У Антония же (Октавиан, как легко можно понять, только присутствовал в стане армии триумвиров, но ничего не решал) дела, несмотря на разгром легионов Кассия и гибель их полководца, были вовсе не хороши. Продовольствия в лагере оставалось в обрез, и подвоз его, как выяснилось, в ближайшее время не ожидался. Если на суше триумвиры чувствовали себя всё ещё уверенно, то на море обозначился полный перевес флота «республиканцев». Триумвиры ожидали серьёзного подкрепления из Италии: к ним должны были прибыть два полных легиона, две тысячи солдат преторианских когорт и четырёхтысячная конница. Немалое подспорье в сложившемся пока неясном в перспективе противостоянии. Но вот приходит убийственное известие: корабли Брута совершенно разгромили флот триумвиров в Ионическом море и практически весь его пустили на дно. Лишь немногие уцелели, но сколь-либо значимой силы они собой уже не являли. Морское сражение случилось одновременно с первой битвой на Филиппийских полях, но, по счастью для триумвиров, они-то получили эту весть, а вот Брут о морской победе своих сторонников не ведал. Когда некий перебежчик из стана Антония сообщил «республиканцам» о победе их флота, то его словам не поверили и подняли на смех, решив, что он просто пытается расположить к себе новых товарищей по оружию[454].
Вторая битва у Филипп произошла 23 октября 42 г. до н. э., спустя двадцать дней после первой. Настроение Марка Юния Брута в канун сражения было не из лучших. Он знал, что его конница не слишком горит желанием сражаться и всё время озирается на пехоту. Ему доносили о возможной измене отдельных отрядов, да он и сам некоторых подозревал… Удивительно, но и приказ начать бой Брут отдал, когда сам увидел акт измены одного из лучших кавалеристов своей армии, славного своей отвагою и многократно награждённого некоего Камулата. Тот ускакал в расположение войск Антония прямо на глазах у Брута, находясь до этого едва ли не рядом с ним.
Начало битвы, однако, казалось, сулило «республиканцам» успех. Брут, сам командовавший правым флангом своей армии, сумел опрокинуть левый фланг войск триумвиров, причём, та самая конница, в преданности которой он сомневался, прекрасно себя проявила, умело поддержав пехоту. Но, увы, это оказался не только первый, но и последний успех «республиканцев» или, как они сами себя называли – «liberatores» («борцов за свободу»). Их центр не выдержал мощной атаки войск Антония, левый их фланг также был разгромлен. Теперь легионы триумвиров ударили в тыл войск Брута. Исход сражения был решён.
Кому принадлежит честь победы над последними защитниками «римской свободы», а, вернее, сенатской олигархии поздней Республики – споров быть не может. Это Марк Антоний[455]. Во втором сражении Октавиан даже формально не принимал участия, привычно сказавшись больным. Впрочем, если он действительно три дня сидел в болоте после первого сражения, то при его слабом здоровье заболеть было не мудрено. Можно только представить себе, как должен был испытанный доблестный воин Антоний презирать этого юнца, в самом жалком виде прибежавшего в его стан после позорного поражения от меньших сил противника, а теперь перед решающей схваткой в очередной раз своевременно захворавшего!
Итак, благодаря военному таланту Марка Антония битва при Филиппах стала посмертной победой божественного Юлия[456], торжеством его дела.
Печальной оказалась судьба вождя «liberatores» Марка Юния Брута. Следуя примеру Кассия, он покончил с собой. Тело Брута, бросившегося на меч, было найдено. Согласно Плутарху, Антоний распорядился достойно похоронить доблестного врага. Тело Брута он велел обернуть в самый дорогой из своих плащей, а урну с пеплом покойного отправить его матери Сервилии[457].
