Журавлев слушал бригадира и вспоминал, как гремел когда-то лесоучасток Почтовое, один из старейших в леспромхозе. Помнится, когда вручали тому же Ермолину орден — чуть не заплакал. В Почтовом весь род Ермолинских. Брат на лесовозе, сын механиком. Кто еще там? Да еще четверо братьев Осмолковских: знатные шоферы. У них там добротные дома. В поселке клуб, комбинат бытового обслуживания, школа-восьмилетка.
Ермолин снова откашлялся, напомнил о себе:
— Ну, уйду я на пенсию, скажем. Лес кончается, молодежь из поселка разбежится кто куда. А мы, значит, как?
— Так, может, тебе переехать сейчас в Двинский, — посоветовал Журавлев. — Новый, перспективный лесопункт.
— В Почтовом все наши корни. В Почтовом останусь.
Поднялся и стал прощаться.
Журавлев спросил:
— Так ты чего все-таки приходил-то, Андрей Миронович?
— Узнать хотел: какие мне документы на пенсию собирать...
Нет, думает сейчас по дороге из Емецка Журавлев: не за тем приходил к нему Ермолин, за другое у него душа болела: за судьбу родимого Почтового.
Давно и долго рубим лес на Севере. Да без этого и нельзя. Правда, есть золотое правило: срубил дерево — посади новое. И это делается, в том числе и в архангельских местах. Но это же не юг, где дерево растет и зреет все-таки скорее.
Лес нам нужен позарез, и он тут близко от главных центров страны. Но, как и все в природе, лесные кладовые не бездонны. Вырабатываются леса, фронт добычи леса продвигается дальше, на Север. По этому поводу много разговоров. Одни говорят: хватит, испокон веков лес на Севере рубим, может, дадим отдохнуть маленько? Может, перекинуться больше в Сибирь, на Восток? Опять же беда — за морем телушка полушка, да перевоз рубль. С перевозом-то туго. Порожняка не хватает. Так, может, в порожняк тот больше средств вложить, глядишь, а северный лес-то и передохнет...
В тот последний свой приезд в Двинский Журавлев по этому поводу услышал от тети Насти Старицыной: бог, мол, вам судья, что сорвали с родного места. Бог-то шут с ним, тем более, что его и нету вовсе. А не лучше было бы, скажем, в Почтовом поставить подсобное хозяйство, а в Павлово — пахотные земли рядом. Тоже будет чем занять людей. А в других местах — поделки разные из дерева, как на Украине, — все занятие для пенсионеров. И опять те же мысли. Да, Журавлев, много ты леса дал стране, погуляли тут твои леспромхозовские с бензопилами по тайге; оставляя за собой голые места.
А много ли ты сделал для тех, что остаются теперь здесь, на вырубках, в опустевших леспромхозовских поселках?
Разве мало? Ну вот, опять же поселок Двинский поставили, в других местах, вокруг которых лесные запасы истощились, — где мог, добивался, чтоб совхоз рядом создать, в Козельшино вон промысел какой-никакой наладили, в Пункшеньге — животноводческая ферма. И все-таки, все-таки...
Так был ли белый конь?
...Когда они прощались в Двинском с тетей Настей, в ее светлой и по-русски уютной современной квартире, она сказала:
— Я ведь, Петр Федорович, всю войну в лесу проработала: без мужа, с четырьмя маленькими — на газочурке, на валке, сучкорезом.
— А я знаю, — ответил Журавлев.
Тетя Настя зорко глянула на него: