Самое главное – американская нация никогда не жила в рамках одной религиозной культуры, одного вероисповедания. Здесь мы встретим группы язычников, протестантов, католиков, мусульман, буддистов, иудеев и различных сектантов. Более того, история показывает нам, что первые переселенцы Америки принадлежали к числу людей, отверженных традиционными религиозными конфессиями: католицизмом и протестантизмом (мы имеем в виду его доминирующие течения). Идея религиозной свободы, как субъективного права верить во что угодно, на которое государство не вольно воздействовать, изначально была провозглашена именно в Америке.
Более того, религиозная культура изначально была заявлена в Америке как явление, индифферентное государству; США – государство изначально светское. По этим причинам американская нация формируется как качественно новая, не схожая со всеми другими, где система ценностей формируется не в привычной религиозной среде, но вне ее.
Идея государства получает в Америке свое закрепление далеко не сразу, и ее реализация дает нам качественно новые формы – демократической, «договорной» федеративной республики[581]. Государство здесь – едва ли не впервые в истории – ощущается человеком как «постороннее» ему, чуждое, созданное только для осуществления узкопрактических целей собственной защиты и безопасности.
Могут возразить, и вполне обоснованно, что, напротив, государство для гражданина США является предметом его национальной гордости. Действительно, американец гордится своим государством, но не следует забывать, что как идея нации, так и идея государства получает там особое выражение, далекое даже от традиционного, европейского. Государство уважается за то, что именно посредством его удерживается и распространяется тот новый образ жизни, новый социальный идеал, который создала американская нация. Государство здесь, скорее, рассматривается как внешнеполитическая сила, которая позволяет новой цивилизации удержать свои позиции и расширить границы своего влияния. И, конечно, как сила, обеспечивающая личную безопасность едва ли не в любой точке мира самому среднему американцу.
Аналогичные мотивы чувствуются и в отношении среднего американца к политической системе, поскольку его участие в ней обусловлено редчайшим гимном «среднему» голосу. С ним заигрывают, ему льстят, его мнение считают решающим, и эта ситуация поддерживается всеми возможными способами, хотя и здесь виден явный регресс в желании обустраивать государство. Если же рассматривать государство как силу, осуществляющую и внутреннюю политику, то оценки меняются очень существенно. Чувство государственного служения очень быстро сдает свои позиции, и государство понимается, скорее, как враг, который хочет тебя обмануть и лишить заработанного.
Как мы видим, государство может быть создано даже в тех случаях, когда в его образовании участвует не единая нация, а механическая совокупность народа, объединенного иным, негосударственным и ненациональным интересом. Государство выступает в данном случае как форма защиты не нации, но определенной культуры: именно этот фактор и позволяет создавать единое политическое тело представителям разных наций, в противном случае предприятие было бы обречено на неуспех.
История Соединенных Штатов Америки как ненационального государства насчитывает чуть более 200 лет – срок совсем незначительный, если мы вспомним, что традиционные национальные державы существуют тысячелетия. Это – слишком мало, чтобы говорить о какихлибо положительных прогнозах и перспективах существования и процветания ненациональных, «нетрадиционных» государств. Кроме того, нельзя не учитывать и двух других, чрезвычайно важных исторических фактов.
Во-первых, было бы категорично неправильным говорить о США как государстве, где идея нации вообще не зарождалась и не имела попыток реализации. Именно этими попытками в том числе объясняется тот факт, что даже при создании этого государства идея избранной, государствообразующей группы, хотя и не основанной на этническом единстве, как обычно, совсем не отвергалась «отцамиоснователями»[582].
Речь, скорее, шла об идейном родстве людей, уверовавших в одни и те же политические и правовые идеалы, которые их и объединяли. Это – не нация, но некий ее аналог, дух которого далек от соответствия человеческой природе и природе государства. Поэтому и демократические свободы, провозглашенные в конституции США, предназначались совсем не для всех, а только для определенной, очень незначительной группы населения.
Именно в США рабство получило распространение столь широко, как ни в какой иной супердержаве, и держалось долее, чем крепостное право в России. Но если в последнем случае мы можем сослаться в конце концов на сложное внешнеполитическое положение России, на «слабость правосознания ее граждан» (как любят выражаться либеральствующие мыслители), на «исторические традиции», то как объяснить факт длительного и устойчивого распространения рабского труда в США, построенных на идее политического равенства лиц, демократических принципах и т.п.?
Как известно, только после Гражданской войны (1861—1865), т.е. с конца XIX в., эти свободы получили, наконец, наиболее полное распространение. Но одновременно с этим идея создания американской нации испытала свой первый, затяжной кризис. Американское общество начинало свой путь не с традиционных начал, а с новых, неведомых ранее основ, противоречащих как настоящей природе человека, так и природе общества. Кстати сказать, наиболее широкая иммиграционная политика возникает именно в этот промежуток времени. В частности, по статистическим данным, в течение XIX в. население США увеличилось в 19 раз, а в период с 1860 по 1900 год с 31 млн человек до 76. В третье десятилетие (с 1821 по 1830 год) в Америку прибыло 143 тыс. эмигрантов, в четвертое – 600 тыс., в пятое – 1 млн 700 тыс., в шестое – 2 млн 600 тыс., в седьмое – более 2, 5 млн человек, в восьмое – около 3 млн, в девятое – почти 5, 5 млн, и в последнее десятилетие века – около 4 млн. Таким образом, в последние 30 лет XIX в. в Америку переселилось 12 млн человек, т.е. ежедневно около 2000[583].
