Журавлев беспокойно заворочался на сиденье. Вот чертова работа. В былые годы лесоруб — это ж романтика. Сегодня он чуть ли не личный враг любого и каждого: изводит лес. Ну а куда же без дерева?
Ах, если б только эта забота человека в лесу. Двадцать лет рубил Журавлев лес на берегах Двины. Этот лес шел на экспорт, на стройки страны, в народное хозяйство. Люди получали награды за свой труд. Но лес тот срубили и свезли, награды вот как у него: в ящиках столов, в шкафах. А люди? Что с людьми, которые остались в тех старых поселках лесопунктов, о которых гремела когда-то слава, где каждый из тех стахановцев и ударников пятилеток, как и он, Журавлев, может, так же мысленно въезжал в лесной поселок на своем белом коне? У каждого из нас был в жизни белый конь...
А ведь они с парторгом давно думали о том, как людям жить дальше. Вон еще когда заложили новый лесопункт Двинский на правом берегу реки.
Мы были в Двинском с Журавлевым в гостях у тети Насти. Семидесятилетняя Анастасия Васильевна Старицына всю жизнь проработала в лесу. Пятеро ее сыновей и внуков работают шоферами на лесовозах. Еще четверо правнуков мечтают об этой профессии. Правда, по малолетству они пока вынуждены или изнывать за партой, или посещать детские сады.
Поселок лесопункта Двинский — это добротные кирпичные здания клуба, школы-десятилетки, столовой, светлые дома, общежития, больницы.
— А помнишь, тетя Настя, как уговаривали тебя сюда ехать? — спросил Журавлев. — Хорошо ведь!
— Хорошо-то хорошо. Ладно я родом из других мест. А как другие: деды ведь их по тем деревням родились и померли, родной угор. Это как же его с кровью-то отрывать.
Журавлев стал ей говорить про то, что жить-то в новом поселке лучше: тут тебе и газ, и свет, и культура. Выходит, правильно поступили, что вот перевезли ее из старой деревни в новый современный поселок?
Старая женщина подумала и ответила:
— Со мной, может, правильно. А с другими? Как им быть? Ну, да бог вам судья.
Сноха, собиравшая на стол, сказала:
— Мама, при чем тут бог?
— Так это я к слову... Вот лес вырубят, куда человеку деваться?
Не первый это был разговор. И не последний у Журавлева с людьми.
В Калажме вот лесоучастку конец, надо уходить на новые места. Все глядели на вальщика Максимова. Он тут человек уважаемый. Родом отсюда. Всю жизнь в лесу. Ему за пятьдесят пять, а на пенсию еще не хочет. Но и то сказать, одиннадцать детей, да и родное подворье. Как его оставишь? Уговорили, перебрался на новый лесопункт. За ним потянулись другие. Многие приехали в Двинский.
Но сколько еще таких лесопунктов, выработанных ими там, где лес уже на исходе? Как там жить людям, где никакой жизни, кроме леса?
Незадолго до отъезда Журавлева из Емецка пришел к нему Ермолин Андрей — знаменитый бригадир с лесопункта Почтовое, положил кепку рядом с собой на стул, крепко потер затылок:
— Вот посоветоваться хочу, — начал, откашлявшись. — На пенсию думаю подавать.
— Что так? Максимову вроде поболе твоего — не собирается еще.
— Максимов, он жилистый. Мы вырубились, считай, дочиста, лет на пять запасов осталось. Рыскаем: в одном месте кусок тайги остался, в другом. А двадцать тысяч кубов в год дай. Сейчас вот вахту на Мехреньгу возим часа два-три в одну сторону, а с радикулитом в лесу сам знаешь как. В моем возрасте тем более.