Подытожим. Только нравственная сила может сплачивать людей на великие дела, разумеется, если она для всех едина и является непререкаемым и абсолютным критерием поступков, вечным мотивом служения на общее благо. Между тем светское сознание не может принять столь «неустойчивый» для себя, нерациональный мотив и критерий. Ему нужна материальная выгода, обоснованность нравственного поступка.
Различие прав по управлению государством (во всевозможных формах: участие в деятельности парламента, возможность занимать административные должности и т.п.) существовало в любом обществе изначально. Средние века и начало Нового времени демонстрируют нам целые кодексы сеньорских прав, где подробно расписано, кто и что может (или обязан) делать в зависимости от принадлежности к определенному сословию, наличия титула и свойства титула.
XX в. ушел от практики законодательного закрепления особых публичных прав. Но значит ли это, что фактическое неравенство публичных прав не имеет места даже в наши дни, в начале третьего тысячелетия? Конечно, нет. Например, известный американский исследователь Д. Белл – основоположник постиндустриализма приводит вполне обоснованные примеры того, что и в наши дни социальное положение личности фактически предопределяет различия в политических правах по управлению государством[637].
Любопытно, что начало правообязанности наглядно проявлялось даже в Конституциях СССР, где одновременно закреплялись право на труд и обязанность трудиться, право на срочную действительную военную службу и обязанность защищать Родину как священный долг каждого советского человека. Массу аналогичных примеров мы найдем и в законодательствах государств иной политической системы, не только СССР.
Как видно из истории, все попытки уравнять в правах не привели к искомому результату по вполне понятным причинам: либо восторжествовало бы формальное право, либо погибло бы государство. В самых демократических государствах мира эмигранты не имеют таких же прав, как и коренное население. Но кроме правовой политики государства, закрепляющей неравенство прав в форме правовых актов (законов), весьма широко распространена практика бойкота местным населением приезжих по тем или иным критериям: цвету кожи, национальности, роду занятий, наличию судимости и т.д. Назвать эти явления «пережитками» – значит не сказать ничего. Именно за счет этих «пережитков» продолжают сохраняться устойчивые и здоровые элементы общества, самосохраняется национальная культура, а, следовательно, сохраняется здоровым государство.
Впрочем, государство может предоставить политические права по управлению государством национальным меньшинствам с учетом конкретных ситуаций, давности проживания, фактора культуры и т.д. Но, подчеркнем еще раз, при всех плавающих формах реализации принципа правообязанности его критерии должны быть соблюдены: это служение общему благу, права как следствие обязанности служения перед Богом и обществом, наличие единого правового идеала, личная ответственность за исполнение своих обязанностей.
Подытоживая, мы должны с уверенностью сказать, что альтернативы принципу правообязанности, как он понимается и раскрывается в христианстве, нет. Здоровой, конечно, альтернативы. Многочисленные примеры на сей счет предлагает нам история нашего Отечества. По свидетельствам известных исследователей, общество в Московском государстве разделялось на группы, различавшиеся между собой родом государственных повинностей[638].
Не борьба за право и не сословное право лежали в основании социальной дифференциации и политического строя России, а государственная повинность, государственная обязанность. Безусловно, сословное деление общества приводило к разнице социальных положений и появлению особого социального статуса у определенных категорий лиц. Но это не было правом, которое закреплялось за сословием на «веки вечные». Вот что писал по этому поводу В.О. Ключевский. «В других странах мы знаем государственные порядки, основанные на сочетании (выделено мной. – А.В.) сословных прав с сословными обязанностями или на сосредоточении прав в одних сословиях и обязанностей в других. Политический порядок в Московском государстве основан был на разверстке между всеми классами только обязанностей, не соединенных с правами. Правда, обязанности соединены были с неодинаковыми выгодами, но эти выгоды не были сословными правами, а только экономическими пособиями для несения обязанностей»[639]. Сами политические права, т.е. права по управлению государством, вытекали из обязанностей, но не наоборот.
Поистине замечательное по своей простоте решение проблемы! Лицо должно служить ближнему и имеет на это прирожденное право. Реализуя его, оно принимает на себя обязанность служить службу. По характеру работы, по ее значимости для всего общества и государства в целом лицо получает право участвовать в общеполитической деятельности, т.е. приобретает политические права. В свою очередь, это не предел карьеры тщеславного политикана. Получив права по управлению государством, лицо приобрело еще большие обязанности, от которых отказаться не может.
В Московском государстве невозможно было увильнуть от исполнения своих обязанностей даже путем отказа от экономических выгод, возникающих при несении той или иной государственной повинности. Даже если московский дворянин записывался в холопы и отказывался от своего поместья, при начале военных действий его все равно забирали на ратную службу вне зависимости от рода ныне выполняемых занятий и наличия (отсутствия) поместья, необходимого ему для прокорма[640]. Как уже указывалось, вершиной этой пирамиды являлся государь, в праве которого распоряжаться подданными никто не сомневался, как и в том, что в основе деятельности царя должно лежать сознание собственных нравственных обязанностей[641].
