В капиталистическом, индустриальном обществе, в силу объективных факторов система управления не могла ориентироваться на «лучших людей». В наши дни, когда расцвет науки все поставил на свое место, именно люди науки объективно способны изменить мир к лучшему. Проблема определения социального минимума, при всех противоречивых мнениях в отношении возможностей увеличения объема и качества производства на душу населения в связи с истощающимися природными ресурсами, не является, по мнению Д. Белла, неразрешимой проблемой. Как и Э. Тоффлер, он считает возможным переключиться на многие виды энергоресурсов, которые до сих пор в значительной степени игнорировались: солнце, океан, недра и т.п.
При правильном управлении, когда политическая система все больше и больше выступает в качестве арбитра, при условии децентрализации экономики и высокой мобильности небольших предприятий, высочайших темпах технического и культурного прогресса, демократизации системы образования, при ситуации (по Тоффлеру), когда потребитель стремится стать производителем, когда принцип индивидуализма едва ли не впервые понастоящему раскрывается в полном своем выражении, проблема социального минимума может быть решена вполне успешно без установления какихлибо жестких формальных критериев, но за счет правильного определения шкалы социальной справедливости и использования государством законных методов воздействия на экономические отношения[435].
В целом мы рассмотрели основные стороны интересующей нас проблемы в понимании их постиндустриалистами. Не затрагивая частные вопросы, которые могут вызвать вполне очевидную критику, остановимся на важном для целей нашего изложения аспекте: насколько предложенное общество «нового типа» отличается от индустриального и социалистического. Например, решена ли окончательно проблема вмешательства государства в экономические отношения? Казалось бы, в ситуации, когда традиционные для индустриального общества виды собственности утратили свое экономическое и общественное значение и знание, как объективная категория, все больше выходит на передний план, проблема снимается. Но так ли это на самом деле?
Методологически результат, при котором указанные выше представители постиндустриализма столь легко «разделываются» со старыми проблемами, подготовлен тем, что собственность рассматривалась в качестве не правовой, а исключительно экономической и социальной категории. С точки же зрения права мы и в этом случае должны говорить о «собственности», принадлежащей по авторскому праву какомуто определенному лицу. То обстоятельство, что постиндустриалисты склонны признавать собственность «неправовой» (в указанном выше смысле) категорией, нет ничего принципиально нового.
Проблема «избранничества», кстати говоря, может быть перенесена и в другую плоскость – международных отношений. Если постиндустриальное общество по сути своей является «правильным» и «единственно верным», принцип универсализма, который играет в западной культуре не меньшую роль, чем примат свободы личности, требует распространения указанной модели на все остальные общества мира. По мнению Тоффлера, с которым трудно в этом аспекте не согласиться, надвигается «сверхборьба» между государствами индустриальной культуры («война междоусобная») и постиндустриальным обществом и индустриальными державами одновременно («война двух культур»)[436].
Но можно ли считать, что это нормальное положение вещей, если и та и другая культура основывается на одних и тех же началах. Борьба «меньшинства» с «большинством» идет по всем фронтам: между постиндустриальными обществами (все постиндустриалисты не забывают говорить о национальной экономике и национальных интересах), между постиндустриальным обществом и индустриальным и внутри постиндустриального общества. Это неизбежно, поскольку в сегодняшней ситуации, больше чем когда бы то ни было, общество все более и более атомизируется, все большее и большее количество социальных групп выделяют себя из «общего списка». А потому необходима общая, национальная или интернациональная идея, которую предоставить постиндустриализм не может.
Ведь как и прежде, в индустриальную эпоху, торжество светского знания диктует изменчивость всех основополагающих начал, содержание которых крайне нестабильно. Нам предлагается рационально, с точки зрения социального блага, определить конкретное содержание социальной справедливости. Но, как мы уже неоднократно убеждались, варианты следуют за вариантами, индустриальная культура отвергает содержание идеалов «доиндустриальной» культуры, протестантизм отвергает католицизм, постиндустриализм отвергает индустриализм, хотя при этом в основе своей каждое направление не вырастает самостоятельно, но отталкивается от тех идей, которые предоставлены ей предыдущим «поколением».
