Первым символом «новой» Барселоны стал памятник Христофору Колумбу на огромном постаменте на Пласа дель Портал де ла Пау, где Рамблас выходит к берегу. Это ни в коем случае не единственный крупный памятник Колумбу в мире. Согласно последнему подсчету (в 1991 году, накануне полутысячелетнего юбилея не «открытия», а, как теперь осторожно говорят, «встречи» Колумба с Новым Светом) их было двадцать восемь в Соединенных Штатах, десять на Карибском побережье, два в Мексике, пять в Южной Америке, три во Франции, семь в Италии и девять в Испании — всего шестьдесят четыре Колумба, из которых один находится в Барселоне. Будучи 187 футов от земли до бронзовой макушки первооткрывателя, он, несомненно, самый крупный. Присутствие здесь Колумба — Колома, на каталонский манер, сегодня требует объяснения, но в 1882 году, когда Риус-и-Таулет принял этот памятник, не требовало. Колумб, безусловно, имеет отношение к Барселоне. Здесь он восстанавливал силы после первого путешествия и был принят Фердинандом и Изабеллой, которые пожаловали ему титул Альмиранте дель Мар Осеано — адмирала океана. Но не по этим причинам памятник поставлен здесь. По крайней мере, не эти причины были главными. Каталонцы конца XIX столетия искренне верили, и эта уверенность входила в патриотическую программу, что Колумб сам был каталонцем (на самом деле, он был генуэзцем). Более того, он был каталонцем, открывшим Новый Свет, от последующего разграбления которого Кастилией каталонцы, по крайней мере, до появления
От площади с памятником Колумба отходят три большие улицы. Первая — Рамблас, остальные две обязаны своим существованием, во всяком случае, «урбанизацией» Ри-усу-и-Таулету и выставке. Одна, ведущая строго на запад к Пласа д"Эспанья, параллельно линии трехзвездочных отелей в Равале до угла Ронда де Сант-Пер, — проспект Параллель. Это странное имя — проспект не параллелен ничему в городе — объясняется тем фактом, что он идет строго вдоль параллели 41°44′ северной широты. Кто бы ни был тот человек из Ажунтамент, который называл улицы, у него случился творческий спад. Параллель должна была стать одной из парадных улиц вроде Диагональ или Гран Виа, но она всегда этому противилась: вместо этого она стала центром грязной и опасной ночной жизни Барселоны с мюзик-холлами вроде «Эль Молино».
Другая улица, бегущая вдоль побережья на северо-восток к парку Сьютаделла — Пассейч де Колом. Ее расширили (теперь здесь много места, после того как крепостной вал пресловутых
В Барселоне тогда, как и сейчас, не хватало места для гостей. Там не было отелей, которые даже пламенный патриот осмелился бы назвать первоклассными по стандартам Парижа, Лондона или Рима. Доменек-и-Монтанер получил распоряжение построить такой отель в начале 1888 года. И (что невероятно при тогдашних задержках в строительстве и перерасходе средств) ему удалось уложиться в сроки и не выйти из бюджета. «Отель Интернасьональ», металлический каркас в кирпичной и терракотовой облицовке, имел пять этажей и 1600 комнат; его фасад, выходивший на улицу, был 500 футов длиной. Через три месяца перерезали ленточку и стали заселять первых гостей. Такие подвиги были бы сегодня немыслимы. Не состоявшие ни в каких профсоюзах рабочие трудились как рабы на галерах — по двенадцать часов в день, работали круглые сутки, посменно, ночью — при электрическом свете. Кроме того, такая скорость была результатом феноменального таланта организатора, которым обладал Доменек. Здание как бы собиралось из заранее изготовленных модулей. Мы никогда не узнаем, сколько было допущено небрежностей и как долго простоял бы «Отель Интернасьональ», потому что его снесли к окончанию работы выставки. Газеты сатирического толка, такие как «Колокольчик на балконе», рисовали карикатуры: здание уходит в прибрежный песок, будто корабль под воду. Разумеется, Доменек не намеревался строить столь эфемерное здание, и пресса очень жалела, когда его разобрали на куски, чтобы освоить пространство в 1889 году. «Собственность, — написал один возмущенный журналист, процитировав затертые слова Прудона, — это кража прав на красоту и искусство».