Конечно, предлагаемый расклад – не подарок. Гораздо легче принцип «золотого века» дворянства: максимум прав при минимуме обязанностей. Приятно жить, наслаждаясь бездельем, когда твое право приобретено за счет чувства собственного достоинства твоего крепостного крестьянина. Но жить за счет другого – не укладывается ни в какие моральные рамки: какая уж тут любовь к ближнему! Гораздо труднее, ощущая свое превосходство, показывать пример служения и Отечеству, и людям. Жизнь земная – по христианскому учению – не загородная прогулка, а путь преодоления соблазнов и собственных искушений («жизнь прожить – не поле перейти»). Христос сказал, что бремя Его легко, что для этого нужно только иметь веру. Для человека неверующего тяжел любой закон, не только данный Христом.
Следует оговориться, что неотделимость человека от своего сословия, как мы видим на примере Московской Руси, представляет собой форму, во многом зависимую от исторических условий. Безусловно, по мере распространения христианства и его укрепления начало правообязанности не может полагать такой жесткой зависимости человека от социальной группы, участником которой он является. В этой связи нельзя делать упрек Московскому государству в преобладании в нем тоталитарных или коллективистских тенденций: самые негативные из них растворились бы с течением времени без больших усилий, найдя замену в более индивидуальных формах подчинения себя общему благу.
Таким образом, именно начало правообязанности позволяет нам решить древнюю как мир проблему соотношения права и нравственности. Признавая единство их цели – охрана существования и содействие развитию общества на началах справедливости – и происхождения, мы признаем разницу лишь в способе ее достижения. Нравственность действует путем наложения на человека или человеческий союз односторонней обязанности. Право устанавливает не только обязанность, но и притязание. Наличность притязания как следствие обязанности является и наградой, и стимулом для ее исполнения. В результате обеспечивается непременное осуществление тех нравственных велений и того социального добра, которые составляют содержание права[642].
§ 3. Социальные отношения
Если мы в свете сказанного рассмотрим отношения между обществом и государством, то легко убедимся в том, что начало правообязанности главенствует и здесь. Христианская симфония возможна лишь тогда, когда каждый человеческий союз будет осуществлять только свои задачи, максимально стремясь служить всем. Понятно, что в тех случаях, когда государство решается принять на себя часть функций общества, а вернее той или иной устойчивой социальной группы или их совокупности, оно ввергается в сферу несвойственных ему интересов и проблем. Аналогично и общество в лице своих устойчивых социальных групп не может претендовать на роль «указующего общественного мнения», с которым верховная власть должна якобы считаться.
Но как же тогда, спросим мы, должны строиться эти отношения? Вопрос представляется тем более актуальным, что в течение последних десятилетий в нас уже вросло либеральнодемагогическое убеждение, согласно которому власть должна считаться с «общественным мнением» и точкой зрения социалистов, что государство должно заниматься социальным вопросом путем планирования жизнедеятельности общества и жесткого административного регулирования рынка. Но соответствуют ли эти идеи существу и природе государственного начала?
Напомним, что мы определяли государство в двух смыслах: как форму организации общества и как верховную власть, возглавляющую аппарат принуждения (правительство). В первой своей ипостаси государство отличается от общества главным образом наличием организованной верховной власти. Именно верховная власть, через закон и принуждение, организует общество в сфере политикоправовых отношений.
Но в сфере социальных отношений, как легко догадаться, государство и есть то самое общество, которое социалисты предлагают ему собой подменить. Если же государство понимается в качестве правительственного аппарата, проблема осуществления отдельных видов деятельности вспыхивает с новой силой, поскольку данному аппарату придется создавать те же самые предприятия и организации, те же самые профессиональнотерриториальные слои населения (сословия), которые и так присутствуют в обществе, но уже в качестве «государственных».
В этом случае неизбежно появляются «государственный директор», «государственное предприятие», «государственное учреждение», «государственный банк» и т.д. С этим связано много проблем. Даже возглавляя коммерческие организации, их руководители должны ставить на первое место не извлечение прибыли, а государственный интерес. В этом отношении их статус приближается к государственным служащим. С другой стороны, профессиональная деятельность этого слоя так или иначе связана с устойчивыми социальными группами.
Как может государственный банкир осуществлять свою деятельность, если он неизвестен в своем кругу, не общается с коллегами, а его слово ничего не стоит? Предположить, что государственный банкир может игнорировать свое сословие, быть в стороне от социальной структуризации общества – невозможно, если, конечно, заранее его деятельность не обрекается на провал. В свою очередь, постоянное общение с коллегами по сословию в значительной степени обусловливает наличие общего, постоянного и четко выраженного профессионального интереса, игнорировать который государственный банкир, скажем, не всегда хочет или может. Впрочем, вполне допустимы ситуации, когда, например, интересы государства не затрагиваются профессиональным интересом данной группы людей. Вопрос в том, каким образом заставить государственного банкира работать наперекор своему профессиональному интересу, если, конечно, это потребуется, и как сделать так, чтобы деятельность устойчивых социальных групп не вредила государству, равно как и его деятельность им?