Для предупреждения таких крайних ситуаций порядок, выраженный в форме обычного (в данном случае – семейного) права, представляет собой тот критерий, который позволяет урезонить самоуправного отца семейства и обязать не вполне послушного сына. Данный порядок предполагает некую усредненную модель поведения каждого из членов данной группы, соблюдение которой не позволит развиться крайностям, разрушающим этот союз. Но порядок, складывающийся в рамках конкретной социальной группы, конкретного социального союза, далеко не всегда гармонирует с теми обычаями, которые складываются в рамках других союзов, и, более того, зачастую находится с ними в противостоянии.
Такое положение вещей не может являться удовлетворительным и совершенно противоречит как идее личности, так и всем органичным формам ее жизнедеятельности и самого существования. Власть, по причине ее авторитета и наличия силовой составляющей, должна творить общие правила поведения, основываясь на обычном праве и устойчивой практике межгрупповых отношений. Только тогда будет не просто порядок в обществе, но правопорядок, где посредством сохранения системности и органичности общества, учета всех индивидуальных интересов, специфики обычаев каждой из социальных групп, индивидуальность будет максимально ограждена, защищена и иметь возможности реализации заложенной в ней способности.
Очевидно, что ни один из органичных социальных человеческих союзов не способен принять на себя такую роль. Обладая устойчивым социальным положением, осуществляя деятельность, в которой общество кровно заинтересовано, имея материальные возможности и обладая известным общественным авторитетом, каждая из социальных групп неизменно оказывается участником властных отношений, пытается навязать свою волю другим лицам и даже всему обществу. Но именно порядка в этой хаотичной властной борьбе и нет: сегодня эта группа добилась большей власти, завтра – другая. Причем и в одном и в другом случае для общества в целом временное лидерство одной из групп не дает ничего позитивного и упорядочивающего, поскольку в любом случае в основе власти будет лежать внутрикорпоративное стремление к лидерству и личный интерес.
В этом нет ничего удивительного. Как каждый человек, в силу своей ограниченности и греховной природы, стремится к тем ситуациям, которые выгодны в первую очередь лично ему, так и каждый из социальных союзов стремится главным образом к собственным интересам, к определенной монополии общественной власти. Во-первых, в этом случае можно быть уверенным, что порядок, сложившийся в данной группе, не будет подорван обычаями, сформировавшимися в другом сообществе. Во-вторых, именно путем монополизации общественной власти данная группа добивается наиболее выгодного для себя положения среди остальных союзов и социальных групп данного общества, как в узкотерриториальном масштабе, так и в границах всей нации, всего общества.
Здесь нам открывается еще одна негативная черта устойчивых социальных групп, таящаяся в их природе. Как отмечалось, главная их особенность заключается в том, что каждый объединяет людей по узкому интересу, который, очевидно, зачастую не только не стремится – да и не может – учесть интересы всех других членов общества, но и противостоит им. Например, обеспеченный человек может создать и свою службу безопасности. Но она будет работать прежде всего для него и на него, но, конечно, не на все общество.
Нельзя также не учесть, что узкогрупповой интерес, который защищает тот или иной общественный союз, вряд ли является обоснованным и оправданным с точки зрения общего служения. Как правило, союз, основанный на личном групповом интересе, никогда не поднимается выше заявленных задач, не может объять собой все остальное общество, да и не пытается.
Кроме того, говоря об устойчивых социальных группах и отмечая их территориальность, нельзя забывать и о тенденции экстерриториальности, экснациональности, которая таится в естественном, хотя и не вполне законном (с точки зрения христианства), стремлении расширить свое влияние на чужие территории, закрепиться на них, в том числе – за счет общенациональных интересов. Для того чтобы сочетать личное дарование с общественным интересом, необходим постоянный самоконтроль, подчинение своих прихотей и своей гордыни тем целям, которым должно служить дарование. Очевидно, что такая задача зачастую может мыслиться лишь как идеальный образец, но никак не реальное положение дел.
История показывает нам, что явление «пятой колонны» есть весьма распространенное и что ради достижения личной или корпоративной выгоды целые социальные группы или их отдельные представители готовы пойти на какие угодно нарушения общенациональных интересов. Какой же может быть правопорядок в обществе, если потенциально власти предержащие готовы во имя собственных интересов пойти на нарушение интересов своих подданных? Примеров этому, к сожалению, слишком много как по прошлым периодам, так и в нынешнее время, чтобы можно было игнорировать эту тенденцию.