Светоний и Дион Кассий, однако, сообщают об иной судьбе останков последнего борца за «римскую свободу». По сведениям Светония, Октавиан велел отсечь голову мёртвого Брута и отправить её в Рим, чтобы там бросить к ногам статуи Цезаря[458]. Именно так ему виделся последний акт отмщения за убийство диктатора. Дион Кассий же пишет, что близ города Диррахия на побережье Ионического моря корабль, везущий этот мрачный трофей, попал в бурю и пошёл ко дну[459].
Если верны сведения Светония и Диона Кассия, то поведение Октавиана следует признать недостойным. Глумиться над телом мёртвого врага у римлян всегда считалось проявлением варварской дикости. В обращении с пленными триумвиры также вели себя по-разному. Антоний лишь велел казнить Гортензия – непосредственного убийцу своего родного брата Гая. К остальным же явил великодушие. А об Октавиане Светоний сообщает, что «вымещая свою ярость на самых знатных пленниках, он еще и осыпал их бранью. Так, когда кто-то униженно просил не лишать его тело погребения, он, говорят, ответил: «Об этом позаботятся птицы!» Двум другим, отцу и сыну, просившим о пощаде, он приказал решить жребием или игрою на пальцах, кому остаться в живых, и потом смотрел, как оба они погибли – отец поддался сыну и был казнен, а сын после этого сам покончил с собой. Поэтому иные, и среди них Марк Фавоний, известный подражатель Катона, проходя в цепях мимо полководцев, приветствовали Антония почётным именем императора, Октавию же бросали в лицо самые жестокие оскорбления»[460].
Нельзя не признать, что Октавиан своим поведением и во время сражения на Филиппийских полях, и отношением к телу погибшего Брута, и обращением с пленными показал себя во всех смыслах отвратительно. Даже не соблюл многовековой римской традиции уважения к доблести поверженного врага! Конечно, Филиппы доставили ему слишком много огорчений! По молодости он, похоже, ещё не научился сдерживать худшие свои эмоции и прятать самые дурные черты своей натуры. К сожалению, полномочия триумвира, каковых его жалкое поведение на войне вовсе не лишало, позволяли ему все самые скверные свои настроения проявлять. Внутренняя его жестокость, способность ею даже упиваться, впервые вырвавшиеся у него наружу в страшные дни проскрипций, проявились вновь. Но в первом случае все триумвиры были по-своему «хороши». Здесь же наследник Цезаря явно проигрывал на фоне Антония.
Главного триумвиры на Филиппийских полях достигли: силы противников цезарианцев были повержены навсегда. Да, это не стало окончанием гражданской войны. Но она перешла отныне совсем в иную плоскость. Теперь друг другу будут противостоять противники, стремящиеся к одной и той же цели – к единовластию. Провозглашаемое «Восстановление Республики» воспринималось всеми триумвирами менее всего как возврат к былому господству сенатской олигархии. Их идеалом мог быть только Цезарь и единовластное правление. О форме этого правления никто из них, естественно, пока задумываться не мог – сначала надо было обрести заветное единовластие, а уж затем действительно навести государственный порядок в Республике. Как это будет происходить, пока никому не могло быть ясно. Хотя каждый из триумвиров, конечно же, желал оказаться единственным победителем, используя свои сильные стороны. У Антония таковыми были военный талант и популярность в войске, Филиппийскими полями подкреплённая. Октавиан – главный наследник божественного Юлия и его божественный же потомок.
Слабее выглядел Лепид. Но и он, как выяснится, не лишён был властолюбия.
