§ 1. Тоталитаризм и индивидуализм
Отказ от прямого государственного регулирования рыночных отношений, глубокая критика идеи социализации общества, которая звучит в устах сторонников постиндустриализма – и, как мы могли оценить, во многом справедливая и обоснованная, продиктованная теми последствиями, к которым эта практика приводит, – означает, как может показаться, ренессанс классических либеральных начал с «новым содержанием». Звучат голоса давно забытых или не принятых научным сообществом в недавнем прошлом западных мыслителей, таких, как Фридриха фон Хайека (1899—1992), Карла Поппера (1902—1994), Людвига фон Мизеса (1881—1973) и т.д. Именно с ними традиционно связывают обличение социалистической идеи и требование возврата к «открытому обществу», что, при условии «гибкости», а мы бы сказали конформизма, индустриальной культуры и возможности ее адаптации к условиям как капиталистического, так и социалистического общества, выглядело чрезвычайно актуально[393].
Еще в первой четверти уходящего столетия, когда идеалы справедливого общества, где каждому гражданину не только предоставляется право равной со всеми остальными членами общества политической свободы, но и гарантируется некий социальный минимум, процветали, некоторые мыслители поставили вопрос в чрезвычайно жесткой и категоричной редакции. Либо мы говорим «свобода» и тогда следует отказаться от социализации общества и ее неизменного спутника – государственного планирования, либо нам следует забыть о свободе и удовольствоваться тоталитарным, полицейским государством, которое порождается социализмом. Для полноты и объективности исследования приведем некоторые основные суждения наиболее известных сторонников этого направления.
Высказав тезис, что рынок и правовое государство «умирают вместе», австрийский ученый Л. фон Мизес обосновал его следующими доводами. Рыночная экономика представляет собой систему разделения труда и частной собственности на средства производства и формирует условия, при которых каждый действует на свой страх и риск, имея в виду удовлетворение чужих потребностей.
«В предпринимательстве человек нуждается в окружении сограждан. Каждый сам по себе есть цель и средство: последняя цель для себя и средство для других в попытках достичь собственных целей». Государство и его карательный аппарат не вправе вмешиваться в регулирование рынка и систему гражданских отношений, управляемых рынком, за исключением случаев предотвращения деструктивных явлений, угрожающих жизнедеятельности всего общества. Его функции – поддержание регулярного функционирования рыночной экономики, жизни и здоровья, собственности против любых преступных элементов и внешних врагов.
Несложно заметить, что уже на этой стадии Мизес возвращается к классическому гражданскому обществу, которое находится вне сферы непосредственного, внеправового регулирования государственной власти. Личность – свободная субстанция, получающая свое бытие в сообществе себе подобных. Ее свобода формируется посредством устранения искусственных преград, допускающих всевозможные сословные и иные ограничения со стороны государства, путем введения свободного рынка, где каждый вправе приложить к изысканию способов выражения своей экономической свободы всю свою энергию на основе равных возможностей и саморегулируемости рынка.
Именно рынок, как можно понять, получает у Мизеса значение той среды, где свободные личности должны объединиться в некую совокупность, реализуя свою цель, являться для других средством достижения их целей. Таким образом, рынок представляет собой объединяющий элемент всего человеческого общежития и гарантию его свободного развития. Развивается личность – развивается общество, – вот тот лозунг, который высечен на камне индустриального правового государства.
Полемизируя – заочно – с Марксом, видевшим в классе собственников лиц, реально управляющих жизнью всего общества и формирующих по своему усмотрению всю государственную машину при капитализме, Мизес приводил следующий довод против такой постановки вопроса. Капиталисты и предприниматели, считал он, играют, конечно, важную роль в экономике. Они как бы стоят у штурвала корабля в его плавании по свободному рынку. Между тем они вовсе не вольны определять курс «корабля» и обязаны беспрекословно выполнять команды капитана, роль которого играет потребитель[394].
Однако, и с этим нужно согласиться, если мы принимаем эту точку зрения, идея равных гражданских прав и требование гармонизации общественнополитических отношений не может строиться на превалирующем значении какойто одной группы лиц. Может показаться, что управление экономикой со стороны потребителя приведет к ненужной анархии производства и дисгармонии в общественных отношениях.
Мизес выходит из затруднительного положения, высказывая новый тезис о том, что превосходство самого потребителя не безгранично. «Если ктото вознамерился бросить вызов суверенитету потребителей, то может попробовать. В условиях рынка у каждого есть право противостоять оппозиции. Никто не может заставить покупать ликеры и оружие, если сознание возражает. Следовать целям общества не обязательно. Только человек может решать и выбирать между материальной выгодой и тем, в чем он видит свой долг. В рыночной экономике только индивид решает в последней инстанции, каким ему быть»[395].
В системе, где гарантируется частная собственность на средства производства, шкала ценностей формируется независимо всеми членами общества. Каждый участвует в ее формировании и как потребитель, и как производитель. «Так в процессе игры и взаимопересечения двух оценочных процессов экономический принцип показывает способ управления как потреблением, так и производством. Так возникает стоимостная шкала, дающая каждому из нас возможность соразмерять запросы с экономическими критериями»[396].
