Очень точно выразил эту мысль замечательный русский мыслитель С.Л. Франк (1877—1950). «Не страх и властолюбие, – писал он, – творит государственное единство – оно создается готовностью к жертвам, аскетизмом воина и аскетизмом гражданского служения, верою в нравственную святость государственного начала. Человек как таковой вообще не имеет никаких “прирожденных” и “естественных” прав: его единственное и действительно неотъемлемое право есть право требовать, чтобы ему было дано исполнять его обязанность (выделено мной. – А.В.)… Всякая обязанность человека есть обязанность перед Богом, обязанность служить правде. Общество или государство может требовать от человека того, и только того, что необходимо для того, чтобы оно могло исполнять свою обязанность служения правде»[633].
Поскольку «право есть власть», то и наличие права есть признак наличия особой благодати, помощи со стороны Бога в служении правде, служении на общее благо. Эта важнейшая деталь – нравственная ответственность за свои поступки как важнейшая мотивационная составляющая человеческой деятельности – не раз отмечалась в трудах и проповедях Отцов Церкви. С другой стороны, более высокое положение в обществе, в государстве, неизменно дает человеку и новые, еще большие права по реализации правового идеала, подразумевая при этом и повышенную ответственность носителя особой Благодати. Носитель властной силы имеет высшие права, но и наивысшие обязанности за вверенных ему людей, что сопрягается с полной ответственностью. Как говорил Иоанн IV (Грозный) – (1530—1584), царь волен над жизнями и смертью всех своих подданных, но и ответит перед Богом за каждый их грех[634]. Здесь десять раз подумаешь, чем примешь на себя новый чин, новую должность, новое назначение. Тяжесть государственного бремени здесь так велика, что верховный правитель подлежит особому миропомазанию, т.е. второму крещению. Только через стяжание Святого Духа верховный правитель получает силы нести нравственное бремя государственного строительства, государственной ответственности.
Бессмысленно и пусто говорить о том, что все лица в государстве имеют или должны иметь одинаковые права. Если мы понимаем право в христианском смысле (т.е. имеющем в своей основе нравственную ответственность), это требование есть соблазн получить ту власть, которая тебе не по силам, те права, которые реализовать лично ты не можешь. Кроме того, реальное понимание социальных проблем и трудностей жизни показывает и с практической точки зрения несуразность этой идеи. Как можно уравнять в правах (способностях) умудренного жизнью старика и едва достигшего совершеннолетия юношу? Лица, заслужившего авторитет в данной социальной группе, и вполне обоснованно имеющего последнее слово по многим вопросам, и человека, только вступившего на путь творчества и труда?
Есть, конечно, и известная правда того, что неравенство прав несправедливо по своей сути. Как известно, именно на этом утверждении вырос либерализм и социализм, возмечтавший создать идеальный социальный строй с равными правами и возможностями у всех людей. Действительно, не все, мягко говоря, обладатели прав и социальных возможностей реализуют их на общее благо. Вместо того чтобы помогать слабому, властители зачастую упиваются собственной властью и богатством. Но можно ли решить эту проблему нравственного несовершенства земным, социальным путем? Крайний способ, устраняющий эту несправедливость, – революция, ломающая все устоявшиеся традиции и общественные отношения, безусловно предоставляющая отдельным представителям низших групп возможности, ранее невиданные для них. Но это следствие анархии отношений, когда «счастливый случай» выпадает далеко не всем, а лишь тем, кто случайно оказался в нужном месте и в нужное время. Иными словами, закономерности здесь нет никакой. Все есть следствие броуновского движения частиц.
Если и есть желающие признать это состояние справедливым, то среди серьезных исследователей их немного. Общество не может все время находиться в этом анархическом (деструктуризованном) состоянии. Необходимость упорядочения его бытия приводит к тому, что в скором времени оно вновь создает различные по иерархии группы населения. Таким образом, революция, как способ борьбы с социальным и политическим неравенством, ничего кардинально не меняет. Вновь подтверждается христианское убеждение, что социальное неравенство – как зло – неистребимо на земле, и единственный способ устранить это зло из жизни – начало правообязаности, где каждый служит всем, а все – каждому.
