Период конца двадцатых и начала тридцатых годов Анна Ахматова в разговорах с Лидией Чуковской окрестила, несмотря ни на что, «вегетарианскими годами». Тяжелейшие годы Большого Террора были еще впереди. В 1928 году в дом на Фонтанке приехал Лев Гумилев, чтобы поселиться с матерью. Он собирался поступить в Ленинградский университет и изучать историю Восточной Азии. Лев видел отца в последний раз в мае 1921 года. После его расстрела он воспитывался бабушкой в духе культа отца, которого помнил с раннего детства и тосковал по нему. Мальчику импонировали черты Николая Гумилева: проявленная им отвага в годы войны, поэтический талант, любовь к опасным приключениям и путешествиям. Все это создавало вокруг отца ореол легенды. Лев помнил отцовские приезды и его советы изучать историю. Он знал на память стихи, которым научил его отец, и бережно хранил подаренные им книги.

В доме Пуниных Лев Гумилев не встретил ласкового приема, главным образом из – за отсутствия места – он спал на описанном выше сундучке в коридоре. Это еще более усиливало напряжение в Фонтанном доме. Когда Лева прибыл в Ленинград, то был впечатлительным, необычайно способным шестнадцатилетним бунтарем и очень нуждался во внимании матери. Надежда Мандельштам так описывает молодого Льва того времени: «Мальчик, захлебывающийся мыслями, еще почти ребенок, в те годы все вокруг себя приводил в движение. Люди чувствовали кружащуюся в нем динамическую силу и понимали, что он приговорен».

Николай Пунин относился к нему холодно, и они так и не полюбили друг друга. Однако Лев получил для своего «коридорчика» книжные полки и керосиновую лампу. Этот уголок, пускай маленький и холодный, на самом деле производит впечатление «жилого». Видно, что в него была вложена некоторая нежность и забота для того, чтобы молодой Лев не чувствовал себя совсем уж плохо в этом доме – недоме своей матери. Пунин нашел для него также место в школе, где учился брат Анны Аренс. Сам юноша так описывает тогдашнюю ситуацию: «должен сказать, что жить в квартире Пунина было очень тяжело, потому что мне пришлось жить на ящике в коридоре, который не отапливался, и я мерз. Мама занималась мной лишь постольку, поскольку учила меня французскому языку».

Когда в жизнь вошла паспортная система, требующая от всех граждан прописки по постоянному адресу, Ахматова не сумела прописать сына у себя. Евгений Рейн так объясняет это в разговоре с Элен Файнштейн: «Сама Ахматова не была хозяйкой квартиры, в которой жила, и которая формально принадлежала Пуниным (…). А они ненавидели Льва и не желали позволить ему сделаться жильцом в этой квартире. Ахматова могла бы обратиться с этим в суд (…), но она была особой специфической и не желала ходить по советским судам, где она могла бы услышать от людей страшные вещи». Слово «ненавидели» здесь пожалуй, слишком сильное, однако наверняка присутствие Льва затрудняло всем жильцам жизнь и дополнительно усложняло и без того натянутые отношения в Фонтанном доме. После окончания школы Лев вспоминал: «Когда я закончил учебу в школе, Пунин захотел, чтобы я вернулся в Бежецк, где мне нечего было делать, я ничему не мог там научиться и не нашел бы никакой работы. Я перебрался к знакомым (в Петербурге), где помогал им по дому – не совсем как домашняя прислуга, а скорее для таскания покупок. Оттуда я отправился в экспедицию, организованную Геологическим комитетом, где происходила смена сотрудников. После возвращения Пунин встретил меня и сказал, открывая двери: "Зачем ты пришел? Тут для тебя даже места на ночлег нет". Убежище я нашел у друзей». Лев тогда поселился . у брата Анны Аренс, тоже Льва.

Тем временем в писательской среде повеяло грозой. Тоталитарное государство все больше давило на писателей, поэтов, художников. В 1925 году Сергей Есенин лишил себя жизни в Ленинграде в гостинице «Англетер», повесившись на трубе водяного отопления. Существовала также версия, что это было не самоубийство, а убийство – дело рук сотрудников ОГПУ. На столе осталось его прощальное стихотворение, написанное кровью. Через пять лет совершил самоубийство Владимир Маяковский, гениальный поэт и трагическая фигура, до конца жизни создававший образ мальчика –хулигана. В 1918 году в Москве Иван Бунин записал: «вчера был на встрече "Среды", пришло много "молодых". Маяковский вел себя в итоге довольно прилично, хотя все время проявлял какую – то хамскую независимость и щеголял тупой прямолинейностью своих суждений. Он был в мягкой рубашке без галстука и с поднятым неизвестно зачем воротником куртки, совершенно как те плохо побритые типы, живущие в дрянных номерах, когда они утром идут в клозет». Кубофутурист, соавтор написанного вместе с Крученых и Хлебниковым манифеста русского футуризма "Пощечина общественному вкусу", Маяковский осмелился на публичную полемику с соцреалистами. Он прожил 37 лет. Обстоятельства смерти Маяковского тоже не до конца оказались выясненными. Официально причиной смерти было названо самоубийство.