Кроме еще одного произведения Доменека — кафе-ресторана и Триумфальной арки Хосепа Виласека, все еще стоящей на Пассейч де Луис Компани, ни одно из зданий, построенных к Всемирной выставке, не вызвало у населения симпатии и восхищения, и все они тоже были разрушены. Главная постройка периода выставки, дотянувшая в полуразрушенном состоянии до 1929 года, — Дворец индустрии, который команда архитекторов под руководством Рожента сделала полукруглым, полкольца толстого железа и стекла, которые, как надеялись создатели, удивят мир. Но были еще Галерея станков, Дворец науки, Павильон сельского хозяйства, Дворец изящных искусств и множество частных павильонов, хозяева которых выставляли свои товары, от сифонов для содовой до молотилок. Но следовало ли, например, модель замка в шесть футов высотой, изготовленную из сыра манчего, считать сельскохозяйственным экспонатом или произведением искусства? Проблема нахождения наилучшего места для того илии иного экспоната превратилась в кошмар, особенно если учесть, что очень мало кто из участвовавших стран заранее сообщил, что именно они будут выставлять. Часто экспонаты для всех оставались тайной, пока на складе не распаковывали коробки. Рог изобилия капитализма конца XIX века извергал в парк поток предметов иногда столь поразительных, что даже организаторы, не говоря уже о посетителях, не могли понять, что это такое и для чего предназначено. Все это создавало толпу и невыносимую суету, которая сохранилась на фотоснимках Дворца индустрии. Было много мелких краж, но даже воров, если верить веселому описанию Всемирной выставки в «Городе чудес», поражали масштабы действа. Два юных негодяя, Онофре Боувила и его подельник-верзила Эфрен Кастельс, специализировались на кражах часов — не из карманов, а из коробок.
Были здесь карманные часы, часы для башен и общественных зданий, часы с репетиром, часы со второй стрелкой, морские хронометры, маятники, астральные часы, хронометры для астрономических и научных наблюдений, клепсидры, песочные часы, часы-регуляторы, часы, показывающие солнечные и лунные циклы, электрические часы, гномоны, экваториальные, полярные, горизонтальные, азимутальные, прямого восхождения, склонения… «Если не избавимся от этих часов, — сказал верзила, — мы с ума сойдем от их тиканья и перезвона».
Дворец науки был храмом ностальгии, музеем неудач, ибо именно здесь все проспекты, рисунки, модели всех сумасшедших проектов, задуманных каталонскими изобретателями, авантюристами и мошенниками в годы «золотой лихорадки», в последний раз увидели свет, прежде чем отправиться на свалку. «Как летят годы! — писал близкий друг Нарсиса Ольера журналист Жоан Сарда в «Ла Вангуардия» летом 1888 года. — Лето 1881 года было летом больших надежд для всякого рода предпринимателей и организаторов. Эти времена уже не вернутся. О поэты всенародных проектов, недоделанные Ротшильды, будущие Лессепсы, затевающие строительство железных дорог, трамвайных путей, каналов; концессионеры несуществующих шахт, изобретатели вечного двигателя, вычислители квадратуры круга; беспомощные, задыхающиеся, потерпевшие крушение, цепляющиеся за обломки корабля в надежде, что какое-нибудь судно подберет их, приютит, спасет!»
Что касается участия во Всемирной выставке иностранцев, то есть всего остального мира, то оно разочаровало. Испания не обладала достаточным политическим влиянием для того, чтобы соперничать с Всемирной лондонской выставкой 1851 года, филадельфийской 1876 года, тем более с Всемирной выставкой, которой Париж собирался отметить столетие Великой французской революции. Промышленно развитые нации не выставляли своих передовых технологий раньше времени, они придерживали их для Парижа 1889 года. Вместо этого они посылали в Барселону то, что, как им казалось, должно понравиться испанцам (по их мнению, отсталому и романтическому народу). Единственным исключением были железные дороги, которые быстрыми темпами развивались в Испании. Здесь изготовители видели рынки сбыта.
