца Гортензия особенно увлекалась риторикой. Ей были прекрасно знакомы выступления как знаменитых греческих, так и римских мастеров слова. Будучи высокообразованной римлянкой, она, понятное дело, свободно владела «божественной эллинской речью». И уж конечно изучила речи своего отца и его славного соперника, так часто звучавшие на этом самом форуме, куда она во главе римских матрон прибыла.
Народ на форуме расступился, пропуская столь внушительную женскую демонстрацию, стража также уважаемым матронам препятствовать не стала. Оказавшись в центре внимания, Гортензия произнесла свою речь: «Как и подобало таким женщинам как мы, нуждавшимся в вашей помощи, мы обратились к вашим женам. Но испытав, что совсем не подобало нам, от Фульвии, мы её поступком вынуждены совместно явиться на форум. Вы отняли уже у нас родителей, детей, мужей и братьев под тем предлогом, что вы были оскорблены ими. Если же вы еще отнимите у нас и средства к существованию, то поставите нас в тяжёлое положение, недостойное нашего происхождения, образа жизни и природы женщины. Если вы считаете себя обиженными нами так же, как мужчинами, то подвергните нас, подобно им, проскрипции. Если же мы, женщины, никого из вас не объявляли врагом отечества, не разрушали домов, не подкупали войск, не приводили армий против вас, не препятствовали вам достигнуть власти и почёта, то почему мы должны подвергнуться карам, не будучи соучастницами во всём этом?
К чему нам платить налоги, раз мы не участвовали ни в отправлении государственных должностей, ни в почестях, ни в предводительстве войсками, ни вообще в государственном управлении, из-за которого вы теперь спорите, доведя нас уже до столь больших бедствий? Вы скажете: потому, что теперь война. Но когда войны не было? И когда женщины платили налоги, женщины, которых сама природа освобождает от этого у всех народов? Наши матери, правда, всего один раз, вопреки нашему полу, собрали налог: это когда грозила опасность всему вашему господству и даже самому городу, когда нам угрожали карфагеняне. Но и тогда женщины вносили налог добровольно и притом не с земель, имений или домов, без чего не может существовать свободная гражданка, но только из своих собственных украшений, к тому же не подвергавшихся оценке, не под угрозой указчиков или доносчиков, не по принуждению или насилию, а вносили столько, сколько сами пожелали. И какой у вас сейчас страх за государственную власть или отечество? Когда наступит война с галлами или парфянами, и мы окажемся не хуже наших матерей в стремлении спасти отечество. Но для гражданской войны мы никогда не станем вносить вам денег или помогать вам в борьбе друг с другом. Мы не вносили налогов ни при Цезаре, ни при Помпее, ни Марий, ни Цинна не принуждали нас к этому, ни даже Сулла, тиран отечества. А вы еще говорите, что упорядочиваете государственный строй!»[423]
Блистательная речь Гортензии триумвиров, однако, только разозлила. Дерзость женщин, вторгшихся в народное собрание, где Антоний, Лепид и Октавиан чувствовали себя полновластными хозяевами положения, их жёсткие и, главное, обоснованные требования решено было незамедлительно пресечь. Но не тут-то было! Народ высоко оценил красноречие Гортензии и справедливость её доводов. Когда триумвиры необдуманно приказали служителям стащить женщин с ораторской трибуны, то собрание неожиданно для «трехглавого чудища» дружно запротестовало, а стражники не решились исполнить приказ… Пришлось Антонию, Лепиду и Октавиану для успокоения матрон и народного собрания заявить о переносе рассмотрения вопроса на следующий день. А наутро они приказали только четырёмстам наиболее богатым гражданкам объявить стоимость своего состояния (изначально предполагалось обложить новым налогом 1400 римлянок) – такой вот компромисс, дабы не выглядеть в глазах народа откровенно проигравшей стороной в этом противостоянии. Тем не менее, думается, Гортензия вправе была считать себя победительницей, а права женщин в целом защищёнными. Само произошедшее на форуме по значимости удивительно: триумвиры в первый и в последний раз не сумели совладать с народным собранием, и впервые римские женщины добились на комициях политической победы! Гортензия оказалась достойной дочерью своего отца!
