Если мы говорим о все расширяющейся тенденции атомизации общества – а это едва ли не основной довод Тоффлера в пользу своей теории, – необходимо признать и тот очевидный факт, что социальный идеал практически полностью подменил собой всю остальную систему ценностей, «благодаря» чему все остальные права и идеалы приобретают значение инструмента достижения высшего Блага, т.е. блага социального. Необходимо подчеркнуть этот важный аспект. Значение имеет не само мнение граждан или постоянно возникающего «меньшинства» по любым вопросам, а лишь то, что оно испрашивается у населения и учитывается в процессе принятия решений.

Само население, как отчетливо видно из приведенных суждений, решений не принимает. Казалось бы, идея, предложенная американским ученым, – выборочное и заочное формирование корпуса представителей и передача ему права голоса в количестве 50 % от необходимого для принятия решений по ряду вопросов с выборочным формированием мнения на основе голосования части населения, что составляет также 50 % необходимого кворума, является определенной научной удачей, позволяющей избавиться от набившей оскомину проблемы. Но это, конечно, далеко не так.

Для того чтобы процесс реально заработал, необходимо определить, во-первых, по каким группам населения должна быть произведена выборка и проведен опрос. При условии, что мы отказываемся от жесткого классового деления общества, наш способ принимает изначально условный характер, столь же подверженный коррупционизму, субъективизму и другим негативным явлениям.

Кстати сказать, предположение о наличии «собственного видения» решения проблемы у всех граждан весьма оптимистично и не совсем, мягко говоря, оправданно. Например, многие вопросы, безусловно, требуют специальных знаний, концептуального понимания и видения многих политических и социальных явлений. По силам ли «выбранным» группам населения, участвующим в процессе формирования решения, высказать какуюто определенную, а тем более объективную и единственно верную позицию?

Но предположим, что обоснование нововведения не может заключаться в половинчатом решении. Может быть, следует довести идею до конца и предположить, что государственный законодательный орган вообще не нужен? Что его вполне достойно займут институты непосредственной демократии? Кстати сказать, в системе Тоффлера он очевидно занимает самую нижнюю ступень в политической иерархии ценностей, а его деятельность сопровождается постоянными оговорками. Кроме того, цель всего построения, что совсем нетрудно обнаружить, носит явно выраженный анархический характер, постепенно ограничивая государство до minimum minorum в надежде, что его место в скором времени займут какие угодно общественные союзы и ассоциации, как национальные, так и транснациональные.

Очевидно, не все сторонники «демократического капитализма» готовы принять предложенную схему перестройки правового общества. Например, по мнению современного американского ученого М. Новака, с которым трудно не согласиться, безудержное распространение институтов непосредственной демократии вряд ли оправдано по причинам, сходным с указанными нами выше, и, более того, представляют собой попытки возврата к социалистическому коллективизму.

«Причины, почему мне трудно согласиться с социалдемократами в их представлении о непосредственной демократии как универсальном лекарстве от всех земных пороков, достаточно просты… Во-первых, непосредственная демократия совершенно невозможна для принятия большинства решений в сфере ценностей, – будь то в религии, морали, искусстве, литературе. В вещах такого рода действуют собственные, только этим областям присущие стандарты. Во-вторых, это неподходящий метод для принятия большинства решений в экономической сфере. Ни один из видов экономического поведения (нововведение, управление предприятием, личная ответственность за исполняемую работу, выбор покупателем товара на рынке и т.п.) нельзя регулировать путем голосования на собрании»[464].

Нам, правда, могут возразить, что «коммуникативная демократия» вовсе и не предполагает никаких собраний, но согласимся, что это лишь форма, в которой реализуется начало непосредственной демократии. Разве важно, как осуществляется опрос населения: на собраниях или интерактивным методом с использованием новейших информационных технологий? Кстати сказать, негативные последствия широкого развития непосредственной демократии выявлены, конечно, не «сегодня», и известны правовой и политической науке еще с конца XIX в., что не меняет общей оценки.

С учетом изложенного нам следует прийти к выводу, что отказ от передачи права принятия решений всему населению (или опрошенному населению) в рассматриваемых нами конструкциях не случаен. Повидимому, авторы отдают себе отчет в опасностях организованного коллективизма – как типично социалистического, так и анархического толка, – который возникает в этих случаях.

Продолжим анализ. Нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что и в редакции Тоффлера демократия отнюдь не избавлена от зла бюрократизма (хотя сам американский мыслитель, конечно, является ее ярым врагом, полагая, что «где бюрократия – там нет демократии»). Ведь весь процесс децентрализации и переориентации общественного мнения, трудная и многогранная работа по изменению структуры новой демократии, формированию ее способов, целиком на самом деле ложится на плечи безвестного героячиновника, который обязан обеспечить процесс демократизации сознания общества. Более того, нельзя не отметить, что жесткая и многогранная дифференциация, разлад общественного сознания и атомизм общества, как это предполагает Тоффлер, никоим образом не является признаком здорового политического тела.