Но, несмотря на все это, Всемирная выставка открылась вовремя, 20 мая 1888 года. Далеко не все было готово: триумфальная арка Виласеки все еще стояла в лесах, и кафе-ресторан Доменека-и-Монтанера тоже оставался недостроенным — там не продали за весь год ни одного бокала вина и ни одной порции
Толпа полюбила американские горки, волшебный фонтан и другие развлечения, но в парке Сьютаделла уже повеяло усталостью. В жаркие летние месяцы ничего особенного не происходило. Жизнь несколько оживилась в сентябре. Настоящим символом Всемирной выставки был не Дворец индустрии, а воздушный шар, в плетеной корзине которого самые храбрые могли подняться над парком. Шар был привязан стальным тросом. Над огороженным местом, где находился этот
ВЫ ХОТИТЕ ИМЕТЬ СЫНОВЕЙ??? ПЛАСТЫРИ ПЕДРЕЛЛА!
От бесплодия, выкидышей, болей в почках!
Всемирная выставка 1888 года действовала тридцать пять недель. Ее посетили полтора миллиона человек, примерно шесть тысяч в день. Большинство из них были испанцами. Выставка создала здоровый приток иностранных посетителей, но они туда не хлынули неудержимым потоком, как ожидалось. Когда 9 декабря 1888 года двери выставки закрылись, бухгалтерские книги показали дефицит в шесть миллионов песет, что никого не удивило. Риус-и-Таулет при нехватке денег, похоже, пользовался очень простой тактикой: просил денег у Мадрида, ничего не получал и тем не менее тратил. На карикатуре, опубликованной в начале 1889 года в сатирическом листке «Колокол Грасии», полный и представительный мэр пирует за столом, на котором стоит торт в форме Дворца индустрии, с высокопоставленными чиновниками и архитекторами, и все они поднимают бокалы шампанского, налитого из бутылок с этикетками «Моэт Мунисипал» и «Шампанское Таулет». Карикатура подписана: «Год, в который ничего существенного сделано не было, зато много потратили».
Городу понадобилось еще десять лет, чтобы выплатить долг, но в этом не было ничего исключительного. Правда, на сей раз выплаты пришлись на период депрессии, поразившей Барселону после того, как Испания потеряла все свои колонии в 1898 году. Настоящей проблемой было то, что отцы города не желали понимать необходимости реформы налоговой системы. Общий долг города в конце 1880-х годов вырос так сильно, что издержки на Всемирную выставку стали лишь частью всей суммы — шесть миллионов из двадцати четырех миллионов песет. Финансовая некомпетентность городских чиновников была такова, что они предложили погасить эту задолженность, введя налог на бордели, который, к счастью сексуальной жизни в городе, удалось заблокировать. К 1897 году номинальная стоимость долга городских властей составила 59 821 песет, и винить в этом следовало не одного только Риуса-и-Таулета.
В целом влияние выставки на трудовые ресурсы Барселоны было благоприятным. Она создала новые рабочие места и помогла частично преодолеть кризис, который город переживал в 1887–1888 годах. На строительстве зданий к выставке были заняты две тысячи рабочих, а ее обслуживание дало работу еще трем тысячам. Лишь небольшая группа крайних социалистов порицала устроителей за некоторые моменты социального характера: на нищих устраивали облавы, чтобы убрать их с улиц города, с глаз иностранцев; спешка при строительстве привела к увеличению количества несчастных случаев на производстве. Более умеренные профсоюзы были за выставку. В конце 1887 года они даже согласились отложить общую забастовку, основным требованием которой было введение восьмичасового рабочего — чтобы реконструкцию парка Сьютаделла можно было закончить вовремя и честь Барселоны не пострадала. «Да, мы идем работать! — объявил один из профсоюзных лидеров. — Барселона не останется без Всемирной выставки по нашей вине; но знамя восьмичасового рабочего дня, поднятое впервые каменщиками Барселоны… не сложено».
Главной выгодой от выставки было, на что и надеялся Риус-и-Таулет, утверждение Барселоны на карте индустриальной Европы; она повысила уверенность горожан в себе, способствовала оптимистическим настроениям. Но сам мэр не увидел результатов проекта, которые стали заметны в 1890-е годы. Единственной наградой ему была возможность быть причисленным к барселонской знати: к большой радости Таулета, его сделали маркизом Олердола (название его родной деревни). После огромного напряжения 1889 года с мэром случился апоплексический удар, он упал и умер. «Еще один труп и опять затраты», — раздраженно ворчала «Эль Дилувио», одна из оппозиционных газет. Но время показало, что критики были неправы.