Клаве был в дружеских отношениях с Нарсисом Монту-риолем, но ближайшим его наставником считался Абдо Тер-радас. Террадас сильно повлиял на каталонских социалистов и на Клаве в частности. Он верил в то, что демократию, которой он так страстно желал и за которую в определенном смысле отдал жизнь, можно завоевать только восстанием, чьей движущей силой станет не только пролетариат, но и ремесленники, мелкие торговцы, кустари, фабричные рабочие и, конечно, профессиональные революционеры, такие как он. Только широкие слои населения, от ремесленников до самых жестоко эксплуатируемых рабочих, вдохновляемые и воодушевляемые интеллектуалами, могли противостоять власти капитала и армии. Толпа — «патулейя», как он презрительно выражался — неспособна добиться успеха.

И ключ к такому союзу — образование. Если люди не сплотятся, чтобы получить знания, считал Террадас, они обречены на вечное рабство. Но они сами должны позаботиться о своем образовании, иначе им придется усваивать ценности, навязываемые социальной пропагандой, начальством и церковью. Так что необходимо найти альтернативу официальной системе обучения, которая, даже в Каталонии, охватывала практически только детей имущих. Образования взрослых, этого неоценимого инструмента социалистического самосознания, в Испании почти не существовало. Решение проблемы, как представляли Террадас и его товарищи, заключалось в природной общительности каталонцев. В клубах и обществах простые рабочие укрепятся в своем стремлении читать, узнавать новое, спорить, учиться. В конце концов

Испанию изменят не мушкеты и баррикады, а формирование образованного рабочего класса через сеть добровольных ассоциаций.

Ансельм Клаве разделял эти убеждения и работал над тем же в области музыки. Сферой его культурных интересов был каталонский фольклор — rondelles (сказки и басни), а особенно фольклорные песни. Он изучал теорию и композицию. После двадцати лет путешествовал по всей Каталонии, записывал слова песен и ноты.

Подобно своим предшественникам, Мила-и-Фонтанальсу и Пау Пифереру в 1840-х годах, Клаве был человеком огромной энергии, вдохновляемым к тому же убеждением, что сапдо popular (народная песня), все еще презираемая большинством каталонских ученых мужей как наивная, провинциальная чепуха, таит в себе живые устные корни каталанского языка и литературы. В народных песнях, предохраняемых от изменений консерватизмом каталонских крестьян и удаленностью их ферм и наделов, в песнях, передаваемых из поколения в поколение с очень небольшими модификациями или без всяких модификаций, — истинные образцы национальной поэзии и музыки, древний лирический голос, нетронутый изощренностью современного стиха. Нельзя позволить ему ослабнуть и зачахнуть на страницах ученых трудов. Он должен быть возвращен народу. И когда люди будут петь эти песни, они проникнутся духом прежней свободной Каталонии, независимой страны, которая уже существовала за шестьсот лет до того, как установилось господство Мадрида, углубившее язвы капитализма. Хоровые общества, как их себе представлял Клаве, должны были вырвать рабочих из «спертой атмосферы» кабаков, пьяных драк, побоев жен и детей. «Как можно ожидать от этих деградирующих существ, — вопрошал Симо-и-Бадиа своих читателей, принадлежащих к среднему классу, — воспитанности, утонченных манер, умения прилично одеваться и правильно говорить? Какой ужасный сарказм! И более того: как можно ожидать, что существа, превращенные в машины, работающие без стимула и надежды, будут гордиться своим трудом, разрушающим их тела и убивающим души?» Клаве же полагал, что это возможно — благодаря целительной силе музыки.

Он основал филармоническое общество под названием «Аврора» в Барселоне в 1845 году; еще одно — в 1850 году, «Братство», переименованное в «Общество Эвтерпы» в 1857 году. (Эвтерпа — муза-покровительница музыки.) К середине 1860-х годов сеть подобных обществ возникла не только в Барселоне, но и в других крупных городах Каталонии — Таррагоне, Льейде, Вике и Реусе. Они были известны как cors de Clave, «хоры Клаве». Он составлял программы, набирал для них певцов и дирижеров, обучал, снабжал нотами старых, а также и новых песен. Песни самого Клаве тоже были весьма популярны. Самой известной из них, постоянной в репертуаре каталонских хоров, была «Els flors de Maig» («Майские цвета»), написанная в 1859 году. Клаве также автор трудовых песен, таких гимнов труду, как «Els Pescadors» («Рыбаки», 1861), «La Maquinista» («Ткачиха», 1867), а также песен, восхваляющих народную культуру и празднества, например «Els Xiquets dels Valls» («Парни из долины», 1867), «Pasqua Florida» («Цветущая Пасха», 1868). К случаю он мог написать и патриотический гимн, сочинил слова к «Марсельезе» на каталанском и ознаменовал победу генерала Прима над марокканской армией в битве при Тетуане в 1860 году песней под названием «Внуки каталонских бойцов». (Бойцы — almogavers, овеянные легендами военные силы каталонцев. Короли Арагона и Каталонии в Средние века использовали их в войнах против мусульман.)

