Происходя из барселонской элиты, Эусеби унаследовал деловую хватку своего отца. Под его руководством семейный бизнес продолжал процветать. К 1895 году основная компания — «Гюэль Парельяда» — располагала капиталом 2,23 миллиона песет (около 431 000 долларов). Без Гюэля не обошлось ни в одной области каталонской промышленной экспансии: судостроение, железные дороги, сталь, портланд-цемент, бытовой газ, банк «Испанский колониальный». Он владел мукомольней, пекарнями, крупными винодельческими предприятиями и был директором филиппинской табачной компании, основного поставщика сигарет и дешевых сигар в Испании. (Каталонцы побогаче, разумеется, получали свои puros с Кубы.)

Гюэль женился на девушке из семьи богатой и недавно «вышедшей в свет». Его жена, Изабел Лопес-и-Бру, была дочерью крепкого судового магната и финансиста по имени Антонио Лопес-и-Лопес, который в 1878 году стал первым маркизом Комильяс. А пошло это благородное семейство из рыбацкой деревушки в бухте Бискайского залива, недалеко от Сантандера.

Отец маркиза, Антонио Лопес, был из тех кастильцев, которые всего в жизни добились сами. В 1840-х годах он отправился на Кубу и заработал деньги на перевозках грузов и торговле, в том числе рабами. Женился на каталонке Луизе Бру-и-Лассус и вернулся со своим состоянием обратно в Барселону в 1849 году, где вложил деньги в развитие торговли с Кубой и Филиппинами. Каков отец, таков и сын: первый маркиз де Комильяс оказался во всех смыслах таким же оборотистым, как и родоначальник семьи. До такой степени, что родственник Франсеск Бру обвинил его в том, что он незаконнорожденный, а также в растрате, мошенничестве и предумышленном убийстве; ни одно из обвинений не было доказано. Как бы там ни было, «Poderoso caballero es don Dinero»[41]. и к тому времени, когда маркиз отдал Гюэлю руку своей дочери, а вместе с нею и право на третью часть всего состояния, долю невесты, Лопесы уже находились на самой вершине каталонской плутократии. Даже их родная деревня превратилась в частный летний курорт и стала чем-то вроде Ньюпорта для трансатлантикос — бытовало такое название определенной социальной группы людей. Это в некотором роде каламбур, так как одной из наиболее процветающих компаний, где директорами были друзья Лопеса, являлась судостроительная фирма «Трансатлантика».

Эти люди были настоящими цезарями или, точнее — если учесть их благосостояние, принадлежность к испанской нации и лицемерие — Сенеками барселонских торговых кругов. Но не они задавали тон febre d"or. Они появились раньше, чем та началась, и пережили ее. Дух времени состоял, скорее, в безумной надежде, коллективной мечте, которую разделяли тысячи людей. Люди несли свои сбережения на биржу. Планы, проекты, махинации росли, как чертополох, раздувались, как мыльные пузыри, как воздушные шары. За несколько лет каталонцы потеряли право гордиться своим так называемым seny, главной национальной добродетелью — благоразумием.

Настроения того времени лучше уловила беллетристика, чем история: например, мрачный и в то же время блестящий роман Эдуардо Мендосы «Город чудес» (1988) с невероятным героем Онофре Боувила, настоящим монстром, обладающим сильнейшей волей, которая помогает ему выбиться в люди. Совершенно как это произошло с самой Барселоной в конце XIX века, когда столетием раньше Нарсис Ольер написал «Золотую лихорадку», едкий роман нравов, созданный в период похмелья после бума 1890–1893 годов.

Нарсис Ольер-и-Морагас (1846–1930) был первым романистом-реалистом, который писал на каталанском и, работая над «Золотой лихорадкой», безусловно ориентировался на Эмиля Золя. Кстати, Золя написал предисловие к первому роману Ольера «Бабочка». Оба писателя находились под большим влиянием философии Ипполита Тэна, весьма популярного среди интеллектуалов того времени. Тем не менее «Золотая лихорадка» — нечто большее, чем провинциальная копия парижского оригинала. Персонажи Ольера выписаны с удивительной ясностью и полнотой, это живые, выпуклые характеры, люди, вращающиеся в своей странной и эксцентричной среде. И все же конечная цель автора, как и всех сатириков, — морального порядка. «Исследование слегка идеализированных персонажей в весьма своеобразной среде», — так писал Золя в предисловии к «Бабочке», и это справедливо также и для «Золотой лихорадки».