Где та идея личности, которая не зависит от реальностей социального быта, которая должна служить вечным и абсолютным началом? Д. Белл высказывает сомнения по поводу возможности определения «коммунальной этики», которая бы объединяла все сословия, группы и государства в единое сообщество[437], с чем мы совершенно согласны, но совсем не в пользу грядущей идеологии «нового общества». Может ли идея материального блага дать основу общественным отношениям в нем? Достаточно красноречиво – как ответ на им же поставленный вопрос – звучат следующие слова американского ученого, которые мы решили привести наиболее полно: «Материальные блага дают только мимолетное удовлетворение или порождают примитивное чувство превосходства по отношению к тем, у которых их нет. Однако одной из наиболее глубинных движущих сил человека является стремление освятить социальные институты и системы верований, что сообщает смысл жизни и позволяет отрицать бессмысленность смерти. Постиндустриальное общество не в состоянии обеспечить трансцендентальную этику, кроме как тем немногим, кто посвятил себя служению науке. Антиномичные же настроения приводят к радикальному отрешению от всего земного, которое в конечном счете разрушает узы, связующие общество, и чувство сопричастности с себе подобными. Отсутствие прочно укоренившейся системы моральных устоев является культурным противоречием этого общества, самым сильным бросаемым ему вызовом»[438].
На самом деле подобные признания не только носят теоретический характер, но, по сути, предопределяют ответ на вопрос: может ли постиндустриальное общество справиться с тенденциями тоталитаризма, которые содержала в себе индустриальная культура? Очевидно, что стремление к дифференциации общества и иерархии общественных групп, при одновременном отсутствии нравственного начала, является не единственным основанием для того, чтобы говорить о тоталитарной основе индустриальной, а теперь уже и постиндустриальной, культуры. Необходимость устроения «общества избранных» обусловлена именно тем, что в своей совокупности человеческое общество не может понять той идеи, которая, по мысли «передовых деятелей науки», должна служить этому. Подняться над суетой мира, осознать всю глубину проблемы человеческого общежития может только высокоинтеллектуальная личность, которых, очевидно, меньшинство. Белл не говорит прямо – но при сравнении с историческими параллелями этот вывод легко обнаруживается.
По большому счету какая разница: во имя чего управляют «избранные» – своего бога или науки, человека или его благополучия? Важен факт, что само общество, сам человек при таком понимании его природы никак не может соответствовать тем высоким требованиям к индивидуальной личности, которые предлагаются на всем протяжении развития западной культуры. Мы вновь наблюдаем, как процесс секуляризации мысли, отказ от Бога и духовного приводит к деградации, обессмысливанию всего прогресса, всей истории человеческого общества. Поэтому, кроме борьбы за социальное благо и выделения из общей среды «общества избранных», которое следит за толпой и управляет ею, постиндустриальная культура нам не может ничего предложить. Борьба «всех против всех» продолжается.
В вопросе о содержании социального блага – последнее, на чем мы хотели бы остановить свое внимание в этом параграфе, – проявляется та же тенденция усеченного понимания демократического равенства, которые мы наблюдали в политической жизни нового общества. Что нам предлагает постиндустриализм? Не способы достижения социального равенства, которое презюмируется, а лишь определение таких видов социального равенства, которые по возможности должны быть удовлетворены в отношении наибольшего числа людей. Но если свобода личности есть не только политическая, но и – главным образом – социальная категория, то не означает ли предложенное нам решение, что, во-первых, свобода всетаки распределяется неравномерно среди людей и, во-вторых, некоторые ее стороны не являются «жизненно важными» для определенных групп людей? Получается, что свобода носит всегда только частичный характер, даже в условиях постиндустриального общества.