Переходя к индивидуальности и ее восприятию правовой действительности, не следует упускать из виду следующий вопрос: какое значение конкретное, данное право имеет для этого лица? Нередки ситуации, когда данное личное право, даже самое «естественное», не имеет для «меня» никакой ценности в силу самых разных причин. Например, для человека спор о праве собственности, которое традиционно включается в реестр «естественных», «неотчуждаемых» прав личности, может быть совершенно пустым только потому, что самой собственности у него нет. Собственность может и быть, но человек по своим духовным убеждением индифферентен к тому, как государство регулирует это право. Лицо может иметь право избирательного голоса и пассивное избирательное право, но не пытаться реализовать его в силу нежелания лично и непосредственно участвовать в политической борьбе.
Попытки сделать всех граждан хоть «немножко собственниками» или принудить их всех участвовать в избирательной кампании (в качестве активных или пассивных ее участников) не меняет ситуацию. Если у «меня» меньше собственности, чем у многих других, вряд ли это прибавит «мне» большего рвения следить за обеспечением права собственности как правового института в государстве. Изменив ситуацию к «лучшему», сделав всех граждан собственниками еще большего имущества, мы не изменим ситуацию качественно, поскольку сам метод нашего убеждения – количественный, формальный по своему существу.
Всегда остается разница в социальном положении, которая закономерно приводит к разному пониманию своего права чтото делать. Любой деятельности по уравниванию в правах неизбежно должна сопутствовать деятельность по уравниванию всех в социальных возможностях. Но это, во-первых, невозможно, во-вторых, приводит к тому негативному эффекту, когда лицо начинает воспринимать только права, игнорируя обязанности.
«Сделай сначала для меня тото и тото, а потом спрашивай!» – говорит человек государству. Утрачивается и реальное понимание ответственности лица за свои права, что зачастую находит свое крайнее проявление в некогда устоявшемся тезисе светской науки. Утверждается, что человек не виновен в своих поступках, поскольку они были вызваны его трудным социальным положением, нежеланием общества помогать ему, невозможностью познать «добро» и «зло», т.е. социальной средой.
Получается совершеннейший алогизм: признается, что человек есть свободная личность, способная преобразить своей свободной волей окружающий мир, и одновременно полагается, что личность человека, его желания, характер, привычки, сама нравственность обусловлены социальной средой, т.е. окружающим миром. По этой причине мы должны переместить категорию «справедливость» из количественного ряда в качественный.
Справедливость заключается не в том, что у всех равные права, а в том, что лицам права предоставляются в зависимости от их участия в деле служения всему обществу и устроения общего блага. Более того, мы должны признать вполне нормальной и соответствующей правовому идеалу ситуацию, когда ряд лиц вообще будут лишены известных прав. В первую очередь, конечно, эта возможность реализуется в сфере политикоправовой, публичной, имеющей доминирующее значение для всего государства в целом, и в меньшей степени она характерна для личной деятельности. Здесь лежит сфера реализации своих личных дарований, забота «о хлебе насущном». Кроме того, как правило, эта сфера не имеет непосредственной связи с общегосударственной деятельностью.
Определив значение государствообразующей нации для жизни государства и национальной Церкви, тем более – в условиях имперского бытия, можем ли мы уравнять без опасения нарушить баланс органических и неорганических элементов общества и угрозы кризиса, а то и саморазрушения государства, все национальные группы этого политического союза? Можно ли было, к примеру, давать в XVIII—XIX вв. политические права, равные с публичными правами коренной русской нации, полякам – традиционным врагам России? Очевидно, это требование выглядит самоуничтожающим для государства.