«Золотая лихорадка» — история дельца-нувориша конца 1880-х годов на сумеречном фоне увядания барселонской знати и старой, более традиционной буржуазии. Декорации — биржа, улицы Эйшампле, роскошные виллы в Сар-риа. Герой, если здесь уместно это слово, Жиль Фуа — каталонский делец низкого происхождения, поглощенный своим делом, изо всех сил карабкающийся по социальной лестнице, напористый, энергичный, но при этом глупо тщеславный и падкий на лесть. Он представляет собой архетип нувориша. Вокруг него, как планеты вокруг светила, обладающего мощным гравитационным полем, вращаются члены семьи и друзья: сильная, верная, гордящаяся своим домом жена; брат, мечтатель, посредственность, «изобретатель», набитый псевдофилософскими дилетантскими идеями; зять Франсеск, умный и насмешливый художник, отгородившийся от светской возни и влюбленный в Дельфинету, изящную и утонченную дочь Фуа, тоже задыхающуюся среди плюша и мишуры барселонского общества.

«Золотая лихорадка» начинается кинематографической сценой торгов на бирже, и готические арки тонко обыгрываются автором — это храм денег. А заканчивается роман описанием усталого, потного Фуа, который пережил нервный срыв и вернулся к своим корням, стал плотничать. Его семья смотрит, как он бесцельно распиливает доску на рейки. «Он вернулся туда, откуда начал, — говорит кто-то, и это последние слова романа. — Он начинал плотником. И снова стал им. Дайте ему отдохнуть. Может быть, это его излечит». Конец. Весь роман — о затрудненном «дыхании». Персонажи существуют в пространстве, до тошноты насыщенном «вещами». На всем пейзаже старой Барселоны лежит слой удушливого приобретательства. Фуа и его семья присутствуют на приеме в Сарриа, который дает другой нувориш, Жиро, и тот рассказывает историю своей виллы, которая была построена тридцать лет назад, продана по решению суда богатому торговцу соленой рыбой, а позже с аукциона перешла к новому владельцу. «Жиро повернулся на каблуках, выбросил вперед руку, очертил границы поместья и рассказывал об усовершенствованиях, которые здесь провел. "Купил-то я его дешево. А потом переделал стены, заново посадил сад, поставил статуи, построил павильоны — куча денег, как видите".

И они бродили по его владениям, расхваливая бассейны, искусственные пещеры и гроты со сталактитами из штукатурки и пемзы, китайские птичники, барельефы: мраморных Минерв, Меркуриев и Венер, кадки с бегониями, гардении, камелии и кактусы всех сортов в зимнем саду, каретный сарай и конюшни, действительно роскошные, дорожки для езды верхом, устроенные для детей…»

Но истинным воплощением мечты среднего класса о благосостоянии были гостиные Эйшампле:

Семья задыхалась от недостатка воздуха среди всех этих занавесок, гобеленов и ковров. Особенно чувствовался избыток плюша, покрывавшего стены, кровати, столы, кресла. Катарина все время натыкалась на эти пуфики, столики, стулья и подставки. Ее подавляло изобилие фарфаровых цветочков, маленьких картинок, хрупких безделушек, разбросанных повсюду и затрудняющих передвижения. Это был ежедневный источник раздражения для господ и мучение и повод поворчать — для слуг.

Мир потребляемых изделий кажется более реальным и устойчивым, чем экономика, которая его породила. Ольер подробно говорит о голубой мечте febre d"or:

Банки росли, как грибы… Их становилось все больше и больше. Казалось, на каждого предпринимателя приходится по банку. Их создавали под предлогом реформ общественных служб, каковые реформы существовали только в воображении тех, кто создавал банки… Жителю Барселоны не нравилась теснота старого города, незавершенность Эйшампле, запущенные улицы, отсутствие любезности и приятности обхождения, памятников, площадей и стартуй. Золотая лихорадка принесла с собой проекты немедленной переделки всего и вся. Городские власти завалили планами, и каждый день поступали новые, снабженные пояснениями, лицемерно маскирующими жажду наживы под патриотизм и отеческую заботу о благе сограждан.

И весь этот мыльный пузырь лопнул из-за ничтожной букашки.

Phylloxera vastatris, буквально «филлоксера опустошительная», названная так из-за опустошающего эффекта, который она способна производить, — род тли, паразитирующей на винограде. Ее занесли в Европу из Калифорнии, чьи виноградники для нее неуязвимы. Европейские оказались не столь устойчивыми. Впервые тля появилась во Франции в 1863 году и быстро истребила большую часть виноградников. Эта катастрофа вызвала бурную радость в Каталонии, поскольку цены на вино сильно подскочили. Именно по этой причине в 1860-е годы городские финансисты скупили так много земли и засадили ее виноградниками. Шестнадцать лет виноградники приносили доход, пока сладость победы не обернулась горечью. Шестнадцать лет понадобилось тле, чтобы перебраться через Пиренеи.