А пока что возмутителем спокойствия в государстве являлся Луций Антоний – действующий консул. В какой-то момент делегация «знатных римлян» – очевидно, представителей нобилитета – убедила Луция Антония «сжалиться над изнурёнными междуусобиями Римом и Италией»[507]. Казалось, он уже был готов возобновить сотрудничество с Октавианом, чего так многие желали, но… с пылкой речью выступил Маний. Тот самый Маний, подвигнувший Фульвию на союз с Луцием, поведав ей о романе Марка Антония с египетской царицей! Теперь же перед консулом он изобличал и очень убедительно хитроумные и бесчестные действия Октавиана, направленные против Антония. Важнейшее обвинение: молодой Цезарь так распределял собранные деньги среди воинов, чтобы настроить их против Антония. Маний решительно требовал, чтобы Октавиан прежде всего отчитался в своих предыдущих действиях, а затем послушно выполнял всё то, что будет решено на общем совещании представителей обеих сторон[508].
Теперь у Октавиана не могло остаться сомнений в неизбежности войны. К таковой стали готовиться обе стороны. Но в армии немедленно проявили себя силы, не желавшие очередной братоубийственной распри. Два легиона, сражавшихся ещё под орлами божественного Юлия, а затем под водительством Антония, узнав о начавшихся военных приготовлениях, попытались предотвратить войну. Они отправили послов к каждому из противников с настойчивой просьбой помириться. Октавиан ответил, что он никакой войны не затевает, а вот консул Луций к таковой как раз и стремится. Тогда послы легионов вкупе с военачальниками в качестве последнего шанса избежать кровопролития предложили решить дело судом. Местом для суда избрали городок Габии близ Рима, недалеко от Пренесте. Октавиан прибыл первым, но вот Луций… Луций не явился. Аппиан сообщает, что случилось недоразумение: Октавиан-де послал отряд всадников навстречу консулу, дабы выяснить, нет ли на дороге какой-либо засады. Случилась стычка с конной охраной Луция. Пролилась кровь. Антоний-младший счёл за благо не ехать в Габии и не поверил военачальникам, обещавшим ему надёжную охрану[509].
Суд, однако, состоялся. Зря, что ли в Габиях помост-трибунал с двумя кафедрами посредине для ораторов соорудили?! И поскольку Луций Антоний не явился, то победу законно присудили своевременно прибывшей стороне – Октавиану![510]
Итак, война началась. Луций Антоний располагал шестью легионами и мог надеяться на одиннадцать легионов полководца Марка Антония Калена. У Октавиана было четыре своих легиона, стоявших в Капуе, кроме того, шесть легионов ему мог привести на помощь Сальвидиен Руф.
Разным было и финансовое положение противников. Если Луций располагал деньгами из провинций, где его брат не вёл войны, то у Октавиана всё было много сложнее. Все его провинции оказались охвачены войной, и потому деньги пришлось заимствовать из храмовых сокровищниц. Он опустошил Капитолийский храм в Риме, храмы в Анции, Ланувии, Немусе и Тибуре[511]. При этом он торжественно обещал вернуть изъятые деньги с избытком.
Война тем временем охватывала всё большие и большие территории Римского государства. В Африканских провинциях закрепился наместник Антония Секстий. Ставший союзником Луция царь Мавритании Бокх готовился сражаться с наместником Октавиана в Испании Карриной. К превеликому огорчению молодого Цезаря, былой союзник Брута и Кассия Гней Домиций Агенобарб, располагавший немалой силой: семьюдесятью боевыми кораблями, двумя легионами пехоты, легко вооружёнными воинами, включая стрелков из лука и пращников, стал опустошать земли триумвиров и прежде всего области Октавиана. Высадившись на юге Италии, он нанёс удар по флоту триумвира, захватив часть кораблей, остальные сжёг. После чего осадил город Брундизий[512].
Всё это заставило Октавиана действовать предельно энергично. Он послал к Брундизию легион воинов и немедленно отозвал Квинта Сальвидиена Руфа с его шестью легионами из Испании в Италию.
Оба противника – Луций и Октавиан – начали наборы в свои войска в Италии, которые оказались успешными у обеих сторон. Однако боевые качества вновь созданных армий весьма заметно разнились. Луций Антоний пользовался широкой поддержкой италийцев, что позволило ему собрать достаточно большое войско, но составляли его в массе своей новобранцы, не имевшие должного боевого опыта и плохо обученные. Что же до войск Октавиана, то они-то как раз оказались высокопрофессиональными, поскольку состояли из опытных воинов и поселенцев колоний, ветеранов недавних гражданских войн. Конечно, и в составе войск Луция были и успешные в прошлом легионеры, и некоторые ветераны войск Марка Антония, но число таковых было невелико. Пришлось даже укреплять армию консула гладиаторами… явное свидетельство нехватки подлинно боевых сил. Луцию, правда, удалось привлечь на свою сторону значительную часть римской знати. В этом ему большую поддержку оказала Фульвия, умело проводившая агитацию среди нобилитета и всадников[513]. Её свиту как раз сенаторы и всадники составляли, что производило должное впечатление, укрепляя позиции Луция. Иные могли полагать, что действует Фульвия с ведома Антония и, следовательно, в его интересах. На самом же деле триумвир находился в Александрии, где, по словам Плутарха, занимал себя «глупейшими мальчишескими забавами», и «пересказывать все его многочисленные выходки и проказы было бы пустою болтовнёй»[514].