Недостающие для успешного ведения гражданской войны деньги триумвиры добыли, возложив дополнительные финансовые тяготы на мужскую половину населения Рима и Италии: «Из мужчин же всякий владевший более чем 100 000 сестерций, как гражданин, так и иностранец, вольноотпущенник, жрец и все иностранцы без каких-либо исключений подлежат этому распоряжению под страхом таких же наказаний и таких же наград за доносы. Все должны были 1/50 часть своего имущества немедленно отдать триумвирам взаймы и внести годовой доход на военные нужды»[424].
Так не без труда средства на ведение гражданской войны с Брутом и Кассием были найдены. Что же в это время происходило за пределами Италии, где убийцы Цезаря собирали свои силы?
Брут уверенно закрепился в Македонии, наместник которой Гортензий безропотно уступил ему власть. Брат Марка Антония Гай, пытавшийся Бруту противодействовать, потерпел полное поражение и оказался в плену. Брут долгое время относился к пленнику великодушно и даже за попытку вызвать мятеж наказал мягко: велел лишь получше его сторожить и держать на корабле[425]. Однако же, когда он узнал о гибели Децима Брута Альбина, о проскрипциях, о расправе над Цицероном, то приказал Гортензию, теперь уже ему служившему, Гая Антония казнить. Это было отмщение за смерть родственника Децима Брута и друга Цицерона[426]. В конце 43 г. до н. э. Марк Юний Брут со своим уже многочисленным и мощным войском двинулся в провинцию Азия для соединения с силами Гая Кассия Лонгина, утвердившегося в Сирии. Кассий, разделавшись, как мы помним, с Долабеллой, увлёкся войной на Востоке и решил наказать египетскую царицу Клеопатру за поддержку цезарианцев. А кого же ей, былой, пусть и недолгой возлюбленной Цезаря, было поддерживать? Однако египетский поход Кассия лишал врагов триумвиров возможности соединить свои силы и достойно противостоять «трёхглавому чудищу». Брут в своём письме соратнику совершенно резонно писал, что их цель – не власть, но освобождение отечества от тирании и лишь для этого они «скитаются по свету, собирая военную силу, с помощью которой низложат тиранов»[427]. Кассий внял письму Брута, ибо цели у них были общие, и только совместными усилиями они могли добиться желанной победы над цезарианцами и восстановить прежнюю сенатскую республику, каковую напрасно искренне почитали как воплощение «римской свободы».
Знаменитая формула, теоретически обоснованная Николой Макиавелли, а позднее взятая на вооружение создателем Ордена иезуитов Игнасио Лойолой: «цель оправдывает средства» приложима к оценке действий многих и многих исторических деятелей во все эпохи. Античность здесь не исключение!
Вот как Плутарх описывает встречу Брута и Кассия в Малой Азии: «Они встретились близ Смирны-впервые с тех пор, как расстались в Пирее и один направился в Сирию, а другой в Македонию, – и оба ощутили живейшую радость и твёрдую надежду на успех при виде войска, которое собрал каждый из них. И верно, ведь они покинули Италию наподобие самых жалких изгнанников, безоружными и нищими, не имея ни судна с гребцами, ни единого солдата, ни города, готового их принять, и вот, спустя не так уж много времени, они сходятся снова, располагая и флотом, и конницей, и пехотою, и деньгами в таком количестве, что способны достойно соперничать со своими противниками в борьбе за верховную власть в Риме»[428].
