В трактате «О милосердии» Сенека противопоставляет крайнюю жестокость молодого Августа кротости и милосердию своего воспитанника Нерона[553]. Славный философ родился в испанской Кордубе в 4 г. до н. э. Детство его и юность прошли в правление императора Августа. Он мог знать о событиях марта 40 г. до н. э. не только по тем или иным документальным свидетельствам, но и по словам людей, живших в те времена, ещё живых современников тех трагических событий. Особо стоит подчеркнуть: чудовищная жестокость, возможно, проявленная Октавианом в Перузии, в биографии наследника Цезаря, увы, не выглядит чем-либо уж больно удивительным. Напомним, во времена проскрипций он проявил себя наихудшим образом, явно превосходя бесчеловечностью коллег-триумвиров. Совсем незадолго до Перузинской войны, по окончании боёв на Филиппийских полях он также поразил всех просто отвратительной жестокостью. Казнь сенаторов в Перузии после капитуляции Луция Антония многим ли отличается от этого «жертвоприношения»? Также не может быть аргументом в защиту Октавиана то обстоятельство, что он проявил замечательное мягкосердечие в отношении недавних противников – Луция Антония и Фульвии[554]. Здесь молодой Цезарь руководствовался не эмоциями вовсе, но трезвым и холодным расчётом. Расправа над женой и младшим братом Марка Антония неизбежно вела к прямой и главное непримиримой вражде с коллегой-триумвиром. А она для Октавиана тогда ещё не была желательной. Великодушие к поверженному врагу шло только на пользу авторитету Октавиана. А вот расправа над какими-то сенаторами и всадниками после ужасов проскрипций, в каковых ведь были виновны все триумвиры, не так уж обращала на себя внимание.
К побеждённым предводителям мятежа Октавиан отнесся действительно замечательно великодушно. Луций Антоний был отпущен к брату, но отправиться на Восток не пожелал. Понимал, очевидно, что придётся перед Марком держать ответ за развязанную без его согласия войну, да ещё и бесславно проигранную… В итоге Луций оказался в Испании, где стал её наместником – проконсулом. В этом весьма почтенном звании он и провёл остаток своей жизни. Дата его смерти неизвестна. Не помешал Октавиан также и Фульвии покинуть Италию. Она в сопровождении трёх тысяч всадников прибыла в Брундизий, откуда на пяти военных кораблях, вызванных ею из Македонии, отплыла в Грецию. Вместе с ней покинул Италию и доблестный Планк, чьи военные дела пошли наисквернейшим образом: два его легиона Марк Випсаний Агриппа сумел уговорить через своих посланцев перейти на сторону Октавиана. Планк после этого стал опасаться за свою жизнь и потому счёл за благо присоединиться к Фульвии. Остатки его войска немедленно избрали своим командующим Публия Вентидия Басса[555].
Оставила Италию и мать братьев Антониев Юлия. Она отправилась на Сицилию, где была приветливо встречена правителем острова Секстом Помпеем Магном. В дальнейшем по примеру Фульвии она также последовала в Грецию.
Так завершилась очередная гражданская война в Римской державе. Она была не слишком продолжительна, не слишком кровава и разорительна, но шла-то она на территории Италии! Предыдущие гражданские войны с 49 г. до н. э. велись и в Эпире, и в Греции, и в Македонии, и в Африке, и в Испании… Ныне же как бы вернулись времена войн сулланцев и марианцев, кои и самого Рима не пощадили.
Как оценить саму Перузинскую войну? Я. Ю. Межерицкий отмечает возрождение в Италии и в самом Риме республиканских настроений[556]. Сэр Рональд Сайм обвинял Октавиана, что в этой войне он утопил в крови свободу и Италии, и Рима[557]. По мнению Л. Туркиной, поддержанному В. Парфёновым, Перузинская война была «борьбой экспроприируемых собственников против экспроприирующих низов»[558]. В той или иной степени все эти явления действительно имели место в описанных событиях. Но главным представляется здесь то, что после Перузинской войны Октавиан по военной мощи сравнялся с Марком Антонием[559]. И это обстоятельство должно признать самым значимым итогом.
