Наличие различных дарований вполне естественно, если мы вспомним догмат христианства о происхождении человека от Бога. Этим объясняется и необычайная широта спектра дарований и личных, присущих только этому человеку свойств характера. Господь столь силен и неохватен по степени Своей силы («Господь Силы», как зачастую говорится в молитвах), что каждый Его сын, каждый человек вправе рассчитывать на свою особую индивидуальность[494]. Понятно что в конце концов именно различие наших свойств друг по отношению к другу возможность идентифицировать каждого человека по присущим только ему признакам души и характера и составляет основу индивидуальности[495].
Особо обратим внимание на следующую важную деталь. Наличие разных дарований никоим образом не может положить основу для качественного деления людей на «низших» и «высших», для идеи «избранности», известной нам по светскому мировоззрению, характерной также для католицизма и протестантизма, давно утративших христианскую чистоту и Истину.
Даже тот факт, что только христианин, т.е. человек, принявший на себя благодать Святого Духа в акте крещения, имеет возможность при помощи Небесных сил спастись и без потери для себя пройти мытарства, не полагает жесткой границы между христианином и язычником[496], не дает также какихто «преимуществ» и «привилегий». В этом отношении христианство качественно отличается от всех других вероисповеданий.
«Вопрошу, – писал архимандрит Константин (1886—1975), – христиане ли вы? Не спешите с ответом. Нам очень хорошо известно, что вы все крещены во имя Отца и Сына и Святого Духа, что вы по временам ходите в храм Божий и совершаете известное количество поклонов и молитв, что раз в году вы во время поста являетесь к исповеди и причастию святых Тайн, что вы не убегаете и прочих таинств и обрядов св. Церкви: все это принадлежит к званию христианина, но все это одно не составляет еще истинного христианства. Ибо, исполняя все это, можно быть худым человеком, неверным супругом, жестоким господином, мздоимным судьей, лукавым продавцом, вредным гражданином: можно ли таких людей назвать христианами? Нет, христианину, как обещано чрезвычайно многое, так и требуется потому от него немалого»[497].
Кому многое дано, с того многое и спросится. Поскольку же Дух Святой «где хочет, там и ходит», говорить о какихто предпосылках получения «мною» именно этой благодати, именно такого дара просто смешно.
В Боге все дарования уравниваются, как в их Источнике, как в Истине, но не формально, не механически, а качественно, и все различия снимаются. Какая же может быть у меня гордыня, как я могу презирать «менее способного и удачливого», как я могу считать себя «выше» его, если все, что я имею, дано мне Богом?
В результате нам раскрываются: 1) факт сотворения личности Богом по Его подобию; 2) факт наличия в ней способностей, несопоставимых ни с какой иной тварью, и дарованных ей Богом; 3) факт отпадения человека от Бога в силу действия на него внешней силы (сатаны), соединенной с собственной гордыней и непослушанием; и 4) как цель земных устремлений человека, – возвращение его к своему естеству, к своему догреховному состоянию.
Несложно убедиться, что, в отличие от светской науки, принцип индивидуальности указанными идеями совершенно не отвергается, но, напротив, получает свое совершенное выражение. Идея личности является абсолютной, но только потому, что каждый из людей, вне зависимости от социального положения, физических и умственных качеств, своей принадлежности к тому или иному поколению, есть сын Божий, Его творение, Его образ. В Боге мы все соединены, Им все оправдываемся. Никто не имеет изначально больших или меньших заслуг перед Ним, никто не имеет способностей не от Бога, никто не может получить большего без Божией на то воли.
Нравится мне этот конкретный человек или нет, но «я» обязан – как прямое требование Бога – возлюбить его именно за то, что «он» – такой же сын Божий, как и «я». Причем христианин обязан возлюбить не только христиан, но и язычников. Христианство, вернув человека к Богу, показав, что человек имеет свою ценность не по социальному или политическому положению, а по факту его «образа и подобия Божьему», явилось той силой, которая изменяла – век за веком – отношение к человеческой личности. Проповедь и стремление к внутренней, духовной свободе приводили к тому, что смягчалась и внешняя несправедливость, устранялись самые уродливые явления. Человек стал цениться именно и только потому, что он – человек.