В Италии же в эти самые дни Луций Антоний и Фульвия, ещё недавно боровшиеся друг с другом, вели совместную войну против Октавиана, с которым Антоний ещё и близко не ссорился, поскольку на тот момент не видел в этом ни малейшей для себя выгоды и какого-либо смысла. А вот ещё один триумвир, Марк Эмилий Лепид, занял в новом гражданском противостоянии в Республике вполне однозначную позицию: он открыто поддержал Октавиана, исходя, думается, из вполне очевидного: Луций Антоний действует без поддержки старшего брата и развязанная им война направлена против триумвирата в целом. Поддержка Лепида и самоустранение Антония, безусловно, способствовали укреплению позиций Октавиана.
Перед началом боевых действий молодой Цезарь выступил перед собранием сенаторов и всадников со следующей программной речью: «Я хорошо знаю, что партия Луция подозревает меня в слабости или трусости за то, что я не выступаю против них; эти обвинения будут высказываться и теперь, потому что я вас собрал. Но моя сила заключается в той части войска, которая вместе со мной терпит обиды, будучи лишаема Луцием земельных наделов, сильна и остальная часть, да и всё прочее у меня представляет силу – кроме одной только моей решимости вести борьбу. Ведь неприятно мне вести внутренние войны без крайней к тому необходимости, неприятно употреблять оставшихся в живых граждан для борьбы друг против друга, особенно потому, что эта война не будет только слышна нам из Македонии или Фракии, а разыграется в самой Италии; чего только, не говоря об убитых мужах, не придется испытать Италии, если она станет ареной нашей войны! Вот почему я и колеблюсь; и теперь ещё раз я заявляю, что ни я ничем не обидел Антония, ни сам я не испытал от Антония никакой обиды. К вам я взываю, чтобы вы ради себя самих выступили с порицанием партии Луция и добились ее примирения со мной. А если они и теперь не послушаются, тогда я тотчас же покажу им, что то, что я делал до сих пор, было вызвано благоразумием, а не трусостью; вас я прошу быть свидетелями моих слов и перед самими собой и перед Антонием и прошу вас объединиться против дерзости Луция»[515].
Блестящая, замечательно продуманная речь, достойная того, чьё имя носил теперь Гай Октавий! Особо подчёркнуто нежелание новой гражданской войны, гибельной для Италии. Но и сила своей военной опоры указана, и дружба с Марком Антонием подтверждена. Таким образом, единственным виновником начавшейся уже на деле новой гражданской войны оказывается Луций. О Фульвии политкорректно ничего не сказано, что со временем должен оценить Антоний. Наконец, дано жёсткое обещание доказать всем, что он, наследник божественного Юлия, не трус и решительности ему не занимать. И это была чистейшая правда. Да, военными талантами Октавиан был обделён от природы, но он вскоре всем покажет, как умеет находить их обладателей среди своих соратников и замечательно использовать на погибель всех своих врагов.
Речь Октавиана стала известна Луцию. Но тот ответил, что дело, мол, зашло слишком далеко, триумвир неискренен, войска вот послал к Брундизию, дабы помешать Антонию вернуться в Италию…
Очередная ложь! Легион Октавиана, направленный на юг Италии, должен был помешать Гнею Домицию Агенобарбу грабить побережье и осаждать чрезвычайно важный портовый город. Агенобарб вовсе не был эмиссаром Антония, да и тот, кстати, о возвращении в Италию пока не помышлял, будучи крепко одурманен сладостной любовью Клеопатры.
Свою долю дезинформации добавил и известный мастер таковой Маний, показывавший некое письмо, якобы пришедшее от Антония из Александрии, в коем тот предписывал воевать, если кто-либо попробует умалить его достоинство. Нельзя не отметить, что скорее Луций и Маний своим безудержным враньём умаляли достоинство доблестного Марка. Октавиан же, здесь совершенно неважно, как он на самом деле относился к коллеге-триумвиру, вёл себя в отношении старшего Антония безукоризненно.
Увы, речь Октавиана большинство римской знати не убедило, и оно перешло на сторону Луция[516]. Почему так? Думается, господство триумвиров было для нобилетета не лучшей формой правления, а всадники – финансовая элита Республики – не могли радоваться никак не ослабевающему денежному аппетиту «трёхглавого чудища». Как мы помним, так некогда Варрон назвал первый триумвират – Цезаря, Помпея и Красса, но ко второму такой эпитет подходит куда более.