Уже говорилось о переходе тщаниями Агриппы двух легионов Планка на сторону Октавиана. Но самым значимым приобретением стали для победоносного триумвира одиннадцать легионов Антония, стоявших в Италии под командованием Калена. Тот скоропостижно умер. Сын же его – слишком юный Фуфий, узнав, что к Альпам, близ которых стояли эти легионы, движется Октавиан со своим войском, сдал армию без боя. Теперь молодой Цезарь получил на свою сторону десятки и десятки тысяч воинов, а заодно взял под контроль две большие области – Испанию и Галлию, ранее, согласно соглашению между триумвирами, подчинявшиеся Марку Антонию[560]. Во всех обретённых легионах Октавиан предусмотрительно заменил прежних воинских начальников на тех, в ком он был совершенно уверен как в своих приверженцах[561].
Теперь соотношение сил между двумя наиболее могущественными триумвирами действительно разительно отличалось от того, что было до Перузинской войны. Наследник Цезаря более не был фигурой только италийского масштаба. Теперь он стал, по сути, правителем всего Запада Римского государства, в чьём подчинении были земли от Атлантики до Ионического моря. Лепид, правивший Африкой, в недавней войне выступил в малопочтенной роли младшего союзника Октавиана. Учитывая известные всем превеликие амбиции ещё недавно скромного Гая Октавия, Антонию было над чем поломать голову. Его союзник-соперник, выиграв как бы не самую большую войну, каковую, на первый взгляд, можно было бы вообще назвать лишь подавлением мятежа местного значения, оказался в глобальном выигрыше. Теперь, по меньшей мере, он был вправе разговаривать с Антонием на равных. При этом новоявленный правитель Запада, похоже, чувствовал, что ветер удачи дует в его паруса.
Не слишком взволновала Октавиана и попытка возобновить гражданскую войну в Италии, предпринятая представителем одного из древнейших аристократических родов Рима Тиберием Клавдием Нероном. Сей достойный муж некогда был соратником Гая Юлия Цезаря во время так называемой Александрийской войны 48–47 гг. до н. э. Именно по её итогам Цезарь утвердил на троне египетских Птолемеев любезную его сердцу царицу Клеопатру VII. Нерон командовал флотом и командовал успешно. Потому славный Юлий, знаменитый своей щедростью, достойно его вознаградил. Для начала Тиберий Клавдий Нерон стал понтификом, сменив неугодного Цезарю Публия Сципиона, затем был направлен в южную Галлию, где занялся обустройством колоний, особое внимание уделяя Нарбону и Арелату[562]. Дальнейшая карьера представителя великого рода Клавдиев казалась безоблачной. Но… случились иды марта. Растерянность в римских верхах в те дни, мы помним, была всеобщей. И иные сочли дело погибшего диктатора столь же мёртвым, как и его тело. Тиберий Клавдий Нерон, именно так и рассуждая, немедленно показал, что, с его точки зрения, быть верным мёртвому нелепо. Вообразив, что так надёжно, казалось, погребённая Цезарем республика чудесным образом воскресла всерьёз и надолго, он счёл за благо немедленно стать восторженным приверженцем тираноубийц. Именно Нерон предложил сенату даже наградить убийц своего недавнего благодетеля. Fides – Верность, одна из главнейших римских добродетелей, похоже, этому потомку великих римлян вовсе не была свойственна. Когда же вскоре обнаружилось, что дела «истребителей тирана» совсем не так хороши, как ему показалось, и республиканское правление, не успев толком возродиться, быстро и безнадёжно угасло, а вся власть оказалась в руках триумвирата цезарианцев, доблестный Тиберий Клавдий Нерон притих. Он смирно исполнял преторские обязанности, совершенно как бы не замечая грандиозных событий Филиппийской войны. В это непростое время его утешили семейные дела. Он обрёл юную красавицу жену Ливию, также представительницу одного из знатнейших римских родов. Вскоре шестнадцатилетняя супруга родила ему сына, получившего то же имя, что и его отец – Тиберий Клавдий Нерон. Недавний флотоводец, администратор, а ныне претор и представить не мог, что его юной замечательной красавице и столь же замечательной умнице жене и их новорожденному сыну предстоит подлинно великое будущее в истории Рима. Причём, в истории того Рима, который превратится в Imperium Romanum – Римскую империю. Но случится это тогда, когда Ливия и их сын окажутся вне семьи Тиберия Клавдия Нерона старшего… Столь фантастического поворота судьбы Ливии и Тиберия младшего никто тогда предвидеть не мог.
