Знание, считают постиндустриалисты, стало не просто одним из ресурсов общественной экономики, но главным ресурсом, благодаря которому индустриальное общество, расставаясь со своим прошлым, переходит в новое качество. По мнению Дракера, знание сегодня – это информация, имеющая практическую ценность, служащая для получения конкретных результатов. Причем, как подчеркивает он, результаты проявляются вне человека – в экономике, обществе или развитии самого знания[421].
Этот аспект также крайне важен в контексте рассматриваемого нами вопроса. Если знание в новом значении носит общественно значимый, объективный характер (не может быть «моего» и «твоего» знания, оно либо есть, либо его нет), то и регулирование государством процесса «производства знания» никак не может затронуть основную составляющую свободы личности – свободу творчества и свободу предпринимательства – реализации полученного знания. Знание в новом качестве является таким же объективным фактором, как, например, отдельные природные ресурсы, которые не могут принадлежать одному человеку навсегда и безраздельно, – океан, моря, атмосфера, небо, дождь, воздух, свет и т.п. Знание открывается человеком, как в более раннюю эпоху открывались новые острова, но значение его качественно иное: оно помогает получать едва ли не мгновенные конкретные результаты, значимые для всех. «Мощь государства ныне, – пишет Д. Белл, – определяется не его способностью производить сталь, а качествами науки и ее воплощением через прикладные исследования и разработки в оригинальные технологии»[422].
Как объективный фактор знание не принадлежит никому, но в субъективном плане – «кто нашел, тот и использует», – оно принадлежит конкретному лицу – пользователю, который может извлечь из применения знания определенную личную выгоду. Кроме того, и здесь мы видим стремление реализовать идею интернационализма науки и знания. В практической плоскости это означает также, что любая негативная деятельность государства в отношении свободного рынка, где фигурируют не основные средства производства, а знание, может быть пресечена тем простым способом, что мобильная наука «перекочует» на иные территории. Естественно, что, если государство пытается сохранить свою мощь и влияние, оно просто не пойдет на эти варианты, предоставляя свободе творчества индивидуума полный простор.
Помимо этого, значение науки проявляется в том, что она начинает выступать в настоящее время в качестве этоса – системы ценностей, нового «символа веры», определяющего всю структуру нового общества. Ее влияние на систему управления привело к такому качественному ее перерождению, когда не класс собственников, а «люди науки» составляют группу управления, причем как на предприятиях, так и в государстве. Белл даже приводит специальную сравнительную таблицу, где подчеркивается отличие нового общества от своих предшественников в аспекте основы формирования и способа формирования управленческой элиты.
Качественное изменение группы управленцев неизбежно порождает вопрос, который Белл и ставит: кто управляет и в чьих интересах? Этот аспект также весьма важен. В прежние времена общественные функции собственности предполагали наличие группового интереса, который противопоставлялся интересам других групп лиц, в связи с чем, кстати сказать, длительное время не терял своей актуальности вопрос об участии государства в экономической сфере. Совсем иное зрелище представляет нам складывающийся класс управленцев «от науки», который хотя и связан общим этосом, но не имеет объединяющих их кастовых интересов, за исключением «совместной защиты идеи познания». Белл даже считает, что «фактически многое их разделяет»[423].
Разделенный условно на четыре группы (научное сословие, технологическое, административное, культурологическое), класс научных деятелей, владеющий не собственностью, а знанием, весьма разнороден как по характеру деятельности, так и по принадлежности к определенным социальным группам, в которых формируются его социальные, т.е. отличные от научных, интересы.
Например, научное сословие осуществляет фундаментальные исследования и озабочено главным образом поиском путей защиты условий их проведения, свободных от политического и любого другого внешнего влияния. Технократы (экономисты, инженеры, физики) ограничены политикой общественноэкономических структур, к которым они принадлежат. Управленческие слои заняты руководством предприятиями, и их интересы обусловлены эгоистическими интересами своей организации, в связи с чем они могут входить в конфликт с любой другой социальной группой. Культурное сословие – представители искусств и религиозные деятели – выражают себя в символизме. Увлечение понятийным символизмом приводит к их конфронтации с технократами и управленцами. «Таким образом, – пишет Белл, – в постиндустриальном обществе все больше обнаруживает себя отрыв от социальной структуры, который неизбежно влияет на взаимосвязи и даже затрагивает корпоративное сознание четырех профессиональных сословий»[424].
Отсутствие «классового» или «сословного» – в старом понимании этого термина – интереса неизбежно порождает естественный вопрос: что объединяет «людей науки», которые должны составить политическую элиту нового общества и распространить повсеместно новые способы управления («научное сословие – его форма и содержание – является монадой, содержащей в себе прообраз будущего общества, наука сама стала политической системой с определенными центрами мнений и своими представителями»)?[425] В чьих интересах осуществляют они свою деятельность?
Отвечая на эти вопросы, Белл утверждает, что научное сообщество представляет собой уникальное явление человеческой цивилизации. «У него нет идеологии, так как у него нет набора постулируемых догм, но у него есть нравственные устои, которые предопределяют неписаные правила поведения. Это не Церковь, где элемент веры базируется на догме и уходит в таинство, однако вера, страсть и таинство присутствуют, хотя они направлены на поиск объективных знаний, предназначение которых состоит в том, чтобы проверять и ниспровергать старые верования»[426].