Мы видим довольно гармоничную картину демократического общества: индивид, свобода которого лежит во главе угла общественного идеала, выступает в качестве потребителя и производителя, совокупность его оценок определяет потребительскую ценность товара, в связи с чем рыночная экономика стремится все больше и больше ориентироваться на его запросы и вкусы, тем более что в силу своей природы она должна удовлетворить все запросы. Только в этом случае ее цель, а следовательно, цель абстрактного лица – получение прибыли и самореализация, будет максимально достигнута. Рынок индивидуален по своей сути, поскольку стремится удовлетворить запросы каждого лица и, собственно говоря, состоит из свободных индивидов. Он максимально мобилен и не склонен стремиться, по мнению Мизеса, к устойчивым образам идеального или утопического общества. Право, закон и демократия выступают гарантами свободного экономического общества, формируя содержание таких идеалов, как равенство всех перед законом, презумпция равных политических и экономических прав и т.д.
В тех же случаях, когда государство вмешивается в этот саморегулирующийся процесс, исчезает сам потребитель – главный элемент свободного общества. В системах, сориентированных на социальное планирование и социальные гарантии, способ управления монополизирован государством. Но как только исчезает экономическая свобода, рушится и свобода политическая. Здесь следует отметить одно чрезвычайно важное обстоятельство. Мизес выступает не только против социализма и коммунизма – понятий для него тождественных, – но и против вообще любого вмешательства государства в сферу гражданскоправовых отношений. Он полагает, что нарушение принципа разделения общества на гражданское и публичное неизбежно приведет к попранию прав личности. Достаточно только допустить наличие государственного интереса в сфере производства, и вся система свободного рынка сразу рушится, что создает почву для еще более серьезного вмешательства государства в эти отношения, уже якобы для восстановления нарушенного порядка.
У Мизеса нет сомнения в последствиях государственного вмешательства, но можно сразу отметить, что, повидимому, столь трагичные и пессимистические оценки во многом навеяны его же собственными суждениями, в которых понимание государственного тела вообще довольно поверхностно и характерно для воззрений ранних либералов, видевших в государстве только машину принуждения.
Кстати сказать, нетрудно уловить в его суждениях чисто анархистскую склонность к признанию государства «объективным злом»: уж очень негативные оценки в отношении него звучат в устах знаменитого австрийца. Складывается впечатление, что объективность ученого, вынужденного признавать необходимость государственной организации для обеспечения правопорядка в гражданском обществе, наталкивается на неприязнь государства со стороны интеллектуала – индивида, который потенциально готов согласиться на то, что эту функцию должен выполнять «ктото другой».
Проблема, однако, заключается в том, что иного союза, кроме государства, природа не создала, поэтому приходится считаться с реальностью мира. Понятно, конечно, что если государство действительно есть лишь произведение человеческих рук, то отсутствует какаялибо моральная основа для вмешательства его в отношения свободных индивидов, кроме самых необходимых случаев, например обеспечения их безопасности.
Не менее жесткие характеристики, основанные на оценке практики социализма и вообще тенденции социализации общества в конце XIX – начале XX в., звучат в трудах друга и последователя Мизеса, известного австрийского ученого Ф.А. фон Хайека (1899—1992). Решительно возражая против каких бы то ни было попыток отождествления идеалов либеральных и социалистических[397], он видел в социализме – хотя бы и в слабых его формах, присущих западному обществу, сравнительно с практикой социалистических государств, – основное зло экономической свободы личности.
Во многом, по его мнению, распространение социалистической идеи было вызвано разочарованием в несколько медлительном развитии либеральных начал, когда идеалы правового государства сменились стремлением к социальной справедливости, «настоящему» равенству, социальной защищенности и т.д. Основным мотивом того явления, что повсеместно люди с радостью идут навстречу социализму и забывают либеральные начала, является открытое или подспудное желание или отказаться от возможностей выбора, что всегда ответственно и чревато дурными последствиями, или сделать его менее острым. Между тем, писал он, нет никаких сомнений, что «социализм… означает упразднение частного предпринимательства, отмену частной собственности на средства производства и создание системы “плановой экономики”, где вместо предпринимателя, работающего для достижения прибыли, будут созданы централизованные планирующие органы»[398].
Невозможно, считал он, создать систему социально защищенного за счет государства общества, не упразднив при этом основные начала либерализма. При социализме на смену индивидуализму приходит коллективизм со всеми присущими ему негативными чертами. Рассуждая о том, что координация «сверху» менее эффективна, чем рыночная конкуренция, он считал именно ее наличие необходимым условием для проявления своей воли и своей энергии рядовым индивидом, что, собственно говоря, и является основным проявлением его свободы[399].
Экономическая свобода, которая при социализме должна получить свое полное выражение в равенстве всех граждан при распределении общественных благ, или, в крайнем случае, «обеспечение минимального социального стандарта», означает, по Хайеку, только то, что сам индивид будет избавлен от необходимости и в то же время возможности самостоятельно принимать решения и осуществлять свой выбор.«Свобода», купленная такой ценой, приводит к тому, что малопомалу под государственное регулирование подпадет не только сфера экономических отношений, но и вся индивидуальная жизнь в целом.