— Иду.
Он вернулся из отпуска бригадиром без бригады. Остался только один Сильченко. Предложили работать на штроссах. Он отказался.
— Нашли дурака! На штроссах копейки платят.
Он сидел дома еще полмесяца. Думал, позовут. Не звали. Тогда он явился сам. Начальник участка сказал:
— А я тебя давно отстранил от бригадирства.
Степаков скис. Но не сдался. На другой день он принес справку. Красил, мол, полы, обварил руки.
— Хорошо, — согласился начальник участка, — только с бригадирством не выйдет.
Сашка стучал кулаком по столу. Писал в Москву. Даже ходил к прокурору.
Он стучится до сих пор. Работает в туннеле и стучится.
Два человека прошли по снегу. Прошли и разошлись. И каждый думал о своем. Степаков думал: «Радуется Витька — свалил Степакова. Не может забыть, что я не взял его тогда в бригаду. Рано радуется».
Если б знал Степаков, о чем думает в эту минуту Виктор.
Странные чувства испытывает Виктор. Когда он не видит Степакова, в его памяти встает тот веселый, бесшабашный работяга-парень, которого он знал раньше, в первые дни, когда пришел на стройку. Только такому человеку он мог простить обиду. Что там говорить, была обида. Теперь он знает это точно. Еще бы — другого взяли, а его нет. Но теперь же, когда он видит узкие Сашкины глаза, его мелочность, жадность к деньгам и какую-то не вяжущуюся с его прежним обликом прижимистость, скаредность, в груди у Виктора поднимается глухое презрение. И презрение это к тому старому и чуждому, что носит в душе своей этот парень, против чего восстает все Витькино существо. Вся его жизнь.
Но и другая мысль приходит ему на ум: не его ли, Виктора Прощенко, вина в том, что проглядел он, как споткнулся в жизни Степаков?
Снег в июне
Вот человек, который однажды поставил перед собой отважную цель и шел к ней, несмотря ни на что. Еще когда мы добирались к нему в леспромхоз дремучей тайгой, через буреломы, по выбитой лесовозной дороге, кто-то из его начальства предупредил:
— Только, пожалуйста, поделикатней. У него, видите ли, была такая история...
Сам же Михаил Александрович Пенкин с ходу сообщал:
— Вы знаете, ведь я сидел в тюрьме...
В детстве Пенкин шлепнулся с лошади и не так, чтоб уж очень шибко, но что-то случилось с глазом, и его не взяли в армию. А сверстники все из деревни уходят в армию и домой не возвращаются. Пустеет деревня, одни старики со старухами. Пенкин из тех, кто куда пошлет — парень-то здоровый, кряжистый. И такая была обида на весь свет: злым становился. В пятьдесят втором поехал по оргнабору на реку Белую в леспромхоз. Народ там собрался тот еще, и Пенкин со своей невысказанной обидой попал, так сказать, в струю. Молодой был: все казалось легко. Работал грузчиком на верхнем складе — силу некуда девать. Зарабатывал хорошо. И деньги спускал легко. Потому и дружков разных много кругом налипло. Гуляли... Вечерами в барак к ним часто заглядывал один невидный такой молчаливый лесоруб. Война вон когда кончилась, а он все в старой гимнастерке. Говорили, будто был он на фронте тяжело ранен. Сам о себе не рассказывал. Садился в сторонке и больше слушал.