В этом случае мы должны поставить со всей очевидностью прямой вопрос: может ли вообще существовать такое государство, если противоречия, разрывающие общество, требуют постоянного опроса «всех и каждого»? В противном случае мы всегда можем получить решение, попросту бойкотируемое частью населения, как «не свое», как «противное его интересам». Но – скажем прямо – всегда ли мнение населения адекватно его же собственным объективным интересам, всегда ли и все ли люди могут понять, что им выгодно, а что нет?

История показывает, что почти всегда ситуация оказывается как раз обратной и ошибки «всех» столь же естественны, как и ошибки немногих, даже, можно сказать, ошибки «меньшинства» возникают гораздо реже, чем при всенародном опросе. Сказать, что «народ никогда не ошибается и что народ обмануть нельзя», может или неисправимый оптимист, или человек, никогда не сталкивавшийся с реальными проблемами государственного строительства.

Еще один интересный аспект, предложенный Тоффлером. Отнесение части вопросов к ведению неправительственных международных органов, сопряженное с децентрализацией власти при непрекращающемся техническом прогрессе, попросту должно стереть с лица земли национальные государства и национальную политику, поскольку им здесь места просто не остается. Но как раз в этой ситуации, где все грозит выйти изпод контроля, и нужна единая политическая воля высшего органа государственной власти. Именно он в состоянии обеспечить единообразную реализацию политических и социальных институтов на территории всей страны. Только за счет централизованной и жесткой власти, способной понять не только сегодняшнюю проблематику, но и грядущие перспективы, может удовлетворяться в болееменее справедливых границах социальный идеал человека демократического, правового общества.

Впрочем, можно усомниться в утверждении Тоффлера о том, что время «большинства» безвозвратно ушло и сам принцип утратил некогда присущий ему «гуманизм». В основе такого утверждения, как мы видели, лежит уверенность в общем благосостоянии нынешнего общества в том, что бедные слои общества составляют явное «меньшинство». Согласимся, что в такой оценке превалирует исключительно количественный критерий, который весьма и весьма условен. «Мне» кажется, что общее благосостояние масс позволяет рассчитывать на многие виды жизненно необходимых благ, но кажется ли это человеку, находящемуся сравнительно со мной на много низших ступенях социального обеспечения?

Да, в целом благосостояние общества растет, но это еще не означает, что отсутствует резкая дифференциация общества в сравнительном виде. Трудно предположить ситуацию, при которой число обеспеченных лиц больше числа граждан, имеющих, каждый в отдельности, меньшие блага, чем они. Следует обратить также внимание, что при всем утилитаризме и относительности, конъюнктурности и конформизме, практической непригодности к решению заявленных задач и достижению поставленных целей реализации идеи социального блага институты демократии играют роль фетиша, который никак не оправдывает высокой роли института, способного обеспечить человеческую свободу, но не отрицается ни при каких обстоятельствах.

Предположим, что если бы речь шла не о демократии, а о чемто ином, ни один из теоретиков либеральнодемократической доктрины, не сомневаясь ни минуты, не преминул бы высказать жестко негативную оценку системе, где нет ни одного абсолютного идеала и которая держится лишь за счет теории прогресса и историзма. В нашей ситуации все развивается с точностью «до наоборот». Мы говорим «демократия», но подразумеваем власть «меньшинства». Говорим «свобода», но сводим ее лишь к идее социального блага, анархической безответственности и голому морализму, который нетерпим к другим идеалам и в основе своей рассматривает другого человека как потенциального врага или конкурента. С одной стороны, как замечал когдато И.Р. Шафаревич, демократизм и гуманизм крайне сентиментальны, с другой – весьма жестки и эгоцентричны в своих целях и способах их достижения.

При условии, что – по Д. Беллу – будущая политическая элита общества должна (или будет) формироваться из научной среды, где как раз знание проблем предполагается «по определению»; при условии, что предложенные Тоффлером институты говорят лишь о способах формирования и учета мнения населения и демократизации процедуры создания научнополитической элиты, бремя принятия окончательного решения, с учетом усиливающегося сепаратизма и атомизма общества, все равно остается в руках небольшого, «избранного» меньшинства.

Вопрос о тоталитаризме остается открытым не только в социалистической доктрине и присущей ей политикоправовой практике, но и в либеральной доктрине и в правовом государстве. Демократия есть тоталитаризм – вывод, который мы должны со всей очевидностью сделать.

И если мы хотим достичь состояния свободы, то должны повернуться лицом не к социальному, а к духовному, религиозному идеалу, навсегда забытому лаическим самосознанием индустриального, правового и демократического государства. Там, в забытых догматах древней христианской веры, должны искать мы пути выхода из создавшегося положения, поняв наконец, что не социальное благо, не социальное равенство и не политическая свобода голословного и безответственного выкрика своего мнения являются основой человеческого духовного возрождения, а любовь и терпение, самоотверженность и вера в Христа.