— Надоело мне тут, — признался Мащенко. Он снял каску, пригладил свалявшиеся волосы.
— Отчего же не уедешь? — спросил его Виктор.
— Отчего? Сначала думал: подзаработаю и тронусь. В Сибирь куда-нибудь. Мне мороз больше по душе. А тут бригадиром поставили. Неловко. Бригаду надо тянуть. Потом думал, сбойки дождусь, и махну.
Мащенко замолчал.
— Ну? — поторопил его Виктор.
— Что ну? Теперь чувствую, никуда не уеду и после сбойки, потому что хочется увидеть, как первая машина по туннелю пройдет. И первые люди, и отары.
Потом они шли туннелем на свои пикеты, и Мащенко спросил:
— Как ты думаешь, кому сбойку поручат?
— Не мне уж, это точно, — хмуро отозвался Виктор.
Мащенко, надвигая каску глубже на лоб, сказал зло:
— Рвачи они.
— Кто?
— Да все. Твой Степаков тоже. Вон — завал.
— А что с завалом? Во-первых, в этом деле у Сашки действительно талант. И потом — не даром же им работать.
— Но не торговаться же как на базаре. Я замечаю, Сашка вообще чего-то не туда тянет. Дом затеял строить. На кой черт он ему? Кончим туннель — уедет же. Он проходчик, а тут больше делать нечего. Школу бросил. Ребята начинают обижаться. Только командует, а сам ничего не хочет делать.
Виктор слушал молча. В словах Мащенко было много справедливого. Но ему по-прежнему многое нравилось в Степакове. И потому он сказал:
— Напрасно ты про Сашку. Парень он хороший! А если есть что, так прямо ему надо сказать. Открыто.
Вечером накануне сбойки туннеля Степакова видели в клубе. Был он трезв. Но все в нем так и ходило ходуном. Это был прежний Сашка, которого знали еще несколько лет назад — веселый, щедрый, добрый, душевный. Он ни от кого не скрывал своей радости:
— Моя сбойка! Это точно. Я все рассчитал. Завтра гуляем, ребята!
Степаков все рассчитал верно. Он учел, что слабосильная бригада Мащенко, в которой всего двое бурильщиков, не сумеет за ночь забурить и взорвать оставшийся целик. А утром придет Степаков, и к обеду сбойка будет готова. Начальство тоже все торжества назначило на полдень.