Преодоление общественной дифференциации, потенциальной социальной напряженности было бы возможно за счет некоей высокой идеи. Но, как мы выяснили выше, постиндустриальная культура нам ее также не предлагает. Вернее, ее могут постичь только «избранные», но никак не все остальные. Между тем весь ход мыслей подталкивал простого обывателя к тому несложному алгоритму рассуждений, который может быть выражен следующим образом: если «моя» свобода есть дело «моих» рук, а ее содержание лежит как в социальной, так и политической плоскости, то любая дифференциация, происходящая в реальной действительности, воспринимается мною как несправедливость. «Я» готов потребовать от государства «хлеба» даже за счет своей свободы, поскольку понимаю свободу таким образом, что только выраженная материально, «в хлебе», она чтото значит.
Если демократия усекается до «общества избранных», а социальная свобода предлагается в том виде, в каком ее «обнаружат» «люди науки», то не возникает ли существенного изменения содержания самого понятия «демократия»? Этот аспект тем более важен, что, как мы видели по предыдущему изложению, именно демократизация обучения предполагает демократические способы формирования группы управления государством, т.е. политической элиты. По сути, ответ на этот вопрос может или окончательно поставить точку на идее демократического, правового государства постиндустриальной культуры со всеми последующими выводами, либо предложит нам более перспективное видение либеральнодемократической и социалистической доктрин, если мы придем к обратному выводу.
§ 2. «Новая» демократия
Если индустриальная культура (включая, конечно, и образ постиндустриального общества) является единственно возможным путем развития человечества, в течение которого не только формируется содержание его свободы, но она раскрывается наиболее полно, то необходимо определить условия, при наличии которых производство является наиболее эффективным. Одним из факторов, имеющих решающее значение, как полагают, является свободный экономический рынок, основанный на идее частной собственности. Напротив, идея государственного планирования, в силу изложенных выше причин, отрицается либералами по причинам в первую очередь ее неэффективности.
Вторым фактором, не менее значимым, является демократия или ее отсутствие.
В свою очередь, демократию можно разделить – условно – на два вида: демократию экономическую, реализуемую посредством создания равных экономических условий всем участникам рыночного процесса, и демократию политическую. Перспективы первой по своей максимально возможной самореализации не так радужны, как могло бы показаться, и это обусловлено теми обстоятельствами, что свободная частная собственность не является абсолютной категорией. А потому здесь демократия не может быть реализована в полной мере: ведь социальный идеал, к которому стремится государство и ради которого создаются новые технологии и осваиваются морские глубины, не может быть достигнут. Для защиты и обеспечения экономической свободы каждого государство вынуждено ограничивать экономическую свободу всех.
В этом случае повышается значение реализации идеи политической демократии, так как именно посредством общественного контроля за соблюдением правовых принципов, на основании которых осуществляется государственное регулирование свободного экономического рынка, достигается ликвидация или минимизация явлений, угрожающих как свободной личности, так и безопасности самого государства. Поэтому именно демократия политическая, с точки зрения сторонников социального и светского идеала правового государства, является тем инструментом, который в состоянии обеспечить подлинную свободу личности и обезопасить ее от тоталитарных, коллективистских тенденций, присущих индустриальному обществу. Так сказать, становится последним оплотом свободы. В свою очередь при демократии во весь голос заявляет о себе принцип индивидуализма.
Мы не должны забывать и то основное положение классического и современного неолиберализма, согласно которому именно распространение идеи равенства в политической и социальной сферах на всех участников процесса является единственным способом попытки реализации в действительности социального идеала, к которому стремится правовое светское государство. Без признания равенства индивидуальных прав как в области политической деятельности, так и в экономических отношениях никакое индустриальное общество было бы невозможно.
Труд – основа всего благосостояния и благочестия личности – протестантская идея, сохранившаяся и в арсенале идеологов постиндустриализма, – должен являться единственным способом завоевания общественного положения и признания индивида со стороны себе равных. Анонимный, т.е. обезличенный и универсальный одновременно, институт по сравнению, например, с сословными привилегиями эпохи Средних веков, возникает как отклик на желание человека добиться счастья уже здесь, на земле, установить зависимость общественного положения человека не от случайных причин – рождение, наследство, принадлежность к определенным группам сословного общества, – а исключительно от его труда, умения, инициативы, честности, организованности и т.п.