«На всех несчастных людей древний мир смотрел как на людей, заклейменных печатью проклятия и отвержения, страдающих от слепого, жестокого и неумолимого рока… Самое сострадание к несчастным для гордого римлянина или благородного философа казалось непостижимой слабостью души. Христианство явилось пред человечеством с особым усиленным и настойчивым ходатайством за всех несчастных; оно научило видеть в них детей Божиих, равно со всеми призываемых ко Христу и часто нравственно высших и более достойных, чем сильные мира сего. Во имя любви христианской стали воздвигать в мире невиданные и неслыханные дотоле благотворительные и просветительные учреждения, богадельни, больницы, приюты, школы; свет и теплота христианской любви стали проникать в самые дома заключения преступников, на места их наказания и ссылок, смягчая законы. Под влиянием христианства стали, наконец, возможны примеры сотен и тысяч таких подвижников, которые во имя любви ближних отказались от радостей личной жизни и начали с того, что роздали все имущество бедным, – с того, что древний мир назвал бы глупостью или сумасшествием», – писал последний протоиерей храма Василия Блаженного, священномученик Иоанн (Восторгов) (1864—1918)[498].
Указав на особенности духовной природы человека, христианство раскрывает и содержание человеческой свободы. Для начала отметим, что обычно под понятием «свобода» мыслится возможность делать «что хочешь», иными словами – способность беспрепятственно реализовать свое «я» в окружающем мире. Это – крайнее, идеальное и вместе с тем категоричное выражение свободы личности.
Именно оно, как нетрудно убедиться, лежит в основе светских политикоправовых исследований. Без этого допущения никакие рассуждения о свободе не могли бы принять качественное содержание применительно к тем или иным областям деятельности человека. Иными словами, в понимании светской науки человеческая свобода не связана принципиально ничем. Правда, как мы указывали выше, эта лихая бравада лишь внешне выглядит столь заманчиво. Достаточно вернуться к первому вопросу – происхождению человека, как мы получим свободу личности, ограниченную и зависимую от некоего закона мирового развития, им детерминированную, ему подчиненную. Потенциально человек, с этой точки зрения, может переделать мир, мешающий его свободе, даже «исправить» закон мирового развития. Но самое смешное заключается в том, что и эти возможности также предопределены этим же законом развития.
Забавности на этом не заканчиваются. Светская наука готова признать, что человеческая воля изначально свободна: а куда денешься, если на этой идее, пусть и в виде фикции – народный суверенитет, народная воля – основывается вся демократическая доктрина, все основные начала учения о правовом, конституционном и парламентском государстве и даже вся светская наука в целом? С другой стороны, как признать эту волю независимой вообще ни от чего, если в мире существует объективная закономерность, некий закон развития?
В результате светское сознание вынуждено постоянно выбирать: либо признать волю человека несвободной, подчиненной и детерминированной историческим развитием, либо нужно отказать миру в разумности, системности и, как следствие, – возможности его познания. В случае, если мир непознаваем, утверждение о свободной воле человека ничего не стоит, поскольку и ее мы познать не можем. Сколько блестящих теорий воль нам дало светское сознание! И все только для того, чтобы преодолеть это «или – или». Признаться, мало что получилось.
Качественно иначе раскрывается нам идея свободы личности и свободы воли в христианстве, причем столь просто, ясно, доступно и в то же время глубинно и цельно, что трудно понять, как оно вообще могло игнорироваться. Разъясняя вопрос о свободе воли, преподобный Серафим Саровский говорил, что на человека одновременно и ежеминутно действуют 3 воли: 1) Божья, всесовершенная и спасительная; 2) собственная человеческая, если и не пагубная, то и не спасительная; 3) бесовская пагубная[499]. Какая блестящая и глубокая мысль! Все становится на свои места: есть Божия воля – Божий Закон, и есть воля пагубная, есть свободная воля человека, которая может принять Божию волю либо склониться к злой воле искусителя. Все имеет свое место и все взаимосвязано.
