Вергилий, обращаясь к сицилийской речной нимфе Аретузе, описывает любовную драму, пережитую Корнелием Галлом. Его возлюбленная Ликорида, так прекрасно воспетая им в элегиях, неблагодарно сбежала от него с новым любовником – военным, отправившимся в поход в далёкую от Александрии Галлию.
Светоний сообщает, что Галл стал одним из двух опальных друзей Августа. Первый из них, как мы помним, это Сальвидиен Руф, реально предавший Октавиана и изобличённый Марком Антонием. С Галлом история намного сложнее. Наверное, он действительно болтал лишнее о своём друге и благодетеле. Потому за его «неблагодарность и злокозненность» принцепс запретил ему появляться в своём доме и во всех непосредственно им управляемых провинциях. Опала серьёзная, но далеко не убийственная. Однако обвинители злосчастного префекта и сенаторы, рассматривавшие его дело, крепко перестарались, и вконец затравленный поэт покончил с собой. Реакция правителя была следующей: «Но когда погиб и Галл, доведённый до самоубийства нападками обвинителей и указами сената, Август, поблагодарив за преданность всех своих столь пылких заступников, не мог удержаться от слёз и сетований на то, что ему одному в его доле нельзя даже сердиться на друзей сколько хочется»[1143].
Сложно сказать, насколько Корнелий Галл был действительно преступен. Но его гонители проявили беспощадность в своём желании угодить принцепсу. По постановлению сената Галла должны были «изобличить в суде и подвергнуть изгнанию, лишив имущества, которое передавалось Августу»[1144]. Любопытно, что слёзы, который правитель Империи лил по бывшему другу, не помешали ему присвоить его имущество. Кстати, это первый известный случай, когда император присваивал себе имущество осуждённого по суду. В дальнейшей римской истории подобным образом часто будут поступать так называемые «плохие императоры». Дион Кассий дал жёсткую нравственную оценку трагедии Корнелия Галла: «В этом деле ещё раз подтвердилось присущее большинству людей лицемерие, ибо человека, перед которым прежде заискивали, эти люди довели теперь до такого состояния, что он был вынужден наложить на себя руки»[1145].
Судьба Галла – единственный случай гибели известного поэта (отношение к нему Вергилия красноречиво говорит о его даровании) в правление Августа. Правда, причина трагедии не связана с поэтическим творчеством префекта Египта. Но это случилось в провинции, лично принцепсу подчинённой. Август же мог вмешаться и в дела провинций, формально сенатских, если для этого находились серьёзные основания. А таковых было предостаточно. К примеру, проконсул Азии Валерий Мессала Волес позволил себе устроить казнь трёхсот человек. Похоже, наместник крепко повредился умом, ибо, весь забрызганный кровью жертв, он бродил между трупами, восклицая: «О, царственное деяние!» Узнав об этом, Август добился обвинительного постановления сената против Мессалы[1146]. В справедливости наказания кровожадного проконсула усомниться невозможно.
Вообще постоянное внимание к происходящему в провинциях, а, когда надо, и решительное вмешательство в их дела, – одна из наиболее важных и сильных сторон государственной политики Августа. То, что политика эпохи республиканского правления, сутью которой была эксплуатация «поместий римского народа», себя исчерпала, было понятно уже божественному Юлию. Сам он, правда, до завоевания власти в державе вёл себя частенько согласно традициям худших провинциальных наместников. Так, будучи проконсулом в Испании, Гай Юлий Цезарь ряд городов народа лузитанов (терр. совр. Португалии) разорил, как на войне, хотя те приняли его требования и сами открывали ему городские ворота[1147]. В Галлии в ходе её завоевания «он опустошил капища и храмы богов, полные приношений, и разорял города чаще ради добычи, чем в наказание»[1148]. А вот, став диктатором, Цезарь провёл через сенат строгий закон против произвола и вымогательств в провинциях[1149]. Благодаря этому нормативному акту появился должный контроль за деятельностью публиканов и откупщиков косвенных налогов. Часть же сбора прямых государственных налогов была передана из рук публиканов непосредственным представителям городских общин[1150]. Понятно, что это был серьёзный удар по нобилитету и значительной части сенаторов, наживавшихся на назначениях на должности в провинциях и на взятках от наместников, публиканов и откупщиков, закрывая глаза на их злоупотребления. Мартовские иды дальнейшие преобразования провинциального управления пресекли. В ходе гражданских войн провинции обирались как триумвирами, так и их противниками. Но наступивший мир требовал от Августа новой политики.