Сказанное не приводит к угнетению или дискриминации инородного населения. Мы обращаем внимание на то, что данные ограничения лежат главным образом в сфере публичной политики, иными словами – управления государством, созданного совсем не этими национальными группками. Самое главное, что наличие прав государствообразующей нации по управлению государством влечет за собой и требование к ее представителям в любой момент отдать свою жизнь за это государство. Причем не только за государство, но и за веру как основу христианского государства. Можно ли полагать, что за чужое ему государство инородец готов отдать жизнь?
Повидимому, можно сказать и более категорично. Подталкивание инородцев к тому, чтобы они приняли на себя равные с исконным населением права, есть ущемление их прав личности – свободы совести, выбора рода занятий, территории проживания и т.п. Кроме этого, следует учесть, что в зависимости от приобщения тех или иных народностей к русской национальной культуре, от внешнеполитических и внутренних условий отношения могут меняться: со временем те, кто раньше не мог привлекаться к служению государству, привлекаются к службе. Этими примерами полна история России.
В сфере гражданского оборота, как указывалось выше, принцип качественно меняется. Здесь ограничения прав ничтожны, хотя и нельзя сказать, что всегда и везде права всех лиц, социальных групп и национальных образований в государстве могут быть равны. Некоторые отрасли промышленности, имеющие стратегическое значение для государства, очевидно, не могут быть предоставлены всем, кто пожелает их получить. Административный контроль не всегда, а вернее – практически никогда не приносит нужного эффекта. Следовательно, только за счет правильного отбора лиц, имеющих право претендовать на получение в эксплуатацию той или иной отрасли промышленности, предприятия, объекта, может быть решен этот вопрос.
Следует обратить особое внимание на то обстоятельство, что мы говорим сейчас не столько о конкретных правах, подлежащих дифференциации, сколько о принципах правового регулирования общества. Их реализация представляет собой дело внутренней государственной политики, которая основывается не только на идеях права и правообязанности, но и на массе практических факторов: составе населения государства, характеристике экономики, видах национальных меньшинств, их конфессиальных пристрастиях, количестве, территории исконного или сиюминутного проживания, и т.д.
Понятно также, что при неизменности принципов формы их реализации варьируются. Например, в определенные периоды государство может безболезненно для себя предоставить право собственности на определенные объекты народного хозяйства инородцам. Но в некоторых ситуациях – лишить их этого права или ограничить его. Конечно, процесс национализации объектов народного хозяйства не должен совершаться авторитарно, а уж тем более безвозмездно: этот вариант совершенно противоречит духу христианства и Священному Писанию. Исключения должны составлять лица, преступным путем приобретшие данное имущество, как, например, российские олигархи в ходе приватизации.
Таким образом, в христианстве личное право выступает только в качестве следствия обязанности личности перед государством и Церковью, что воплощается в идее «правообязаности». Это подразумевает, как указывалось выше, не противопоставление личного права и общественной обязанности, а отождествление права служить обществу с нравственной обязанностью.
Имея в качестве своей основы веру в Христа, всех собирающей и сплачивающей в одно духовное и государственное тело, начало правообязанности полагает своим совершенным и самым действенным мотивом совесть христианина, стремление достигнуть духовного совершенства, боязнь Бога («бойтесь Господа, все святые Его, ибо нет скудности у боящихся Его», – говорил псалмопевец и будущий великий царь Давид)[635].
Это есть боязнь впасть в грех, оступиться перед Богом, не заслужить Царствия Небесного и вечного спасения. В практических мотивах эта вера предполагает боязнь, что за твои грехи ответят потомки, даже в первых поколениях. Что при всей долготерпимости Господа и Его любви наказание может прийти в любой момент за все грехи сразу[636]. Знание греха и сознание того, что «я» грешу, что есть «самый грешный», соединенные с пониманием своих обязанностей перед Богом и людьми – исконное, типичное и самое естественное для христианского правосознания. Знание того, что все перед Богом равны, что все – суть образ и подобие Его, не дает развиться никакому шовинизму. Колониальная история России демонстрирует нам опыт по возможности уживаться в рамках одной Империи сотням национальностей и народностей, причем без угрозы их физического уничтожения.