Научное сообщество знает свою иерархию и имеет свою систему привилегий, однако в основании их лежит не возрастной ценз, наследственность или другие случайные факторы, а сами научные результаты и их влияние на научное сообщество. Объединяет представителей науки высокая моральная приверженность своему делу и добровольное подчинение себя своему сообществу, при условии, что совесть индивида не подчинена какимлибо писаным и неписаным законам и всегда остается свободной. Возникает как бы самостоятельное социальное объединение, наподобие древнегреческого полиса, где свободные лица объединены общей целью поиска истины[427].
По мнению Белла, мы имеем неопровержимые свидетельства того, что наступает эра науки, где именно знания будут играть роль основного двигателя человечества. Последнее обстоятельство выдвигает на первый план особую группу людей, в основе деятельности которых лежит внесословное стремление к истине и добровольное подчинение себя научному сообществу во имя всего человечества[428].
Научное сообщество не имеет своего собственного корпоративного интереса, не основано на какихлибо привилегиях, а только и исключительно на таланте и результате, признанных сообществом. Кроме того, само научное сообщество не связано с социальной реальностью общества и стремится дистанцироваться от «мирской суеты». С другой стороны, его представители – ведь научное сообщество включает себя разные иерархичные группы – являются представителями различных социальных групп, апробируют и реализуют научные результаты в практической жизни.
Мы имеем, повидимому, идеальный состав группы лиц, который фактически осуществляет политическое управление экономическим сектором. С учетом этих двух обстоятельств решается и давний вопрос о содержании идеи равенства. По мнению представителей постиндустриализма, новое общество представляет нам дифференцированное содержание понятия равенства. Во-первых, полная демократизация всей человеческой деятельности невозможна. Стремление к этому обманчивому результату привело к социалистическому тоталитаризму, где сама идея демократии оказалась растоптанной. Очевидно, считают постиндустриалисты, что в грядущем новом строе политическая власть имеет основополагающее значение. Но значит ли это, что мы обязаны реализовывать принцип равенства в плоскости привлечения всех без исключения к политической власти? Конечно, нет. Следует говорить не о равенстве как достигнутом результате вовлечения в аполитическую власть, а о равенстве как равных стартовых возможностях получения доступа к этой власти[429].
Ординарное представительство не дает желаемого результата, поскольку в его институтах личность рассматривается не в самостоятельном аспекте, а в качестве представителя какойто группы или общности людей. Новые технологические возможности постиндустриального общества, когда знание выходит на первый план, демократизируют процесс привлечения к власти способных людей, поскольку единственным способом достижения этого результата является образование, а в новом качестве человек представляет не социальную группу, а «знание». При всех обстоятельствах личность остается зависимой только от своих моральных представлений, как носительница «знания»
Следовательно, демократизация образования, предоставление возможности максимально большому числу людей является реальной насущной проблемой, которую следует решать. Свободный прием в высшие учебные заведения является хорошим средством обеспечения равенства возможностей для выходцев даже из беднейших семей путем расширения доступа к университетскому образованию. Постиндустриальное общество добавляет новый критерий к определениям базы и доступа: технические навыки становятся условием оперативной власти, а высшее образование – средством их получения[430].
В отличие от ситуации с «равенством результата» принцип «равенства возможностей» ориентируется на талантливых людей, которые могут быть – без какоголибо государственного принуждения – привлечены к процессу обучения, и главным образом за счет интересов свободного экономического рынка, поскольку образование становится не только «оборонительной формой расходов», защищающих «место человека на рынке», но и доходным источником рыночных инвестиций. Сама промышленность всячески заинтересована в привлечении (или инвестировании) наиболее талантливых людей, справедливо рассчитывая на выгодную окупаемость проекта[431].
Во-вторых, следует различать те области, где равенство должно иметь место, а где – нет. Необходимо принципиально определить, какие типы неравенства вызывают те или иные виды социальных и моральных различий. Существуют не одна, а несколько шкал неравенства. Вопрос заключается поэтому в следующем: какие неравенства носят объективный и справедливый характер, а какие – несправедливый. Исходя из принципа индивидуализма, предполагая, что все люди должны иметь равные возможности, вне зависимости от цвета кожи и вероисповедания, общество должно стремиться к тому, чтобы каждый человек имел право на получение основного круга услуг и уровня доходов, обеспечивающих ему нормальное существование. «Эти факторы, – пишет Белл, – являются вопросом безопасности и достоинства человека и неизбежно должны находиться в числе первейших забот цивилизованного общества»[432].
Однако уменьшение различия в заработной плате работников в зависимости от их места работы, специальности и квалификации вовсе не требует жесткого эгалитаризма. Следует добиваться не формального уравнения, а уравнения справедливого, когда вопрос сводится не к формальным социальным критериям, а к тому, какой характер принимает социальное неравенство. Когда богатство обеспечивает человеку возможность наслаждаться социальным благом и получать привилегии в ущерб остальным группам населения, мы не можем назвать такую ситуацию справедливой. Особенно актуальна эта ситуация применительно к политической сфере деятельности, где в прежние времена наличие средств являлось единственной возможностью получения реального доступа к политической власти»[433].
Изменяющая структура общества приносит качественно новые результаты. Поскольку вопрос заключается в справедливом управлении социальным благом со стороны государства, то правильная демократизация политической власти позволит преодолеть старые проблемы, поскольку, как мы видели выше, в новом обществе управлением государством будут заведовать только «люди знания», попавшие наверх исключительно благодаря своим умственным и моральным способностям.
Таким образом, отпадает главная опасность социального неравенства, что оно, во-первых, будет формироваться недемократическим путем и, во-вторых, приведет к власти людей, не способных установить справедливую систему социального минимума и определять верные способы его достижения. Именно качество управления в конечном итоге определяет уровень социальной справедливости в обществе[434].