То же самое можно сказать и о территориальных образованиях. Как каждая семья стремится к собственной исключительности, как каждая устойчивая социальная группа пытается защитить в первую очередь свой интерес, так и каждая территория – совокупность определенных социальных групп, соединенных своим социальным и территориальным интересом, тяготеет к приданию своему территориальному интересу признака самодостаточного, самозначимого.
В этом свете понятно, почему требуется высшая власть, стоящая над групповыми интересами, независимая от них, не получающая в них источника своих властных полномочий – власть, независимая, самодержавная, в которой гармонично сочетаются все остальные виды властных отношений, поддерживаются ею, и находят свое устойчивое выражение правопорядок и общий интерес. Мы говорим о государстве.
§ 5. Государство. Его признаки, свойства, цели, функции
Нередко государство понимают в двояком смысле – как форму организации общества и как верховную власть, которая осуществляет свою деятельность через создаваемое ею правительство (государственные органы). Не только в теоретических исследованиях, но и в обыденной речи употребляются такие устойчивые обороты, как: «государство обязывает нас сделать чтото», «государство обкрадывает нас», «государство ввело новые законы» и т.д.
Конечно, нельзя признать нормальным положение вещей, когда одним и тем же термином обозначают качественно разные явления. Более того, зачастую под термином «государство» понимается даже не народ или верховная власть, а только один аппарат, бюрократия, что представляется крайне опасным явлением. Можно без труда уяснить, что двоякое содержание понятия государства возникло именно под влиянием тех случаев, когда неверно организованное государство противостояло всем остальным социальным группам, принимая самодостаточное выражение. Так идея государства усекалась, пока под государством не стали понимать просто аппарат принуждения, противопоставляемый народу[575].
Впрочем, в данном случае нас интересует не история формирования данного понятия, хотя в отдельных частях нашего изложения мы будем по мере необходимости возвращаться к этому интересному вопросу, а его сущность. Как любой общественный союз, как любая форма организации общества, государство имеет свои признаки, позволяющие идентифицировать его среди всех иных союзов.
По мнению Б.Н. Чичерина (1828—1904), следует выделить следующие признаки государства, которые не встречаются более в других социальных группах: 1) государство есть союз; 2) государство есть союз целого народа; 3) оно имеет единый закон; 4) оно непременно имеет территорию; 5) в нем народ становится нравственным лицом; 6) оно управляется верховной властью; 7) его целью является общее благо[576].
Как следствие: 1) оно есть единый союз; 2) союз постоянный; 3) юридически нераздельный; и, наконец, 5) союз самостоятельный[577].
С этим трудно не согласиться. Более того, мы не можем не отметить, что практически все указанные признаки либо напрямую связаны с понятиями «нация» и «территория», либо производны от них. Государство объемлет собой только тот народ, который составляет единую нацию, формирует единую культуру. Нация, по природе своей аккумулирующая духовные элементы общества, нуждается в политическом, правовом и силовом оформлении, которое необходимо ей для самоорганизации и исполнения своей исторической роли. Указанные признаки придает нации государство.
Нам могут возразить, что далеко не все нации образуют государства, что обязательная органическая связь «государство – нация» встречается далеко не всегда. Пример тому – чеченское или дагестанское сообщества. Следует отметить, что в такой постановке вопроса кроется известная подмена понятий. Как указывалось выше, нация становится таковой только в том случае, когда единство духа поглощает в себе, вбирает в себя и поднимает на новый духовный уровень такие объективно промежуточные формы, как род и племя. Национальное – это всегда нечто «потустороннее» для меня, не кровное, не плотское. Когда я отмечаю человека по признаку принадлежности к «моему» языку, «моей» нации, но не племени или рода. Когда нас связывают не племенные или родовые предания и дух, а национальные предания и национальный дух. Ни в том, ни в другом примере эти признаки не усматриваются.
Духовная трансформация человека в земном мире приводит к появлению таких обязательных признаков человеческого общества, создающего государство, как нация и территория. В этой связи мы никогда не можем, без боязни утерять объективность в своих рассуждениях, игнорировать эти два признака государства как формы организации человеческого общества. Соответственно отказ от них сопровождается тем неприятным для науки явлением, что идея государства принимает усеченный вид, а то и попросту утрачивается.
Мы начинаем понимать под государством без территории и нации нечто искусственное, непонятное, некую новую форму организации человеческого общежития, противную и его природе (которую нельзя переделать, но можно только игнорировать), и навсегда упраздняющую саму мысль о человеческом духе, о духовности мира, его Божественности. Практически все известные попытки возрождения государства всегда основывались на национальном самосознании, национальном духе и призыве к нему[578].