Формально император не предпринимал радикальных шагов, принципиально меняющих статус провинций и управление ими[1151]. Более того, если рассмотреть практику предоставления провинциалам римского гражданства, то, сравнительно с Цезарем, Август сделал, скорее, шаг назад. Он не был сторонником массового включения в число римских граждан представителей иных народов, населявших Империю. Так принцепс мог отказать в удовлетворении ходатайства о предоставлении римского гражданства даже очень близким людям и членам своей семьи. Не поощрял он и отпуск рабов на волю. Вот что пишет об этом Светоний:
«Особенно важным считал он, чтобы римский народ оставался неиспорчен и чист от примеси чужеземной или рабской крови. Поэтому римское гражданство он жаловал очень скупо, а отпуск рабов на волю ограничил. Тиберий просил его о римском гражданстве для своего клиента-грека – он написал в ответ, что лишь тогда согласится на это, когда тот сам убедит его в законности своих притязаний. Ливия просила за одного галла из податного племени – он освободил его от подати, но отказал в гражданстве, заявив, что ему легче перенести убыток для его казны, чем унижение для чести римских граждан.
А для рабов он поставил множество препятствий на пути к свободе и ещё больше – на пути к полноправной свободе: он тщательно предусмотрел и количество, и положение, и состояние отпускаемых, и особо постановил, чтобы раб, хоть раз побывавший в оковах или под пыткой, уже не мог получить гражданства ни при каком отпущении»[1152].
В отношении рабов, надо сказать, Август всё своё правление проводил жёсткую политику. Таковую он демонстрировал и до своей победы в борьбе за власть. Вспомним печальную судьбу десятков тысяч рабов, служивших Сексту Помпею. Но в то же время принцепс очень высоко ценил преданность рабов своим хозяевам. Те, кто спасал своих господ во время проскрипций, удостоились от Августа наград. Это, вообще-то, было противозаконно, поскольку все были обязаны выдавать проскрибированных. Более того, а кто, собственно, инициировал проскрипции? Но здесь как первостепенную заслугу император возвысил преданность раба господину и беззаветную верность ему[1153]. Не поощрял Август и крайней жестокости хозяев по отношению к рабам. Широко известен такой исторический анекдот. Как-то принцепс обедал у некоего Ведия Поллиона. Один из рабов, прислуживавших за столом, нечаянно разбил дорогостоящий стеклянный бокал. За это его могла ожидать ужасная участь. Поллион развлекал себя такой расправой над провинившимися рабами: их бросали на съедение хищным рыбам-муренам, содержавшимся в специальных садках. В отчаянии раб бросился к ногам императора, умоляя о заступничестве. Август сумел и несчастного спасти, и прав собственности господина на раба не нарушить. Он потребовал принести остальные столь же ценные бокалы и сам их разбил. Скорбь о «погибших» дорогих сосудах заставила Поллиона невольно забыть о неловкости раба. Тонкий подход!
Но Августу же Рим обязан бесчеловечным законом, согласно которому в случае убийства хозяина одним из рабов все рабы, находившиеся в это время в доме, должны были быть казнены.
Вернёмся к жизни провинций в эпоху правления Августа. Управление ими осуществлялось не просто от имени сената ли, императора ли, но под постоянным контролем высшей власти[1154]. Принцепс самым добросовестным образом изучал донесения доверенных лиц о состоянии дел в тех или иных регионах Империи и постоянно объезжал их, дабы самому оценить действительное положение, узнать о существующих проблемах из первых рук, принять меры для исправления ситуации. Вот оценка Светония: «Из провинций он взял на себя те, которые были значительнее и управлять которыми годичным наместникам было трудно и небезопасно; остальные он отдал в управление проконсулам по жребию. Впрочем, некоторые он в случае надобности обменивал, а при объездах часто посещал и те и другие. Некоторые союзные города, своеволием увлекаемые к гибели, он лишил свободы; другие города он или поддержал в их долгах, или отстроил после землетрясения, или наградил латинским или римским гражданством за заслуги перед римским народом. Как кажется, нет такой провинции, которую бы он не посетил, если не считать Африки и Сардинии: он и туда готовился переправиться из Сицилии после победы над Секстом Помпеем, но ему помешали сильные и непрерывные бури, а потом для этого уже не представилось ни времени, ни повода.