Откуда же у несчастных беглецов появились такая военная мощь и огромные денежные средства, явно превосходящие финансовые возможности триумвиров, даром что те находились в столице Республики, располагая Италией и обширными западными провинциями? Секрет предельно прост: «Они узурпировали власть в провинциях, присвоили казённые деньги, имения, короче говоря, предприняли те меры, против которых выступали когда-то»[429]. Оказалось, что в римской армии немало сил, установление единовластия вовсе не одобряющих. Они-то и стали опорой Брута и Кассия – главных цезареубийц. Опираясь на них, противники триумвиров не просто захватили богатые восточные провинции, но и жесточайше их ограбили, добывая средства для ведения гражданской войны. Более того, триумвирам приходилось находить деньги, опираясь в первую очередь на Италию. А там со времён окончания Марсийской или Союзнической войны (88 г. до н. э.) всё население было римскими гражданами, каковых откровенно грабить было невозможно. Брут и Кассий же властвовали в покорённых Римом провинциях Востока, а они традиционно римлянами и рассматривались в качестве источника доходов, совсем не обязательно законных. И с интересами местного населения здесь также не принято было считаться. Ещё недавно Гней Помпей Великий опустошил римский Восток непосильными налогами, добиваясь уплаты таковых жестокими репрессиями. Так теперь уже борцы за «римскую свободу» превзошли своего былого кумира. Провинции, где они утвердились с верными им войсками, должны были выплачивать по 50 миллионов денариев в год. Более того, Гай Кассий Лонгин потребовал, чтобы этот совсем немалый налог был внесён сразу за десять лет вперёд![430]
Надо сказать, что вожди борьбы за «римскую свободу» – люди, вне всякого сомнения, глубоко идейные, не стремившиеся к личной власти, самоутверждению и даже личному обогащению, ибо деньги, награбленные в провинциях, были нужны им на ведение гражданской войны, образцами добродетели в своих практических действиях вовсе не были. И до гражданской войны, и во время таковой. Да, как глубоко идейные борцы за спасение сенатской республики они в среде римских политиков той кровавой поры выглядели «белыми воронами»[431]. Но их борьбу нельзя почитать только «героической трагедией». Сами «борцы за свободу» сделали немало для того, чтобы события этого противостояния носили не только страшный, но и отвратительный характер. И вовсе не только по вине триумвиров.
Можно ли забыть, что гордившийся своей суровой добродетелью и постоянно выставлявший её напоказ Марк Юний Брут в своё время ссудил через третье лицо городу Саламину на Кипре деньги под 48 процентов? А когда пришла пора долг взыскать, то, получив в своё распоряжение отряд конницы, он взял в осаду местных магистратов и так долго держал их в ней, что некоторые умерли от голода. Кстати, само царство Кипра присоединили к Риму за долги его царя. И здесь проценты были запредельные, и, чтобы их покрыть, не только царство захватили, но и всё царское имущество распродали. Эту «достойную» операцию проводил самый знаменитый блюститель «нравов предков» в Республике Марк Порций Катон Младший[432]. Катон, кстати, подобно своему соратнику Цицерону, не очень-то заботился о соблюдении законов при борьбе за свои «чистые» идеалы[433]. Вспомним только беззаконную казнь Лентула и его товарищей – катилинаров, которую Цицерону не удалось бы провести без мощнейшей поддержки Катона Младшего. О том, как Кассий собирал на Востоке деньги на военные нужды, уже говорилось… Что до Брута, то жители ликийского города Ксанф в Малой Азии после озвучивания убийцей Цезаря требований денег и воинов в свою армию предпочли сжечь город и погибнуть в огне, нежели ему уступить. Подобный подвиг их предки совершили в далёком шестом веке до н. э., не желая покориться персидским завоевателям. Жителям города Тарса в соседней с Ликией Киликии «повезло» больше. На них наложили выплату полутора тысяч талантов, и, чтобы собрать столь значительную сумму, большая часть населения города заплатила своей свободой – была продана в рабство. И это только наиболее яркие примеры. Потому весь пафос доблестных «защитников свободы» следует признать ложным[434].