А пока что вместо прискучивших ему преторских обязанностей славный Клавдий решил наконец-то сыграть и свою роль во внезапно возобновившейся гражданской войне в Италии. Вместе с женой и полуторагодовалым сыном он оказался в Перузии в числе сторонников Луция Антония и Фульвии. После поражения мятежников Нерон ухитрился не угодить в число примерно наказанных перузианцев и вырвался из сдавшегося города со всей семьёй. События войны и ужасы, творимые Октавианом после её завершения, очевидно, так потрясли его, что он внезапно решился развязать новую гражданскую войну против наследника Цезаря уже под собственным водительством.
Сначала Тиберий Клавдий Нерон обосновался в Пренесте близ Рима, но, не обретя там похоже сколь-либо значительного числа сторонников нового мятежа, перебрался в Неаполь. Здесь он и попробовал начать новую войну под лозунгами предыдущей. Нерон обратился ко всем, кто лишился своих земель из-за злодейских конфискаций, проведённых Октавианом, с призывом браться за оружие[563]. Уроки Перузинской войны, однако, оказались для италиков крепко убедительными, потому призывы Клавдия стали «гласом вопиющего в пустыне». В отчаянии он призвал рабов вступать в своё войско, обещая им свободу. Жест в условиях гражданской войны в Риме вовсе не оригинальный! Но в эти годы, как мы помним, наибольших успехов в привлечении рабов на свою сторону добился Секст Помпей, утвердившийся в Сицилии. Жаждавшие свободы бежали к нему толпами, вступая в его войска. Нерон же войск практически не имел. Потому к нему присоединяться даже самые свободолюбивые рабы смысла не видели. Уж если к кому примыкать, то бежать на Сицилию. А что может дать бывший претор, ни войска, ни земель под своим управлением не имеющий?
Вскоре стало известно о возвращении легионов Октавиана в Центральную Италию. Мятежные вопли Тиберия Клавдия Нерона из Неаполя триумвиру должны были быть известны. Что для того, кто издавал их, должно было иметь самые печальные последствия. Опыт Перузии сомнений в этом не оставлял. Потому семья несостоявшегося мятежного вождя была вынуждена обратиться в бегство. Люди Октавиана уже почти настигли беглецов, но, по счастью, тем всё же удалось тайно пробраться на корабль[564]. Обстоятельства бегства и удивительные последующие судьбы его участников так ярко описаны Веллеем Патеркулом, что стоит его рассказ полностью процитировать: «Кого может удивить переменчивость судьбы и превратность дел человеческих? Кто может надеяться на обладание противоположным тому, что он имеет? Кто не боится обратного тому, что он ожидает? Ливия, дочь знатного и мужественного человека Друза Клавдиана, по происхождению, честности и красоте первая из римлянок (ее мы впоследствии увидели супругою Августа, а после причисления Августа к богам – его жрицей и дочерью, бежала тогда от оружия Цезаря, своего будущего супруга, с будущим сыном Цезаря Тиберием Цезарем на руках, двух лет от роду, будущей опорой империи, и, спасаясь от солдатских мечей, с единственным спутником, чтобы надёжнее скрыть бегство, по бездорожью достигла моря и была переправлена в Сицилию»[565].
Во владениях Секста Помпея Клавдиев встретили по-разному. Самому юному гостю – ещё не достигшему двух лет Тиберию сестра Секста Помпея подарила плащ, пряжку и золотые медальоны-буллы[566]. Надо полагать, что и мать ребёнка встретили приветливо. Но вот глава семьи приёмом оказался недоволен. Сам правитель острова встречи его не удостоил. Права на положенные претору фасции за ним не признали[567]. Надо сказать, справедливо не признали, ибо срок преторских полномочий Тиберия Клавдия Нерона уже истёк. Отказ же Секста Помпея принять беглого мятежника, думается, объясняется предельно просто: а кого, собственно, он представлял, кроме самого себя? Да никого! Зачем же победоносному флотоводцу, не так давно в Мессанском проливе пустившему на дно флот триумвира Октавиана, каковым командовал один из его ближайших соратников Сальвидиен, воссоздателю морской Сицилийской державы тратить своё время на беседы с откровенным неудачником, за которым никто и ничто не стоит? Доблестный Секст поступил верно, а Клавдию некого было винить в непочтительности к себе, кроме самого себя. От огорчения Нерон решил покинуть негостеприимный остров и отправился в Ахайю, в Грецию, где была сфера влияния уже другого триумвира – Антония. Обосновалась семья в древней Спарте, поскольку лакедемоняне были клиентами рода Клавдиев и потому обязаны были явить гостеприимство[568].