Царства, которыми он овладел по праву войны, он почти все или вернул прежним их властителям, или передал другим иноземцам. Союзных царей он связывал друг с другом взаимным родством, с радостью устраивая и поощряя их брачные и дружеские союзы. Он заботился о них, как о частях и членах единой державы, приставлял опекунов к малолетним или слабоумным, пока они не подрастут или не поправятся, а многих царских детей воспитывал и обучал вместе со своими»[1155].
Осторожность Августа в предоставлении римского гражданства не мешала ему в случае необходимости давать его целым городам, заслужившим такую награду верностью Риму. Важно было то, что жители провинций отныне твёрдо знали, что они всегда могут обратиться с жалобой к императору. При республике ничего подобного быть не могло по определению – как было жаловаться в сенат на сенатского же назначенца? История с Гаем Верресом, от которого Сицилию избавили гражданское мужество и ораторский талант Цицерона, осталась исключением из общего правила. Теперь провинциалы не только знали, что император через своих прокураторов хорошо осведомлён о положении дел в их областях, но и сами получили право на обращение к носителю высшей власти. К этому можно было прибегать в случае конфликта местных представительных органов с наместником. Появилась возможность обращаться с жалобами во время ежегодного исполнения обрядов, связанных с культом императора[1156]. Они совершались виднейшими представителями провинциальных городов, из которых и состояли представительные собрания. Для культа императора и Рима в городах провинций сооружались храмы богине Города Роме и гению Августа.
Для укрепления римской власти в регионах по распоряжению принцепса выводились колонии. Сам он свидетельствовал:
«Колонии воинов в Африку, Сицилию, Македонию, обе Испании, Ахайю, Азию, Сирию, Нарбоннскую Галлию, Писидию я вывел.
В Италии также были выведены по моей воле 28 колоний, которые при моей жизни были славнейшими и многолюднейшими»[1157].
Когда речь идёт о провинциях, то надо помнить об их значительной разнородности – как этнической, так и социальной и экономической, что создавало проблемы в поиске опоры римской власти. На Западе, прежде всего в Галлии, Рим при Августе видел свою опору в местной аристократии. Она была авторитетна среди кельтских племён, и задача власти была постепенно интегрировать её представителей в римский социум. Для этого в первую очередь использовалось предоставление латинского и римского гражданства. Правда, как придётся Августу убедиться в конце своего правления, не всегда это обеспечивало подлинную лояльность провинциалов.
В Северной Африке – области самого высокопродуктивного сельского хозяйства Империи, ставшей житницей Рима и Италии, опорой римской власти были местные землевладельцы[1158].
На особом положении находился римский Восток, где, как уже говорилось, именно со времени правления Августа опорой имперской власти стало, прежде всего, население греческих городов. Эллины наряду с римскими гражданами являлись привилегированным слоем населения. Сам Август, понимая, насколько важна здесь опора на эллинов, всячески покровительствовал им, защищал от произвола наместников и даже от римских граждан, в большинстве своём взиравших на греков свысока. Порой приходилось принимать решительные меры. Так в ливийской Киренаике принцепс распорядился передать суды, ранее находившиеся в руках исключительно римских граждан, смешанным комиссиям из римлян и эллинов[1159].
Благотворно сказывалась на провинциях римского Востока политика Августа, поощрявшего развитие торговли и ремёсел. Поддержка зажиточных и богатых слоёв населения привела к оживлению всей экономики. Строительство дорог способствовало развитию как внутренней, так и транзитной внешней торговли. Всё это вкупе содействовало расцвету городов. Среди них выделялись Александрия, Антиохия на Оронте, Византий[1160]. Развивалось производство тканей, керамики, металлических изделий, ювелирных украшений. Наблюдался рост сельскохозяйственной продукции. Местные купцы в Малой Азии, Сирии, Египте торговали не только изделиями высокоразвитых ремёсел своих городов. Особым спросом пользовались дорогие товары из Аравии, Ирана, Индии. Здесь выделялись шелка, благовония, драгоценные камни. Всё это было прямым следствием прочного внутреннего мира, наступившего в правление Августа, и отказом на Востоке от дорогостоящих внешних авантюр. Конечно же, расцвету этих провинций способствовали древние традиции городской жизни, сельского хозяйства, сложившиеся здесь за предыдущие эпохи. Основанные эллинистическими государствами города соседствовали с Алеппо, Дамаском, Апамеей, Тиром, Сидоном и многими иными центрами, чья история насчитывала не одно тысячелетие.