Очевидно, эта конструкция – сугубо материалистическая по своей природе – имеет право на существование при обосновании того, что политическая власть подвластна человеку, является произведением его рук и его воли, хотя появление ее обусловлено объективными причинами – общежительной природой человека. Поэтому, с одной стороны, своего счастья последний добивается именно в государстве и лишь в обществе себе подобных, с другой – деятельность государства должна проистекать по правилам, которые устанавливает ему человек. Однако, как известно издавна, в природе демократии содержатся и явно выраженные тоталитарные тенденции, демократия может быть «тиранической», а не только «свободной». Почему же так получается?
Считается, что власть должна принадлежать всему народу, поскольку только народ является сувереном политической власти. Монархическое государство – враг демократии, хотя может быть даже и правовым, если верховная власть самоограничивается законом. Только когда монархические формы правления исчезают в процессе исторического прогресса, а власть переходит в руки самого народа, наступит эра демократии, а реальное положение вещей начнет соответствовать объективным требованиям природы государственной власти. В свою очередь, демократические режимы могут пойти или по пути признания прав личности и индивидуума, и тогда открываются положительные перспективы. Но могут пойти и по пути коллективизма, когда достижение определенных целей – в первую очередь социального идеала, сопряжено с многочисленными ущемлениями прав отдельных лиц. Здесь уже налицо тоталитарные, коллективистские тенденции[439].
Отсюда, кстати сказать, черпает свое начало универсализм индустриальной культуры, пригодной как для социализма, и для либерализма, поскольку никакие иные идеалы, с точки зрения ее представителей, в принципе своем невозможны для здравомыслящего человека. Но, приняв такую точку зрения, мы неизбежно попадаем в сети детерминизма и вынуждены поставить под сомнение свободу воли в полном ее выражении и подорвать основу индивидуализма, основывающегося на гипотезе полной свободы воли личности.
Мы вновь попадаем в круг противоречий, из которого трудно найти приемлемый выход. Последующий ход мыслей идеологов демократизма предельно прост. Предоставленный «сам себе», народ, получивший или завоевавший политическую власть в государстве, может принимать решения, направленные – сознательно или неосознанно – к вреду других лиц, нарушающие права отдельных индивидов и т.д. Поэтому, максимальное привлечение граждан к политической жизни, за счет чего достигается учет и гарантии соблюдения их субъективных интересов, является обязательным структурным признаком либерального, правового государства. Напротив, узурпация власти небольшой группой лиц даже в демократическом государстве, где власть формально принадлежит народу, является признаком тоталитарного или социалистического государства.
Как само понятие демократии, так и ее отдельные политические институты также подвержены двойственности, неистребимой по своей природе. Например, политические партии являются безусловным инструментом реализации такого «естественного» права личности, как право свободы ассоциаций[440]. Можно даже сказать, что политическая партия является своеобразной кузницей кадров, где свободная личность учится быть политически и социально активной. Именно в партии она впервые должна осознать свои естественные интересы, расширить и углубить их понимание, понять природу политической борьбы и познать практику парламентаризма. Казалось бы, нет сомнений, что данный институт служит благой цели. Но это только одна сторона вопроса. Присутствуют и менее радужные факты, которые нельзя сбрасывать со счетов.
Любая устойчивая политическая группа, организованная на основе известной совокупности интересов или требований, не может не противопоставлять свои интересы интересам других групп или лиц. Уважение к мнению другого лица, о котором говорит Р. Даль, есть величина очень неопределенная. Она может варьироваться в очень широких пределах и никогда не носит устойчивого, конкретного характера, вследствие чего установить какоето определенное, содержательное выражение этого критерия – дело бесперспективное.
Более того, можно сказать, что если индивидуальный интерес коренится в самой сердцевине любой политической и организованной группы лиц, то и сама партия носит не монолитный характер, но, напротив, не может не быть раздираема внутренними противоречиями по многим вопросам, в частности по формированию своего партийного мнения. Естественно, что едва ли не единственным способом создания многочисленной и хорошо организованной партии, способной успешно отстаивать свои партийные интересы и тем самым реализовывать интересы своих членов, может быть только «демократически организованная партийная тирания», где принцип бюрократизации партии ее функционерами играет первенствующую роль.
Нельзя сказать, что эта проблема неизвестна теоретикам демократии. Характеризуя современную партийную систему, известный французский социолог и политолог Морис Дюверже указывал на следующие факторы, которыми неизменно сопровождается процесс формирования политической элиты. Организация современных партий, считал он, никак не соответствует демократическому идеалу. Их внутренняя структура в своем существе автократична и олигархична. Руководителями партии практически всегда назначаются люди, которые не выбираются ее членами, а кооптируются или подбираются центром.
Последний в свою очередь стремится к изоляции от всех остальных членов партии, имеет тенденцию перерасти в некую особую касту. Парламент государства все в большей степени становится зависимым от авторитета внутренних руководителей партий. «Общая эволюция партий, – подытоживал он, – усиливает их расхождение с нормами демократического режима. Растущая централизация сводит до минимума роль членов партии по отношению к руководителям, увеличивая, напротив, влияние последних. Избирательные процедуры все более утрачивают свое значение при определении руководителей: кооптация, или назначение сверху, раньше стыдливо прикрываемое, сегодня частично утверждены статусами»[441].
Казалось бы, столь негативные оценки должны вызвать соответствующую реакцию, но ничуть не бывало. Дюверже задает естественный вопрос: «Но был ли удовлетворительным беспартийный режим? Было ли общественное мнение представлено лучше, если бы кандидаты выходили к избирателям в индивидуальном порядке? Была бы свобода лучше защищена, если бы правительство имело бы перед собой лишь отдельных индивидов, не собранных в политические образования?» и отвечает на него следующим образом.