Клаве никогда не переставал заниматься политикой, но как трибун не имел и десятой доли того влияния, каким обладал благодаря своей культурной деятельности. Новое поколение писателей, музыкантов, художников и архитекторов, родившееся около 1850 года, те, кому предстояло довести Возрождение до победного конца, поколение Доменек-и-Монтанера, Гауди, Жоана Марагаля, оглядываются на него с любовью и благоговейным трепетом как на человека, который воскресил истинный голос Каталонии. Он был Карлесом Арибау народной песни.

Самым странным проявлением каталонизма в культуре, при том не имеющим никакого отношения к рабочему движению, были поэтические состязания, известные как Jocs F/ora/s, или «цветочные игры». Они имели целью подтвердить, что на каталанском языке создавалась «великая» патриотическая национальная литература. Каталонские писатели, со своей истинно романтической верой в могущество поэзии, вдохновленные одой Арибау, убедили себя, что их стихи могут пробудить в широких массах сограждан сепаратистский жар. Чтобы достичь такого эффекта, нужно было писать архаично. В 1850-х годах поэт с Майорки Мариа Аги-ло сформулировал это так:

С 1859 года каталонская литературная элита собиралась в Барселоне, чтобы прочесть друг другу свои утомительные и однообразные похвалы каталонским добродетелям и каталонской истории, написанные стихами столь изысканными и старомодными, что очень немногие из посторонних могли их понять. Каждый поэт был убежден, что наносит сокрушительный удар противникам каталонизма, и тому приводилось множество высокопарных и риторичных подтверждений. Мало что из написанного ими читают сейчас. И все же «цветочные игры» являлись гораздо большим, чем просто литературными игрищами с призами. Вплоть до 1880-х годов они были основополагающим институтом, «спинным хребтом», как выразился один критик, каталонского Возрождения. Они ежегодно доказывали, что каталанский язык — проводник возвышенных национальных чувств, и, сами того не желая, давали понять, что упадок игр знаменует собой переход от Возрождения к более широкому, выражающему эстетические интересы каталонцев течению — модернизму. Игры возрожденные имели даже большее значение, чем оригинальные — но только не в смысле поэтического мастерства.

Изначальные «цветочные игры» — порождение поэзии трубадуров, рыцарский поединок в стихах. Поэты боролись за награды, которые давал двор. Игры проводились, судя по всему, нечасто и недолго. Они начались (так, по крайней мере, свидетельствует история) в день Всех Святых в 1324 году, когда семеро благородных юношей встретились в саду в Тулузе и решили пригласить окрестных поэтов и трубадуров, чтобы те почитали свои стихи, и назначили встречу на май. Разослали приглашения по всем городам Лангедока, и честолюбивые провансальские барды отозвались. Победителю турнира полагалась награда — золотая фиалка. И так продолжалось шестьдесят лет, пока Виоланта де Бар, королева Каталонии и Арагона, супруга Жоана 1, не перенесла игры в Барселону в 1388 году. Двор официально принял «цветочные игры» в 1393 году и в дальнейшем праздновал их с большой помпой. Они стали символом экстравагантности Жоана 1, вообще присущей высокой готике. У Жоана 1 было прозвище — «Любитель утонченности».

К началу XV столетия на «цветочных играх» в Барселоне разыгрывались три трофея. Третьим призом была серебряная фиалка; вторым — золотая роза, роза-эглантерия, в Англии — эмблема Тюдоров; а первым — flоr natural, живая роза. Ни один ювелир не в силах превзойти природу. Участники состязаний нуждались в долговечном напоминании о своем успехе, тем не менее предполагалось, что победитель-то как раз не будет его иметь — роза увянет, зато стихи останутся.

«Цветочные игры» умерли вместе со Средними веками и очень скоро из живой традиции превратились в воспоминание. Первым призвал возродить их Рубио-и-Орс в 1841 году, но они возобновились лишь через восемнадцать лет. За это время практика писания стихов по-каталански, шедшая от Арибау и Рубио, начала крепнуть. Формировалась аудитория — читатели каталонских стихов. Поэты, пишущие на родном языке, нашли себе нового сторонника и защитника, Антони де Бофаруль-и-де Брока (1821–1892), племянника Проспера де Бофаруля, который много писал о Средних веках и собрал шестнадцать томов документов по каталонской истории. Войдя, таким образом, в анналы истории средневековой Каталонии, Антони де Бофаруль был одержим желанием вернуть ей былую славу. Самым естественным проявлением каталонского духа, по его мнению, была поэзия трубадуров. В 1858 году Бофаруль собрал произведения тридцати пяти поэтов, в основном молодых, но творивших исключительно на каталанском, и издал книгу под названием «Los Trobadors Nous» («Новые трубадуры»). Она стала достаточно популярной, чтобы иметь продолжение — стихи тех, кого Бофаруль оставил за пределами первой книги. Продолжением явился сборник «Los Trovadors Moderns» («Современные трубадуры», 1859), изданная молодым романтиком и культурным националистом, позднее сыгравшим важную роль в политике каталонского сепаратизма, Виктором Балагером-и-Сирера (1824–1901). Балагер бьл выдумщиком, фантазером. Исторически установленные факты он использовал лишь как материал для националистической саги. «Современные трубадуры» — само название выражает двуликую природу каталонского Возрождения: оно ностальгически оглядывается назад и в то же время жадно всматривается в будущее.

