Так же и государство до тех пор будет оставаться христианским, пока, сочетая свою деятельность с вероучением, будет служить каждому через Церковь, не пытаясь ущемить прав, но ограждая ее. Как мы видим, любое, даже самое незначительное нарушение этой связи, этого симфонического единства, неизбежно приведет к искажениям, вредящим и одному и другому союзу, ведущим к их гибели, разложению.

Государство не может существовать в отрыве от Церкви. В свою очередь и Церковь, существующая вне государства, утрачивает свой земной смысл и значение великого воспитателя человека и верховной власти. Между тем данное требование – отделение не Церкви от государства, а государства от Церкви, также имеет своих сторонников. Лично автору данной работы пришлось в свое время с изумлением слышать из уст одного священнослужителя эту идею, обоснованную самым благоприятным образом. Ссылаясь на ситуацию в начале XX в., когда в борьбе с ересью имяславия Церковь призвала на помощь государство, почтенный иерей считал крайне необходимым и соответствующим интересам государства и Церкви их разделение. Но что это, как не отделение Церкви от государства, только наоборот? Неважно, кто от кого отделяется. Важно то, что соборность обоих союзов, положенная в христианстве и самом их естестве, должна быть разрушена.

Выходит, что каждый из этих союзов должен стать для себя самодостаточным, самоограничиться некой «своей» собственной деятельностью. Мол, церковь будет молиться, а государство будет властвовать. Представляется, что в результате мы получим или новую модель католицизма, или новую протестантскую секту. Но и в одном и в другом случае утрачивается та Церковь, которая была основана Христом, исчезает ее святость.

Сказанное не является преувеличением. Как мы видели, Церковь не является союзом принудительным, но основанным только и исключительно на заповеди христианской любви друг к другу. Все обряды, все таинства ее, начиная со святого крещения, принимаются только добровольно. Может ли Церковь соперничать с государством на равных, «отстаивая» свой интерес, не переняв от него принудительные, властные возможности? Вопрос, конечно, риторический.

Церковь христианская никогда, ни при каких обстоятельствах не может являться силой, противостоящей государству, или союзом, не признающим верховную власть государства над собой. Это не есть признак конформизма, но явление истинной христианской покорности перед Божией Волей, посылающей христианам праведную – а когда и не праведную, – но власть. И служить этой власти, вразумлять ее, терпеть от нее гонения и даже смерть – норма поведения христианина. Альтернативы нет.

Данное учение сформировалось в недрах церковного сознания еще в творениях святых Отцов Церкви. Разъясняя слова Христа и Его апостолов, св. Иоанн Златоуст, св. Амвросий Медиоланский, св. Григорий Богослов дали нам главное понимание характера истинных взаимоотношений между Церковью и государством[604].

Церковь находится в государстве, но государство, как верховная власть, пребывает в Церкви. Поставляя Церковь выше государства, учители Церкви ограничивали ее власть одной нравственной силой убеждать власть, молиться за нее и претерпевать мучения за нее и за веру. Церкви принадлежит только право совета и обличения. Высшим пределом ее власти является наказание церковное. В то же время верховная власть не беспредельна, и она имеет свои границы. В области государственных отношений все обязаны ей повиноваться. Но в области религиозной христианин руководствуется апостольским правилом, что «Бога надобно слушать более, нежели человека»[605].

Как только Церковь становится организатором сопротивления верховной власти, так сразу же Она утрачивает те черты, которые изначально присущи Ей. Сопротивление соборное подразумевает в первую очередь молитву за власть перед Богом, дабы Он направил ее на путь Истины. Жертвенность и, как ни странно, обычная церковная деятельность, полагаемая в основу народного мнения о конкретной власти и правителях, позволяет сдерживать противоречия, таящиеся в обществе между социальными группами и верховной властью.

Прекрасным классическим примером истинно христианского отношения Церкви к верховной власти могут быть слова патриарха Московского и Всея Руси Алексия I, который в ответ на упреки представителей Русской зарубежной православной церкви о служении им панихиды по Сталину сказал: «Я служил не за безбожника, но за власти, посланные Богом, за наши грехи! (выделено мной. – А.В.)»[606].