Высказанная мысль подтверждается многими примерами. Она незримо присутствует в оборотах речи, употребляемых издавна в церковном богослужении и молитвах. «Богородице Дево, от видимого и невидимого зла сохрани мя. Пречистая, и приими молитвы моя, и донеси я Сыну Твоему, да даст ми ум творити волю Его». То есть в данном случае молитва содержит упоминание трех воль – человеческой и Божьей (Христовой и Богородичной), объединенных единой целью, но имеющих разную силу и способность противостоять третьей воле – злу (пагубная воля). Потому и говорится: «Донеси я Сыну Твоему».
Трехгранное понимание свободы воли проявляется в таких самых простых и обыденных правилах поведения христианина, которые почемуто проходят мимо взора светского исследователя. Когда последний видит перед собой вполне здравого и сознательного человека, совершившего неподвластный логике и здравому смыслу дурной поступок, он – ученый – готов призвать на помощь какие угодно обоснования этому явлению, кроме самых обыкновенных и правильных. Например, говорят о состоянии невменяемости, моментально посетившем преступника, обществе, как силе, разрушившей его личность и предуготовившей преступление, и т.п. Никто не принимает всерьез довода о том, что не доброй волей человека, но злой волей и бесовской силой совершил он содеянное. Что не его воля, личная, но именно сатанинская, пагубная, толкала его на отчаянный поступок. Зато это обстоятельство очень легко принимается нравственно чистым сознанием. Не случайно, например, в Православии обнаруживается некий – для внецерковного сознания – алогизм: преступника жалеют, преступление его осуждают.
Жалеть преступника – нравственная обязанность христианина. В нем он видит самого себя, не справившегося с соблазном греха (отобрать чужое, убить, прелюбодействовать, соблазниться деньгами, высшим чином). Жалость тем более обоснована, что, по церковному преданию и учению, преступления могло бы и не быть, если бы каждый из нас предупреждал его своим добрым словом, своим сочувствием, помощью к соблазненному человеку, делом. Само же преступление, как объективное зло, через которое растлевается душа христианская, он осуждает и с ним борется.
Как человек, совершивший преступление, преступник подлежит наказанию, искуплению своей болью и страданием содеянного им зла: не случайно в теократических государствах (где религия играла роль государственной идеологии) наказание всегда воспринималось как искупление. Но как его брат во Христе, каждый другой должен помочь перенести преступнику это искупление, разделить его с ним, побороть то зло, которое он под влечением злой силы содеял. Как добро, так и зло в христианстве всегда конкретно и лично, в отличие от традиционных попыток светской науки детерминировать и то и другое.
С этих позиций раскрывается нам и свобода личности. Признавая свободу как способность «делать, что хочешь», мечтой не просто несбыточной и нелепой, но «беззаконной и пагубной», святитель Филарет, митрополит Московский и Коломенский (1782—1867), писал: «Знаете ли, кто был первый на земле прельщен сей мечтой? – Первый человек, Адам. Получив от сотворения высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкой рая и земли, он пользовался обширнейшей свободой, какую может иметь сотворенное существо (выделено мной. – А.В.). Но и сей свободе был поставлен предел – древо добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, чрез злоупотребление свободой сделавшийся духом тьмы и злобы, темными внушениями научил тому злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедью Божией. И что последовало? – Он не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел. Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы и без того почти всемирную. Впрочем, оно может быть объяснено недостатком знания опытного (т.е., отсутствием духовного опыта в борьбе со злом и искушениями. – А.В.), хитростью искусителя и самой обширностью действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, повидимому, ничтожным»[500].