Итак, очередная гражданская война началась и, казалось, благоприятно для Луция. Правда, два его легиона, стоявшие близ древней латинской Альбы Лонги, восстали против него, но консул сумел щедрыми денежными выплатами и ещё более щедрыми обещаниями вернуть их на свою сторону. В результате после ряда столкновений Лепид, коему Октавиан вверил оборону Рима, дав в его распоряжение два легиона, оставил столицу и присоединился к коллеге-триумвиру. Луций же, войдя в город, произнёс перед римлянами свою программную речь. Согласно таковой, «Цезарь и Лепид тотчас же потерпят наказание за захват власти, брат же его Антоний добровольно сложит с себя власть триумвира, заменив эту противозаконную тиранию консульской властью, властью законнейшей и установленной обычаями предков»[517].
Цицерон, Брут и Кассий должны были бы ликовать в царстве мёртвых, если бы могли там узнать о такой вот речи младшего брата своего злейшего врага и истребителя столь дорогой их сердцам римской свободы Марка Антония! Впрочем, более чем сомнительно, чтобы сам триумвир мог одобрить действия Луция. В таком случае получалось, что он совершенно напрасно сражался у Филипп и сыграл там решающую роль в общей победе триумвирата над Брутом и Кассием. Более того, выходило, что само создание триумвирата было вопиющим беззаконием и, следовательно, тягчайшим преступлением. А значит, сложив полномочия триумвира, Марк Антоний наряду с Лепидом и Октавианом подлежал самому суровому и беспощадному наказанию. Слова Луция, если понимать их буквально и принимать всерьёз, обрекали триумвиров на удавление рукою палача в подземелье Мамертинской тюрьмы на Капитолийском холме. Блистательная перспектива!
Неужели Луций Антоний говорил искренне и действительно помышлял о восстановлении в Римской державе порядков, царивших в ней до начала гражданской войны между Гаем Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем Великим? Или же это был такой отважный манёвр, чтобы привлечь на свою сторону больше сторонников? Скорее, всё-таки второе. Возможно, Луций надеялся подобным образом расчистить политическое пространство для старшего брата. Ведь в случае ухода с политической арены Октавиана и Лепида тот естественным образом превратился бы в единовластного правителя Республики! Фульвия, ставшая соратницей Луция, могла как раз такого поворота дел и желать. Конечно же, о своих собственных интересах Луций не мог забывать. И в случае победы, преподнеся старшему брату владычество над Римом, он, разумеется, был бы вправе рассчитывать на вознаграждение. Разумеется, властное. Братья Антонии вполне могли составить дуумвират правителей Республики, став коллегами-консулами. Ведь именно восстановление консульского правления обещал Луций в своей программной речи. Не будем забывать и о моменте военном. Мятежный консул не мог не понимать, что его пёстрое войско едва ли устоит против профессиональных легионов Октавиана и Лепида. Только поддержка легионов Антония могла бы обеспечить очевидной авантюре Луция и Фульвии победное завершение. Потому не должно преувеличивать внезапные республиканские реставрационные устремления младшего брата триумвира. Это был для него прежде всего способ расширить свою поддержку среди населения Италии за счёт всё ещё достаточно многочисленных сторонников падшей формы правления. Их количество, что очевидно, возросло в связи с трудностями жизни в Италии после торжества триумвиров при Филиппах. А ведь все надеялись как раз на обратное, дождавшись конца гражданской войны. Так что справедливо можно полагать важным следствием действий Луция Антония и Фульвии возрождение республиканской идеи в Риме[518]. Но возрождение это должно признать изначально обречённым на полный неуспех. Ибо использовалось оно людьми, никак не разделявшими взгляды последних борцов за римскую свободу, и отнюдь не в целях её восстановления, что бы Луций Антоний не говорил.
Широкое участие италийцев в начавшейся войне позволило выдающемуся британскому учёному-антиковеду сэру Рональду Сайму оценить его как последний порыв народов Италии к свободе от римского владычества[519]. В то же время один из крупнейших отечественных исследователей этой эпохи – Н. А. Машкин писал, что у историков нет никаких данных, позволяющих увидеть в движении италиков в 41–40 гг. до н. э. стремления к независимости[520]. Надо полагать, Марсийская или Союзническая война 91–88 гг. до н. э., давшая «союзникам римского народа» полноценное римское гражданство, навсегда решила проблему противостояния Рима и италиков.
Вернёмся к событиям 41 г. до н. э., к началу прямых военных действий. Речь Луция в Риме, столь решительная и радикальная, произвела там сильное впечатление. Младший Антоний был провозглашён императором. Высокая честь! Преждевременная, правда. Война-то только начиналась!