Данное обстоятельство заставляет нас призадуматься. Если судебная деятельность качественно не отличается ничем от других функций верховной власти, то, очевидно, ее место в государстве, равно как и порядок формирования, не могут отличаться от общеустановленного. То есть порядок и способ формирования судебной системы должны быть аналогичны всем другим органам государственного управления.
Похожи и проблемы, которых мы должны избежать. В первую очередь следует иметь в виду опасность корпоратизации суда, обособление его от жизни общества. И хотя, как правило, эти стремления не переходят выше личного материального интереса (судебная система не имеет стольких силовых и административных возможностей, как любой другой орган государства), опасность сильна тем, что ради него (своего личного интереса) иной судебный чиновник готов нарушить справедливость и пойти на должностное преступление.
Опасность бюрократизации суда и возникающая возможность разлагающего действия на общественную нравственность чреваты чрезвычайными для общества последствиями. В этом отношении судебная система стоит особняком от всех иных органов государственной власти. Это хорошо понимали и чувствовали еще ветхозаветные евреи. «Если судья произносит решение, не согласное с истиной, то он удаляет величие Бога от Израиля. Но если он судит согласно с истиной, хотя бы только в течение одного часа, то он как бы укрепляет весь мир, ибо в суде именно выражается присутствие Бога в Израиле»[734].
Говоря об отправлении правосудия, нельзя забывать, что одна из главнейших ее целей – обеспечение Правды и сохранение свободы, жизни и чести человека, достигается лишь после полномасштабного распространения христианства. Постепенно отходят в прошлое человеческие жертвоприношения, массовые казни преступников, суровые виды наказаний[735]. Например, уже древнееврейское правосудие делало все для возможности оправдания подсудимого, основав свое судопроизводство на 4 основных принципах: 1) точность в обвинении; 2) гласность в разбирательстве; 3) полной свободы подсудимого; 4) установления гарантий против ошибок и клеветы свидетелей[736]. Но был еще и главный принцип, письменно выраженный в ветхозаветном законодательстве: «Синедрион (т.е. судебный орган. – А.В.), раз в 7 лет осуждающий человека на смерть, не есть судилище, а есть бойня». Не случайно правосудие осуществлялось народным органом, формируемым из самых уважаемых членов общества[737]. Помимо этого, как уже указывалось выше, судьи, избираемые народом, также рассматривали несложные судебные споры.
Но абсолютное значение – в идейном плане – суда было достигнуто только в христианстве. Оно, признавая не земное царство, но Царствие Небесное, не отрекается тем не менее от суда, хотя и признает его ограниченность. Правда от неправды может быть окончательно отделена только на Судилище Христовом, Который и явился для суда над миром. «На суд пришел Я в мир сей», – говорит Христос[738]. «Отец дал Сыну власть производить и суд»[739]. «Много имею судить о вас»[740]. Земной суд, где царствует мнимая, буквенная справедливость, отвергается. Особенно, если учесть состав суда, не всегда состоящий из нравственных людей. «Брат с братом судится, и притом перед неверными. И то уже весьма унизительно для вас, что вы имеете тяжбы между собой. Для чего вам лучше не оставаться обиженными? Для чего вам лучше не терпеть лишения? Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев», – писал апостол Павел[741].
Вместо прекращения ссоры через обращение к букве закона, Христос предлагает прощать друг друга и мириться. «Не судите, да не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете»[742]. Примечательно, что, будучи привлеченным к суду, Христос или молчал, или говорил одну только правду, простив в конце своих судей и палачей. Солидарность и братство, проповедуемые в христианстве, скорее могут быть достигнуты взаимопрощением людей, справедливо отмечал Е.В. Спекторский, чем борьбой за право и судебной волокитой[743].
Вместе с тем суд земной есть аналог Суда Небесного, Страшного. Христианство, как религия, заботящаяся о земном, греховном человеке, не может предложить всем к исполнению идеал, достижимый только избранными, которыми все и спасутся (святые). Христос и апостолы допускают как обычное явление споры между христианами, рекомендуя примирительный суд из разумных и справедливых людей, которые «могли бы рассудить меж братьями своими»[744].
Положены и главные принципы поведения христианина в суде: «Никто не ищи своего, но только пользы другого»[745], «Не судите по наружности, но судите судом праведным»[746], «Не клянитесь вовсе»[747], поскольку, где праведность, там клятвы излишни, и не лгите (это – грех).
Идейные начала, лежащие в основе христианского понимания судопроизводства, и лучшие исторические формы, развитые в законодательстве Моисея, соединились в судебных установлениях Московской Руси. Отдавая, как и израильтяне, дань особой значимости суда – «пристрастный суд разбоя злее», «где добрые судьи поведутся, там и ябедники переведутся» – наши предки в полной мере понимали последствия его «выделения» и «независимости» – первых шагов на пути к несправедливости и обману, разрушению государства[748], а также ограниченность. Поэтому вместо органа, определяющего правого и неправого, столь привычного нам по практике современных судебных систем, Москва формировала главным образом суд примирительный, суд мipa, суд народный, где разбирали по совести.