Теперь пора вспомнить о Марке Антонии, славном сокрушителе легионов Брута и Кассия, чьё пребывание в Александрии явно затянулось. И здесь нельзя не согласиться с жёсткой характеристикой Плутарха, данной поведению триумвира в эти месяцы: «Антоний был увлечён до такой степени, что позволил Клеопатре увезти себя в Александрию – и это в то самое время, когда в Риме супруга его Фульвия, отстаивая его дело, вела войну с Цезарем, а парфянское войско действовало в Месопотамии, и полководцы царя уже объявили Лабиена парфянским наместником этой страны и готовились захватить Сирию. В Александрии он вел жизнь мальчишки-бездельника и за пустыми забавами растрачивал и проматывал самое драгоценное, как говорит Антифонт, достояние – время»[569].
Мы уже видели, как Антоний откровенно прозевал целую гражданскую войну в Италии. Он в таковой не участвовал, младшего брата не поддерживал, призывами супруги пренебрегал и в результате утратил в триумвирате своё господствующее в военной силе положение. Мало того, что дерзкий мальчишка отобрал у него целую Галлию с легионами, в ней находившимися, так ещё и в Испании утвердился![570] По счастью, иные соратники Антония отстаивали его интересы много лучше его самого. Брошенные Планком, бежавшим вместе с Фульвией из Италии, войска не растерялись и немедленно избрали себе достойного командующего – Публия Вентидия Басса, верного сторонника Марка. Другой также верный военачальник – Азиний Поллион – не только сохранил в порядке свои легионы, но сделал Антонию просто роскошный подарок: вступив в переговоры с Гнеем Домицием Агенобарбом, чей флот господствовал на Адриатике и в Ионическом море. Он добился привлечения славного флотоводца к союзу со своим патроном. Более того, они сообщили Антонию об этом исключительно выгодном в военном отношении для него решении и, не дожидаясь ответа от увязшего в александрийских утехах Марка, «стали подготовлять для него удобную высадку и собирать по Италии продовольствие, как бы если бы он тотчас же и должен был явиться»[571].
И что же Антоний? Он всю зиму так и оставался в египетской столице. Прибывших к нему от ветеранов послов он там же задержал, согласно Аппиану, как бы скрывая свои намерения[572]. Чем же так был занят триумвир зимой начавшегося 40 г. до н. э.? Свидетельствует Плутарх: «Пересказывать все его многочисленные выходки и проказы было бы пустою болтовнёй, достаточно одного примера. Как-то раз он удил рыбу, клёв был плохой, и Антоний огорчался, оттого что Клеопатра сидела рядом и была свидетельницей его неудачи. Тогда он велел рыбакам незаметно подплывать под водою и насаживать добычу ему на крючок и так вытащил две или три рыбы. Египтянка разгадала его хитрость, но прикинулась изумлённой, рассказывала об этом замечательном лове друзьям и приглашала их поглядеть, что будет на другой день. Назавтра лодки были полны народу, Антоний закинул лесу, и тут Клеопатра велела одному из своих людей нырнуть и, упредивши рыбаков Антония, потихоньку насадить на крючок понтийскую вяленую рыбу. В уверенности, что снасть не пуста, Антоний вытянул лесу и под общий хохот, которым, как и следовало ожидать, встретили «добычу» все присутствующие, Клеопатра промолвила: «Удочки, император, оставь нам, государям фаросским и канопским. Твой улов – города, цари и материки»[573].
Слова Клеопатры были справедливы. Пока триумвир забавлялся в Александрии, безрадостные для него вести пришли как с Запада, так и с Востока. Бесславное для Луция и Фульвии окончание Перузинской войны едва ли его удивило. А вот весть о том, что парфяне во главе с римским перебежчиком Квинтом Лабиеном, сыном соратника Брута и Кассия Тита Лабиена и царевичем Пакором, сыном царя Парфии Орода II «покоряют Азию от Евфрата и Сирии до Лидии и Ионии»[574] потрясла его. И что было самым обидным, Пакор уговорил царя напасть на римские владения в Сирии именно потому, что располагал точными сведениями: Марк Антоний, в объятьях Клеопатры пребывая, предпочёл услады любви делам государственным[575]. Это было для триумвира крайне унизительно. Ведь он после победного исхода сражений на Филиппийских полях полагал именно себя наследником великих планов Цезаря на Востоке. И направился-то он туда как раз ради будущей победной войны с парфянами[576]. Но встреча в Тарсе с Клеопатрой переменила и его планы, и его пути.