Глава III
Нежданная тетрархия. Вызов «сицилийского владыки»
Итак, триумвиры торжествовали победу. Сопротивление «республиканцев» на суше после битвы у Филипп и гибели Кассия и Брута прекратилось. Репрессии коснулись немногих из верхушки поверженного воинства. Иные последовали печальному примеру своих предводителей. Рядовые же воины массово перешли на сторону победителей. В этом нелепо видеть нечто малодостойное и предательское. Ведь они пусть под новым командованием продолжали служить Риму. Путь Брута и Кассия оказался ошибочным, потому и привёл их к гибели. Но римский воин обязан служить Римской державе. А ведь триумвиры с памятного 27 ноября 43 г. до н. э., согласно закону плебейского трибуна Публия Тиция, получили власть на пять лет именно для обустройства Республики. Потому переход бывших солдат Брута и Кассия к Антонию и Октавиану должен был этому благородному делу и служить. А то, что было ранее, надо забыть и простить. Силы триумвиров пополнили одиннадцать легионов пехоты и четырнадцать тысяч конницы. Распределили они их следующим образом: Антоний получил шесть легионов и десять тысяч конницы, Октавиан – четыре тысячи всадников и пять легионов пехоты, два из которых тут же уступил Антонию. Взамен он должен был получить такое же число воинов из тех, кого Антоний оставил для безопасности Италии и Рима под началом Калена[461]. Дальнейшие действия триумвирам виделись так: Антоний должен был восстановить порядок на Востоке, Октавиан же обязался «отвести в Италию ветеранов и расселить их на муниципальных землях»[462]. Так предполагалось провести в жизнь ранее данное ветеранам легионов обещание предоставить им участки земли, изъятых у восемнадцати наиболее богатых земельными владениями италийских городов.
А вот на морские силы «республиканцев» триумвирам наложить свою руку не удалось. Гней Домиций Агенобарб сохранил под своим командованием часть флота, не пожелал подчиниться победителям и крейсировал по Ионическому и Адриатическому морям, досаждая, где только мог, триумвирам. Только в 40 г. до н. э., осознав очевидную полную бесперспективность своего дальнейшего противостояния сокрушителям «римской свободы», он счёл за благо подчиниться Марку Антонию. Другой же «республиканский» флотоводец Стаций Мурк с морскими силами, столь успешно действовавшими против флота триумвиров, «вместе со всей доверенной ему частью войска и кораблями направился к Сексту Помпею»[463]. И без того мощные военно-морские силы владетеля Сицилии получили существенное подкрепление. К Помпею бежали и иные воины из разбитых при Филиппах войск Брута и Кассия, родственники проскрибированных, сами уцелевшие из тех, кто угодил в проскрипционные списки. Секст, как мы помним, принимал всех без разбора, включая десятки тысяч беглых рабов. Справедливы здесь слова Веллея Патеркула: «Обездоленным подходил любой предводитель, ведь судьба не предоставила выбора, не указала убежища, а тем, кто бежит от бури, и якорная стоянка кажется гаванью»[464].
Усиление и без того немалого флота Помпея всё более и более ухудшало положение населения Италии. Оно и так крепко пострадало от поборов триумвиров на ведение гражданской войны с Брутом и Кассием. Проскрипции благополучию италийцев тоже не благоприятствовали. А господство сицилийского флота в Тирренском море крайне затрудняло доставку в Италию и Рим хлеба. Массовое бегство рабов к Сексту Помпею, активно им поощряемое, также скверно сказывалось на сельском хозяйстве полуострова, ибо в большинстве своём они ранее трудились на полях. Потому разорение землевладельцев становилось массовым. Наконец, многие из тех, кому не удалось добраться до заветной Сицилии, создавали разбойничьи отряды, безжалостно грабившие и купеческие обозы, и отдельных торговцев, и просто людей с достатком, отважно в одиночку путешествующих, нападали на виллы и грабили их. Властям же Республики, занятым решением глобальных задач гражданской войны, было как-то, увы, не до борьбы с преступностью на дорогах Италии, даром, что она была основой Римского государства. Для триумвиров в целом, а для Октавиана в особенности, ибо он возвращался как раз в Италию, главнейшей задачей представлялось удовлетворение всё растущих запросов растущей же армии. Нельзя было забывать о ветеранах с их требованиями. Невыполнение данных обещаний могло стать роковым.