В этом видна сразу вся задача, стоящая перед судом, – обеспечение нравственной правды, защита ее и всех христиан от имени государя и во имя Бога. Рассуждая о зачастую негативном восприятии русским народом суда, И.С. Аксаков указывал главную причину этого явления: особенное несочувствие народа к формальному судилищу, основанному лишь на одной внешней букве закона, а не живой, нравственной правде[749]. «Суд, – писал он, – есть выражение общественной нравственности, это голос бытовой совести. Суд должен твориться по разуму и по совести, и только, уже при невозможности применить совесть ко всем условным явлениям гражданской жизни или в среде чисто условных отношений, общество прибегает к опоре внешнего закона… Живой обычай выше мертвой буквы закона, совесть выше справедливости внешней. Таков принцип, который должен господствовать в судопроизводстве»[750].
Надо сказать, что реализация этого принципа «суд судит по совести, а не по букве закона» происходила далеко не сразу и зависела от двух важнейших факторов: 1) распространения и углубления христианства в народном сознании и 2) создания таких форм судоустройства и судопроизводства, в которых этот принцип наиболее полно мог бы выразиться. По мере распространения и укрепления христианства, по мере развития и становления самой русской государственности мы видим промежуточные формы судопроизводства, вызывавшие порой серьезную критику.
Кстати сказать, как известно, начало первого Земского Собора началось с акта прощения по просьбе государя всех спорящих сторон друг друга: столько много дел накопилось в судах, формы и принципы деятельности которых не удовлетворяли нравственной потребности народа в правде. Через год, в 1551 г., государь доложил Земскому Собору, что все спорящие помирились между собой.
Итак, при Иоанне IV (Грозном), в 1539 г., вместо посадников, тиунов, третейских и разъезжих людей – государственных чиновников, назначавшихся верховной властью, были учреждены местные судебные власти в лице выборных губных старост для каждой волости и каждого города по 3—4 человека. Выборность, народность суда, наличие в нем «лучших людей» (т.е. сословность выборов) прямо указывается в царском указе: «Выбирать в губные старосты только лучших, первых людей из детей боярских и дворян, которые были бы к тому пригожи, душой прямы, животом прожиточны и в грамоте горазды»[751].
Компетенция губных старост была очень широка: государство не опасалось дать им в руки суд и исполнение судебного решения практически по всем категориям дел, включая смертную казнь. Кроме этого, должность судьи была несменяемая, и отрешать его по инициативе административных органов строго запрещалось[752].
Помимо губных старост, русская судебная система знала, начиная с 1552 г., и выборных излюбленных судей. Они выбирались исключительно из лиц крестьянского сословия и в их компетенцию входили дела крестьянского сословия. Впрочем, иногда им передоверяли и более важные дела, находившиеся обычно в компетенции губных старост. Как правило, срок деятельности излюбленных старост также не был ограничен, что способствовало их авторитету и гарантировало беспристрастность рассмотрения дел[753].
Судебная система предусматривала широкое участие выборных лиц и гласность судопроизводства. Впрочем, эта практика гласности судопроизводства и народного контроля за деятельностью судей может считаться устоявшейся как минимум со второй половины XV в., когда «добрые» или «лучшие» люди, избиравшиеся обществом, следили за процессом. В случае необходимости они же докладывали верховной власти о судебных небрежностях и лукавствах и та всегда реагировала на них самым жестким (для виновной стороны) образом[754].
Могут возразить, что эти формы пригодны, мол, только для старого времени, когда все споры решались в основном народным обычаем. С усилением государства – на примере государств Западной Европы – эти формы уходят и заменяются привычными «казенными», т.е. судьями, назначаемыми верховной властью. Но на примере Московской Руси мы видим обратный процесс: чем более укреплялось государство, тем выборнее и народнее становился суд при неизменно едином законодательстве. «Изстари», как говорит исследователь, сложилась в Московской Руси практика издавать уставные грамоты для каждой области. Эти грамоты, составлявшие сборник местных обычаев и законов, вручались для наблюдения тем самым общинам (а не должностным лицам), для которых были изданы. В результате каждая община знала свои права и обязанности, а также ответственность за каждое преступление.
Помимо этого, с конца XV в. начинается процесс кодификации, т.е. систематизации и сведения всех правовых норм, действующих в государстве, к единым принципам, институтам и правилам. Симптоматично, что начался он в Московской Руси задолго до появления потребности в этом в странах Западной Европы[755].
Хотя удивительного здесь немного: чем более государство отдает самому народу такую функцию власти, как отправление правосудия, тем более оно заинтересовано в надлежащем и точном исполнении ее. Единое для всей страны законодательство, включающее в себя все местные особенности, не душащее их, но систематизирующее, свидетельствует о прочности политического строя и единстве верховной власти, не дробящейся ни на какие мелкие автономные образования[756].
Казалось бы, кто подвергался большим упрекам по вопросу веронетерпимости, чем Россия, когда твердое вероубеждение и последовательное исполнение русским человеком своего христианского долга признавалось светской наукой «преступлением»? Россия действительно отстаивала истину, веру, защищала Церковь, и естественной функцией государства всегда признавалось сохранение веры, в том числе путем уголовного преследования лиц, разлагающих православие. Казалось бы, именно по этому составу преступления мы и должны были предполагать максимальное число жертв.