Стоит ли говорить, что никакой единой культуры или тем более ассимиляции с «коренным» населением здесь не могло быть? Общество расширялось и количественно, и качественно, но структурировалось совсем иначе. Место апробированных опытом истории органичных социальных групп заняли мелконациональные общины, протестантские сообщества, политические партии. Впрочем, и в более ранние периоды эмигранты составляли основной источник пополнения населения США. Например, только с 1800 по 1830 г. в США из Европы выехало около 430 тыс. человек, что, по мнению специалистов, даже меньше, чем в конце XVIII столетия[584]. Как следствие, никаких единых начал, которые могли бы послужить основой становления американской культуры, мы не обнаружим в принципе.
Во-вторых, идея единой американской нации начинает быть востребованной всерьез только тогда, когда общество ощущает кризис. Иммиграционная политика если и не испытывает качественных изменений, то бойкотируется самим, уже коренным, населением, не желающим предоставлять иммигрантам те же права, что имеют они сами. В эти периоды в литературе и периодической печати все чаще упоминаются термины «американский образ жизни» и «американская нация», чем «цивилизованное общество».
Данный тезис можно сформулировать и более категорично: идея государства, стремление национального объединения реально существует лишь тогда, когда имеет место противостояние между США и любым другим государством. Мы наблюдаем явления постоянной и непрекращающейся внешнеполитической активности США, причем двоякого рода. Либо США «обороняются» от внешних врагов, посягающих на их культуру и «цивилизацию», либо агрессивная деятельность США «необходима» для «развития общечеловеческой цивилизации». Можно сказать, что США постоянно находятся в состоянии войны с кемлибо, и эта ситуация, совершенно ненормальная для традиционно национальных государств, является здесь основой, скрепляющей государственное, ненациональное тело. Так, главным началом общежития выступают уже не духовное единство и созидательная деятельность всех членов общества на общее благо, а угроза – реальная или вымышленная – внешнего врага.
Стремление к национальному началу, возникающее в период внутренних кризисов общества, тем более не соответствует духу американского государства, что, как мы видели, США является глашатаем индустриальной культуры, где традиционные элементы государства напрямую отрицаются. По какому пути пойдут США и насколько хватит сил у этого государства – вопрос до чрезвычайности неясный и спорный. Представляется, что либо американская нация образуется и победит, хотя и «сквозь тернии», естественная тенденция формирования государства через единую нацию со всеми характерными для нее признаками, либо государство США развалится. Какая из этих двух тенденций победит – сказать сейчас невозможно.
Нельзя, конечно, не упомянуть, что американская экспансия направляется против тех признаков, которые еще сохраняются в традиционных национальных государствах, главным образом – их культуры. И дело заключается не в неких «замысловатых комбинациях», а в том, что сама индустриальная культура, как антинациональная и бездуховная, крайне утилитарная по своей сути, не может существовать в ограниченном пространстве. Политические границы и национальные особенности чужды ей, поскольку они являются препятствующими факторами единой, стандартной формулы развития машинной экономики.
Для индустриальной культуры нет вопроса: является ли футбол, к примеру, культурой или экономикой? Все, что может привести к появлению дохода, есть бизнес. Бизнес – это «святое», и неважно, в чем он заключается. Деньги – интернациональный и универсальный эквивалент покупательной стоимости товара, поэтому они не знают границ. Напротив, их наличие превращается в фактор, тормозящий развитие финансовых институтов, есть явление, в значительной степени усложняющее процесс зарабатывания денег. Все индивидуальное – а национальные государства и есть носитель индивидуальной культуры – должно быть заменено стандартным. Культура рассматривается как вид доходной деятельности и превращается в крупнейший бизнес[585].
Не случайно вопрос ставится о том, что защита собственной культуры национальных государств есть вопрос их жизни и смерти. Например, Франция – четвертая страна в мире по своему экономическому значению, имеющая культуру, уходящую в глубь веков, вынуждена была в лице Жака Делора, одно время возглавлявшего европейский Общий рынок, задать США риторический вопрос: «Имеем ли мы право существовать? Имеем ли мы право сохранить наши традиции, наше население, наши языки? Входит ли в защиту свободы усилие каждой страны использовать аудиовизуальную сферу, чтобы обеспечить защиту своей индивидуальности?»[586]
То, что указанная ситуация не является чемто особенным, единственным в своем роде, свидетельствует факт денационализации Европы. На смену национальным государствам – даже, можно сказать, традиционно национальным, приходят Соединенные Штаты Европы – безгосударственное и межнациональное образование, не утрачивающее, тем не менее, своей политической силы, хотя и не достигшее того состояния, когда национальные органы власти должны замениться общеевропейскими. Впрочем, это не должно вызывать удивления.
Как только на смену началам нации, территории, духовности, традиции и предания приходят начала интернационализма индустриальной культуры, как только единственной движущей силой всемирного развития человеческого общества начинают видеть экономику и в ней искать все причины проблемы личности, общества и государства, равно как и способ их разрешения, государство начинает испытывать серьезный кризис.