В конце 42 г. до н. э. Октавиан возвратился в Рим из Македонии, причём опять больной и весьма серьёзно. В Брундизий он прибыл в таком жалком состоянии, что немедленно распространился слух о его смерти. Но молодой Цезарь в очередной раз одолел болезнь. Выздоровев, Октавиан начал энергично действовать. Прежде всего он предъявил людям Антония его собственноручное письмо, где тот сообщал о решении передать под командование Октавиана два легиона, ранее бывшие под началом Калена. Италия теперь должна была находиться под управлением Октавиана, а третьему триумвиру – Лепиду была оставлена Африка, где ему надлежало навести порядок, поскольку и её коснулась гражданская война[465]. Африку обязательно надо было надёжно контролировать, ибо была она хлебной житницей Республики, богатейшей сельскохозяйственной провинцией – наследие Карфагена! Не зря когда-то сенат римского народа постановил перевести на латинский язык с пунического трактат карфагенянина Магона о сельском хозяйстве!
Октавиан тем временем организовал распродажу остатков конфиската – имущества проскрибированных. Теперь ему предстояла наисерьёзнейшая и сложнейшая задача: произвести наделение землёй для поселения во вновь основанных колониях солдат-ветеранов[466].
Что и говорить, обстановка в Италии пред началом раздачи обещанных ранее триумвирами ветеранам земель была неблагоприятной. И в самом тяжёлом положении из трёх правителей государства оказался Октавиан, поскольку именно он, ответственный за Италию, должен был все эти аграрные преобразования проводить. Прежде всего, выяснилось, что далеко не все намеченные земли можно реально раздать. Пришлось из их состава вывести владения ряда богатейших сенаторов и всадников, протестовавших против изъятия их земель под новые колонии. Раздражать и дальше элиту Октавиан не решился и вынужденно пошёл латифундистам на уступки. Более того, и из числа восемнадцати городов, чьи земельные угодья были намечены для раздачи, два города – Регий и Гиппонию – пришлось вывести из этого списка[467]. Аппиан даёт яркую картину положения дел в Италии и общественных настроений в это крайне непростое для молодого триумвира время: «При составлении списков войска для поселения в колониях и при раздаче ему земель у Цезаря возникли затруднения. Солдаты просили дать им те города, которые как лучшие были им выбраны еще до войны; города же требовали, чтобы колонии были распределены по всей Италии или чтобы они получили наделы в других городах, а за землю требовали платы с получающих ее в дар. А денег не было. Тогда все обиженные, молодёжь, старики, женщины с детьми, стали стекаться в Рим; сходясь группами на форуме или в храмах, они с плачем говорили, что, не совершив никакого преступления, они, жители Италии, изгоняются со своих земель и от своих очагов, словно они проживали во вражеской стране. Слыша это, римляне негодовали и скорбели вместе с ними, так как понимали, что война велась не ради пользы Рима, а в интересах правителей, желавших произвести государственный переворот. Награды раздавались и колонии учреждались для того, чтобы более уже не возрождалась демократия, так как устраивались для правителей поселения наёмников, готовых на всё, чего бы от них ни потребовали»[468].
Октавиан надеялся погасить недовольство италиков, выплачивая денежные компенсации бывшим владельцам земель, которые роздали солдатам, но средств явно не хватало[469]. Он пытался оправдать свои действия перед ущемлёнными городами государственной необходимостью таких мер. Те же не очень в это верили. Все понимали, что новая власть за их счёт пытается решить свои собственные проблемы – обеспечить себе поддержку солдатской массы. Некогда, кстати, Луций Корнелий Сулла расселил на италийских землях своих ветеранов, чем обеспечил себе прочность власти в Риме: «В Италии к его услугам были 120 000 человек, недавно служивших под его начальством и теперь получивших от него большие подарки, обильные земельные наделы; в его распоряжении были в Риме 10 000 корнелиев