Таким образом, симфония государства и Церкви может быть достигнута только в том единственном случае, когда государство будет иметь свою официальную, государственную религию, т.е. когда с точки зрения закона признает себя христианским. Связанность себя верой приводит к тому, что государство публично обязуется признавать истинной именно эту веру, признавать абсолютными и значимыми для всех, в том числе – для верховной власти, истины христианства. Это означает, что государство принимает на себя публичную обязанность защищать Церковь и веру, способствовать их распространению и сохранению чистоты апостольских традиций.

Вопросом, долгое время – хотя эта проблема актуальна и поныне, – возбуждавшим многие «смелые» умы, является вопрос о церковном имуществе и отношении к нему государства. Как правило, секуляризация (т.е. в данном случае изъятие) церковного имущества заявлена в программах самых разнообразных политических сил. К сожалению, вынуждены констатировать факт, и христианские государи обращались – под влиянием государственных потребностей или внешних условий – к этой пагубной идее. Между тем преодолеть – конечно, теоретически – этот соблазн не так сложно, если мы учтем следующие обстоятельства.

Церковь есть не только место, где христиане служат Богу во время литургии или других церковных служб. Церковь есть и воплощенное, материализовавшееся сострадание. «Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас… Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?» – сказал Христос[607]. А на вопрос апостола Петра: «Сколько раз прощать брату моему, согрешившему против меня? До семи ли раз?» – ответил: «Не говорю тебе до семи, но до семижды семидесяти раз»[608]. Незадолго до Своей крестной смерти Он сказал Апостолам: «Заповедь новую вам даю, да любите друг друга; по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой»[609].

Совершенно последовательно святые отцы и подвижники учат, что только в Церкви может жить и развиваться отдельная личность. В то же время возрастание отдельных членов Церкви есть и возрастание Церкви[610]. Человеческое общество есть Церковь. Отношения любви и всепрощения, служения ближнему, заповеданные Христом, должны иметь в нем свою прямую реализацию. Но в реальной социальной жизни сам факт стихийного распределения людей по органическим союзам свидетельствует о невозможности абсолютного проявления любви – самого высокого чувства – здесь, на земле. Но тот дух всепрощения, личной ответственности и взаимовыручки, то простое, взятое из Церкви убеждение, что индивидуально, без мiра спастись нельзя, но только всем вместе; находит свою реализацию в других формах. Каждый христианин угоден Богу, если он помогает ближнему. «Так как вы сделаете это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне», – говорит Христос[611].

Замечательно точные примеры материализации этой заповеди приводил известный русский историк В.О. Ключевский (1841—1911). «Древнерусское общество под руководством Церкви, – писал он, – в продолжении веков прилежно училось понимать и исполнять… заповедь о любви к ближнему… Любовь к ближнему полагали прежде всего в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню… Любить ближнего – это, прежде всего, накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице. Человеколюбие на деле означало нищелюбие. Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым средством личного нравственного здоровья (выделено мной. – А.В.): она больше нужна была самому нищелюбию, чем нищему»[612].

Легко заметить, что упразднение Церкви у протестантов тут же приводит к крайне негативному отношению к нищим, вернее – менее обеспеченным, чем это «полагается» обществом, лицам. На них организовываются настоящие охоты: они изгоняются, ссылаются на каторги, умерщвляются. Несложно заметить, что такое отношение может быть возможным только вследствие материализации оценки человеческой личности. Когда человек оценивается не по духу, каковым его наделил Господь, а по социальному положению. Поэтому нищенство, понятое как непроизводительный элемент общества, было признано антиобщественным явлением. Какое уж здесь сострадание и христианство! Не случайно уже в XIV в. мы встречаем широкую практику борьбы с нищенством[613].

Применительно к условиям того времени, когда войны происходили не переставая, когда тысячные толпы разоренных войнами людей скитались по всей территории страны в поисках убежища и куска хлеба, борьба с нищенством означала, попросту говоря, их физическое уничтожение.