По его мнению, политический режим без партий обеспечивает «увековечение руководящих элит, сформированных по праву рождения, богатства или должности: чтобы попасть в правящую олигархию, человек из народа должен предпринять прежде гигантские усилия с целью вырваться из своих условий». Беспартийный режим, считает Дюверже, «безусловно консервативный… он еще дальше от демократии, чем многопартийный режим… С этой точки зрения и однопартийная система означает прогресс, если рассматривать ее не в сравнении с плюралистическими системами, но в рамках ее диктатуры.Диктатура с единственной народной партией, тяготеющей к созданию нового управляющего класса, более близка к демократии, чем диктатура без партии, личного или военного типа, которые усиливают феодальные черты власти»[442].
Партийная бюрократия, существующая по своим неписаным законам, для обеспечения организационного единства своего детища вынуждена идти на меры, с которыми даже абсолютизм, столь презираемый либерализмом и социализмом как «прошедший исторический этап развития общества», вряд ли смог бы соперничать. Очевидная необходимость в условиях жесткой политической борьбы принимать оперативные, а значит единоличные, решения, волейневолей приводит к ситуации, когда доверие к лидерам и центральному аппарату партий основывается на безудержной вере в них. Это приводит к тому, что лидеры начинают боготвориться, вера в их непогрешимость становится своеобразным оружием партии, а они сами – ее лицом. «Воздействие на людей углубляется, партии становятся тоталитарными… Рвение, вера, энтузиазм и нетерпимость царят в этих церквах нашего времени (выделено мною. – А.В.): схватки их сторонников превращаются в религиозные войны»[443].
Не случайно, на наш взгляд, мы находим у Дюверже сравнение политической партии с религиозной организацией, поскольку и в одном, и в другом случае свободная воля людей требуется лишь в количественном выражении. То есть для провозглашении того факта, что данная партияде представляет интересы энного количества людей, – но никак не в качественном. Требуется не столько вера в предлагаемые новые догматы светской религии – политические программы, сколько безусловное подчинение им и лидерам «новой церкви».
Народоправство, или демократию, следует рассмотреть и с другой точки зрения. Демократическое государство, если, конечно, оно не вырождается в анархию, для обеспечения личных прав индивидов должно действовать на основе закона, который не только устанавливает известные правовые принципы и границы деятельности государственной власти, но и освящает его по той причине, что законде представляет собой – или должен представлять – «общую волю» всех сограждан.
Несложно понять, что, чем большее число граждан приняло участие в законотворческой деятельности – непосредственно или через своих представителей, свои союзы и общественнополитические организации, – тем большую легитимность получает сам акт и через него – верховная власть. Поэтому количественный показатель участия населения в деятельности законотворческого органа государственной власти является непременным условием признания государства «демократическим». Но и в этом случае крайне трудно предположить, что столь сложная, специфическая и глубоко профессиональная задача может быть поручена всем гражданам государства. Сама идея народного представительства – если вычленить только этот аспект – представляет собой не что иное, как следствие процесса минимизации участников верховной власти, выделение из всей совокупности граждан самых активных, самых талантливых, самых достойных и самых интеллектуальных для осуществления деятельности, приносящей позитивные результаты всему народу.
Нужно ли говорить, что построение органа народного представительства осуществляется по процедуре партийного строительства со всеми присущими ей органическими недостатками и неразрешимыми проблемами? И потому крайне сложно – если вообще возможно – говорить об общей воле всего народа, поскольку невооруженным глазом видно, что онато здесь и не присутствует. Бороться с этим явлением можно, лишь полностью подчинив депутатов своим избирателям. Однако здесь мы впадаем в очевидную анархию и упраздняем законодательный орган государственной власти, поскольку его значение, как самостоятельного и высшего органа государства, утрачивается.
Депутаты должны принимать решение о судьбах всего государства, оценивая все за и против и интересы не только делегировавшей его в парламент группы населения, но и других. Если же депутат связан мнением своих избирателей, то он или вообще не сможет принять никаких решений и, кстати сказать, должен отказаться от своего собственного мнения по любой из рассматриваемых проблем, или вынужден будет только доводить мнение «своей» группы населения до сведения всех остальных.
Понятно, что ни о какой совместной и тем более дружной деятельности всего народа в этом случае говорить не приходится. Впрочем, это коренящееся в природе народного представительства противоречие известно политической науке и государственной практике уже как минимум двести лет. Об этом много писали, предлагались различные рецепты минимизации негативных последствий этого явления, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Если мы и упоминаем об этой проблеме, то исключительно для целей собственного изложения.
В описываемой ситуации теряет свою высокую идею и закон, принимаемый таким парламентом. Ведь законодательный акт хотя и является проявлением народной воли и должен служить интересам личности, но по своей природе носит универсальный характер. Наталкиваясь на известное сопротивление отдельных групп или индивидов, не до конца, например, понимающих свои собственные интересы, открыто выражающие несогласие с содержанием акта, закон обязывает их, тем не менее, подчиниться содержащемуся в нем требованию. Это тем более актуально в тех случаях, когда социальный идеал принимает доминирующее значение в системе ценностей правового демократического государства и социальная деятельность государства по регулированию экономических отношений не может не вызвать определенной негативной реакции населения. Даже в силу этих соображений законодательный орган государственной власти должен обладать четко выраженной самостоятельностью, а сами депутаты – независимостью от своих избирателей, по крайней мере формальноправовой.
Моральная зависимость, о которой иногда любят говорить теоретики, служит в этом случае слабой альтернативой правовой зависимости народа и его представителя и не может служить основой для должного урегулирования этого вида отношений хотя бы потому, что мы основываем власть не на нормах морали и нравственности, а на правовых принципах.