В-третьих, светская наука нуждается в некой основополагающей идее, которая бы могла послужить основой приложения добытых ею опытных данных. Но проблема как раз в том, что эта основа никак не обнаруживается, поскольку, как отмечалось выше, все идеи признаются равноправными и никакая из них не имеет преимущества перед другими.

Наконец, пытаясь познать весь мир исключительно собственными усилиями, светская наука утрачивает необходимую цельность познания. Исследовательский ум все более и более «специализируется», утрачивая способность познать все явления в их внутренней взаимосвязи. Уже Н.М. Коркунов (1853—1904) писал: «Между старыми юристами самостоятельное изучение всех отраслей права (выделено мной. – А.В.) не было редкостью. Еще в первой половине настоящего столетия (т.е. XIX в. – А.В.) можно указать немало писателей, одинаково известных в истории двух или трех юридических наук… Но теперь и в правоведении деятельность отдельных ученых ограничивается все более узкой сферой. Сосредоточение самостоятельного исследования в более ограниченной сфере, требуемое развивающейся специализацией, не обуславливает, однако, необходимым образом узкости и мелочности получаемых от такого специализированного исследования научных результатов»[481].

Спустя 30 лет другой русский мыслитель, Л.П. Карсавин (1882—1952), высказывал еще более жесткие оценки. «Нравы истории свидетельствуют о состоянии истории. А оно ныне характеризуется крайнею специализацией, т.е. распадом целостного знания на самодовлеющие дисциплины, утратой идеи человечества (выделено мной. – А.В.). Современное состояние исторической науки очень точно выражает состояние современной культуры вообще. Это становится особенно ясным, когда вспоминаем о предшествующих эпохах (когда. – А.В.) в начале христианской культуры всякое историческое сочинение охватывало жизнь человечества в целом. По крайней мере, они в пределах возможного для них знали всеобщую историю»[482].

Стоит ли убеждать, что если ситуация за сто лет и изменилась, то только к худшему? Симптоматично, что, по мнению ученых, современные инженеры превратились в узких специалистов, утративших способность к интеграционному мышлению[483].

Методы научного познания, применяемые наукой, собственно говоря, не отличаются чемто оригинальным. В своих исследованиях научный ум использует способность человека мыслить логично, т.е. реализует его индуктивные и дедуктивные способности, умение формировать логические суждения и обосновывать их. Эта операция настолько естественна для любого здравомыслящего человека, что, не замечая того, каждый из нас неоднократно в течение дня изучает окружающий мир, логически строит предположения, опровергает их, если они недостаточно обоснованы с точки зрения разума, и т.п. Было бы совершенно ненормальным – при любой точке зрения и личных пристрастиях – предполагать, что когдато, пребывая в вере больше, чем в атеизме, человек мыслил както иначе. Как верующий, так и светский человек в процессе познания явлений окружающего мира используют эмпирический метод, метод сравнительного анализа, исторический метод, системный и совокупный подход к изучению явлений. Разницы никакой мы не обнаружим при всем желании. Поэтому по данному критерию – методология – никак нельзя наделить светское научное познание особыми свойствами.

Христианин, как замечательно точно указывал священномученик Иларион (Троицкий) – (1886—1929), говорит о Преображении, которое свершится по воле Господа и Его милости. Светский ум говорит о прогрессе как положительном результате человеческих действий, влияющих на внешний мир. Разница заключается в том, что прогресс предполагает борьбу за существование (с окружающим миром или между людьми) и не содержит в себе никакой идеи интеграции, а Преображение говорит о сознательной и мирной деятельности всех во Христе братьев[484]. В одном случае в основе миропонимания лежит собственная неуемная гордыня, во втором – покорность воле Бога как фундамент личного благополучия и праведной, высоконравственной жизни.

Нужно учитывать еще одну деталь. Если мы говорим о христианстве как религиозной конфессии, то следует признать, что по своей сути оно никогда не могло быть преградой познания мира, поскольку, чем более и полнее человек познает глубину Божьего творения, тем сильнее становится его вера в Бога. Только в этом случае она принимает предметное содержание. Это очевидно. Прекрасно разъяснял эту особенность христианского сознания замечательный русский философ И.В. Киреевский (1806—1856). «Если где и была опасность для христианского народа уклониться от истинного учения, – писал он, – то опасность эта преимущественно таилась в невежестве (выделено мной. – А.В.). Развитие разумного знания, конечно, не дает спасения, но ограждает от лжезнания… Невежество, напротив того, отлучает народы от живого общения умов, которым держится, движется и вырастает Истина посреди людей и народов. От невежества разума при самых правильных убеждениях сердца рождается ревность не по разуму, из которой, в свою очередь, происходит уклонение разума и сердца от истинных убеждений».

Для христианина Церковь есть Тело Христово, место, где творятся таинства, где царит Святой Дух и человек предстоит перед Богом. Для светского исследователя Церковь представляется учреждением, куда с определенной частотой ходят люди, оставляют деньги, поют песни и слушают моральные наставления. Поэтому у него вызывают недоумение отказ от упрощения церковного обряда («XXI в. на дворе, какие могут быть платки на головах женщин, и почему нельзя входить “туда” в шортах?!»), его незначительного нарушения: какая разница, где и как будут происходить все описываемые выше действия? Он оценивает явления только по тем моментам, которые фиксируются его органами ощущения. Схождение Святого Духа во время причастия он не признает никогда, потому что это событие не улавливается его сознанием.

Следует обязательно оговориться, что мы ведем речь о христианстве, а не его толкованиях мятежным человеческим умом. Уже издавна существуют направления, присвоившие себе наименование «христианских» явно беззаконно. Истина не может быть изменена, подвергнуться субъективному «переосмыслению» без того, чтобы не утратить какието свои черты, т.е. перестать быть Истиной. Но именно эта практика открывается нам в католицизме и протестантизме – источниках светского, антихристианского мировоззрения, ныне, к сожалению, господствующего.

Это – такой тип «религиозной философии», которая очень быстро превращается в богоотступничество.

Замечательно характеризовал это направление в начале XX в. священномученик Иларион (Троицкий). «Открылся, – писал он, – если позволительно так выразиться, какойто спорт “богоискательства”; само богоискательство сделалось целью. Ведь на “богоискательстве” многие в наше время сделали “имя”» (выделено мной. – А.В.). И вспоминается суровый приговор преосвященного епископа Михаила (Грибановского): «Потому и ищут, что остались без принципов; и пока ищут лучшие, худшие пользуются сутолокой и мошенничают без всякого зазрения совести. Да и какая совесть, когда никто не знает, что истина, что добро, что зло[485]».

Эти обстоятельства нам следует иметь в виду, когда мы говорим об источниках Русской идеи. Исходя из основ христианского вероучения, мы таковыми принимаем книги Ветхого и Нового Завета, учение Русской Православной Церкви в лице Ее отцов, церковное предание. Без всякого сомнения, к источникам Русской идеи следует отнести исторические формы русской государственности, известные нам с древнейших времен, формы организации государства ветхозаветными евреями, описанные в Священном Писании. Будучи в то время носителями истинной веры, народоммессией, заключившими Завет с Богом, они в основных началах общежития, формах своей организации предвосхищали многое из того, что позже во всем блеске заиграет в эпоху Московской Руси.