Вторжение парфян в провинцию Сирия, каковая и учреждена была тщанием Гнея Помпея Великого совсем недавно (в 64 г. до н. э.), являлось тем более опасным для римского господства здесь, поскольку оно и так изрядно заколебалось после катастрофического исхода похода Марка Лициния Красса в 53 г. до н. э. Преподнесение головы этого римского полководца парфянскому царю на представлении «Вакханок» Еврипида не могло не потрясти воображение как римлян, с ужасом об этом узнавших, так и народов Востока, чьи чувства, понятное дело, были совершенно обратными. Потому многие местные правители, вынужденно присягнувшие Риму, теперь не очень-то считали себя этой присягой связанными. А вот связи с Парфией они потихоньку старались укрепить. Попытки римских властей смещать местных царьков за такие вот нелояльные настроения только провоцировали их стремление искать поддержки у грозной соседки Рима. А это уже прямо подготавливало вторжение парфян[577]. Каковое и состоялось. И планы имело грандиозные, если Плутарх указывает конечными целями похода Пакора – Лабиена Лидию на западе Малой Азии и Ионию на побережье Эгейского моря! Потому-то Марк Антоний наконец предпринял следующее: «Насилу пробудившись и стряхнув с себя хмель, он двинулся против парфян и уже дошёл до Финикии, когда получил полное жалоб письмо от Фульвии»[578]. Письмо, похоже, замечательно убедительное, поскольку триумвир сразу прекратил только-только начавшийся парфянский поход и во главе флота в двести боевых кораблей немедленно вышел в море, имея своей целью прибытие в Италию.
Да, женщины оказывали на Марка Антония воистину могучее влияние! Что здесь особо любопытно, так это схожесть воздействия на него обеих главных женщин в его жизни. Клеопатра, высмеяв нелепые развлечения Антония, побудила его заняться «уловом городов, царей и материков». И Антоний действительно отправился спасать былой «улов» Гнея Помпея от обнаглевших парфян. Фульвия же, разъяснив окончательно супругу все прескверные последствия для него Перузинской войны, указала ему иное направление похода – родную италийскую землю, где позиции доблестного Марка крепко пошатнулись. Так что и начало, и продолжение похода с неожиданным его поворотом, были определены волею женщин. Великих женщин! Конечно, известия из Сирии и Италии в любом случае встряхнули бы Антония, толкнув его на решительные действия. Но о роли женщин в его жизни никогда не должно забывать.
Итак, из финикийского Тира триумвир Марк Антоний направился на Кипр, оттуда в провинцию Азия. Там он, окончательно осознавший последствия Перузинской войны, громко порицал и свою супругу, и младшего брата, но особенно их советчика Мания, полагая не без оснований его главным провокатором в военном столкновении с Октавианом[579]. Далее путь Марка Антония лежал в Афины, где он встретился с Фульвией и своей матерью Юлией. Та прибыла в Грецию на корабле, посланном специально для неё Секстом Помпеем Магном, ранее принимавшим её в Сицилии с превеликим почётом. И прибыл-то корабль с Юлией на борту с эскортом боевых судов флота Помпея. А это уже было не только жестом уважения к семье Антония, но и выражением дружеских чувств, долженствующим вылиться в настоящий союз двух политиков. Дабы у Антония на этот счёт не оставалось никаких сомнений, его мать сопровождала свита из самых видных приближённых сицилийского правителя[580].
Среди таковых особо выделялся Луций Скрибоний Либон, выходец из знатного плебейского рода и близкий родственник самого Секста Помпея, поскольку тот был женат на его дочери Скрибонии. К тестю Помпей относился почтительно, и Либон был главным его советником в делах политических. Собственно, он и прибыл в Афины к Марку Антонию с поручением исключительной политической важности – добиться заключения союза с триумвиром против Октавиана. А ведь тот пока оставался коллегой Антония, несмотря на случившуюся войну и переход в распоряжение молодого Цезаря одиннадцати легионов Калена с Галлией и Испанией в придачу. Либон, действуя прямо и открыто, предложил Антонию помириться с Секстом Помпеем и взять его в союзники, если вскоре у него случится война с Октавианом[581]. О третьем триумвире – Марке Эмилии Лепиде – вообще упомянуто не было. Возможно, потому, что в Перузинской войне он однозначно был на стороне наследника Цезаря.