Поэты писали по-каталански не только в Барселоне, но и в Таррагоне, Льейде, Вике, Реусе, на Майорке. Подражая Рубио-и-Орсу, назвавшему себя «волынщиком из Льобрегата», они изощрялись в разнообразных живописных псевдонимах: Барабанщик поцелуев, Флейтист из Тера, Трубадур из Пенедеса, Тамбуринист из Флувии, Менестрель с Майорки и так далее. Но разобщенные поэты не составляли единого движения. Для этого требовались общая идея, основа, общественный институт, вокруг которого шла бы работа и через который идеи можно было бы проводить в жизнь. Позже, в XIX и XX столетиях, эту роль исполняли небольшие журналы (некоторые, правда, и не такие уж небольшие) — в Барселоне, Париже, Лондоне и Нью-Иорке. Но читателей каталонской литературы в середине XIX века, несмотря на успех антологии Бофаруля, не хватало для того, чтобы такие журналы были жизнеспособны.

Бофарулю и его друзьям пришла мысль о ежегодной премии, которую спонсировали бы городские власти. Она напомнит каталонцам о прошлом, выведет на свет из темноты новых поэтов, подтвердит значение уже известных, даст импульс спорам и вообще повысит популярность литературы на каталанском. Вот так возродились «цветочные игры». Первой премией, как и во времена Жоана I, объявлялась настоящая роза. Ее вручали за стихотворение на любую тему, хотя и ожидалось, что тема будет связана с девизом игр «Patria, Fides, Amor» («Родина, верность, любовь») и что форма будет повествовательная (романс, баллада или легенда). Второй приз, eglantine d"or, или «золотая роза», вручался за стихи о каталонских обычаях и каталонской истории. Третий приз, фиалка из золота и серебра, — за стихи на религиозную тему или тему морали. Протокол необходимо было вести именно на каталанском. Бофаруль с энтузиазмом взялся за подготовку костюмированного бала, изучение, а часто и выдумывание правил литературных турниров. Одно правило было таким — если кто выигрывал три приза, ему присваивался средневековый титул Mestre de Gay Saber, магистр веселого искусства. Некоторым каталонским литераторам удалось завоевать это отличие: среди них были Жасинт Вердагер, Хосеп Карнер, Жоан Марагаль и — благодаря своему народному юмору — Хосеп Мария де Сагарра.

Эмблема новых «цветочных игр», 1862 г.

Призы присуждали consistori, или «жюри», которое каждый год избирало президента. Ему доставалась честь зачитать торжественное обращение, которое потом публиковалось во всем своем многословии в барселонской прессе и изучалось с пристальным вниманием — «словно гузки белых гусей в монастырском пруду», как съязвил один обойденный наградами поэт.

Первые «новые цветочные игры» состоялись 1 мая 1859 года в Сало де Сент в Барселоне. Портрет Жоана I висел над помостом, и зал был украшен флагами. В следующем году церемонию перенесли в здание биржи. Президентом игр избрали Мила-и-Фонтанальса, и один из его коллег с восхищением отметил: «Он говорил три часа по-каталански, и никто не засмеялся». Это была в меньшей степени шутка, чем может показаться, так как декламировали по-каталански разве что в театре, да и то актеры, исполнявшие комические роли местных простаков, вроде носильщиков и солдат у Шекспира. Но, возможно, аудиторию и вправду потрясло величие момента, которое чувствовал и оратор. Как бы там ни было, Мила-и-Фонтанальс изложил суть нынешних «цветочных игр» в первые же минуты своей речи: это не столько поэтический турнир, сколько праздник языка и памяти как убежища для каталанского языка и его шанса сохранить свою чистоту.

Тем, кто напоминает нам о преимуществах забвения, мы ответим, что предпочли бы сохранить чувство глубоко в душе, и если кто усматривает в этом нашем чувстве опасность или признаки охлаждения к нашей общей родине (Испании)… мы только можем повторить афоризм, приписываемый Антони де Капмани, одному из лучших каталонцев и самых пламенных патриотов Испании, какие когда-либо жили на свете: «Никто не может любить свою нацию, не любя своей провинции».