В 1929 году начались острые атаки в прессе на Бориса Пильняка за его книгу «Красное дерево», которая вышла в том же году в Берлине и содержала анализ разложения революционных идеалов, а также на Евгения Замятина за его книгу «Мы», изданную в Праге в 1927 году. Публикация за границей считалась для советского писателя недопустимой, и обоих авторов «попросили» из Союза писателей. В знак солидарности из Союза вышли Михаил Булгаков и Борис Пастернак. Ахматова также написала письмо с отказом от членства в Союзе и отдала его Павлу Лукницкому, который, однако, не передал его по назначению, возможно, опасаясь репрессий для поэтессы. В 1933 вышла прекрасная и невинная книга Мандельштама «Путешествие в Армению», последняя перед тридцатилетним запретом публикации его произведений в Советском Союзе.

В 1928 году Сталин начал проводить в жизнь план коллективизации деревни. Судьба каждого крестьянина, имевшего землю, оказалась в руках отделов внутренней безопасности ОГПУ. Богатых крестьян, так называемых кулаков, вывозили на дальний Север. Многие из них погибли. Коллективизация села под руководством Сталина стала безжалостной и жестокой операцией. Так называемый голодомор и эпидемии опустошили Украину. В 1932 – 1933 годах голод унес от 4,5 до 7 миллионов человек. При этом продолжался и террор, хотя это еще не был Большой Террор. Приближались 1933 – 1938 годы, в течение которых Лев Гумилев будет трижды арестован, становясь, по словам матери, заложником за нее. Это было похоже на правду, если учесть, что единственная его вина заключалась в том, что он был сыном Николая Гумилева и Анны Ахматовой. По чьим – то словам, другого обвинительного акта и не требовалось.

В 1933 году после первого ареста Лев пробыл в заключении только девять дней. Тогда он начинал учебу на историческом факультете Ленинградского университета. В 1935 году после второго ареста сына Ахматова лично вымолила его помилование у Сталина. Однако в 1938 году его арестовали в третий раз и приговорили к 10 годам принудительных работ на строительстве Беломорско – Балтийского канала. Позднее мера наказания была изменена: он был осужден на пребывание в лагере, и оно длилось вплоть до 1941 года, до начала войны с Германией. Затем его призвали в Красную Армию, и он дошел до Берлина. После демобилизации Лев вновь будет арестован и посажен в лагерь еще на 10 лет. Вернется домой лишь в 1956 году, после освобождения по амнистии, объявленной Хрущевым.

Грозной прелюдией Большого Террора было убийство в 1934 году Сергея Мироновича Кирова. Киров был Первым секретарем Ленинградского обкома партии, любимым ленинградцами и популярным во всем СССР. Он был всего на семь лет моложе Сталина. В 1934 году на XVII Съезде ВКП(б) несколько влиятельных депутатов, похоже, обратились к нему с просьбой заменить Сталина на посту Генерального секретаря партии. Киров, конечно, лояльно отказался, но, к сожалению, сообщил обо всем вождю. Да к тому же еще аплодисменты: речи Кирова на XVII Съезде предшествовала десятиминутная овация! Для Сталина заранее планировалась самая долгая овация, пятиминутная. Сталин вообще не любил не предназначавшихся ему аплодисментов. Когда на поэтическом вечере Ахматовой в Колонном зале все аплодировали стоя, Сталин спросил: «Кто организовал вставание?». Ему не пришло в голову, что могут быть овации, не организованные сверху, а возникающие по потребности сердца. А, может, счел, что именно такие овации – самые опасные. Разумеется, если они не предназначены для него, Сталина. Поэтому вождь сразу же приступал к репрессиям как тех, кто аплодировал, так и тех, кому эти аплодисменты предназначались. После кировской овации он поступил с Кировым таким же образом, хотя и более изощренно, в духе Макиавелли.

Киров был другом Сталина и не принадлежал к внутрипартийным оппозиционным группировкам, не был сторонником ни Троцкого, ни Зиновьева с Каменевым. Уже четыре года он был членом Политбюро, а Ленинград под его правлением процветал, или, точнее, время от времени выпускал робкие бутоны. Росло промышленное производство, появилось продовольствие, город ожил. Сталин ловко использовал покушение в Смольном на Кирова, совершенное неким молодым человеком, разочарованным коммунистическим правлением. Собственно, покушением воспользовались его преторианцы во главе с Ягодой, который был шефом ОГПУ, начиная с 1934 года. Не лишенный таланта создатель системы лагерей в России и руководитель строительства Беломорско – Балтийского канала, предшественник Николая Ежова, тот, как и многие подобные и неподобные ему руководители, сам стал жертвой Большого Террора и был расстрелян в марте 1938 года. Однако до этого Ягода успел сплести хитроумную сеть, в которую сам же и попал, и организовал план убийства Кирова. Молодой студент Николаев, совершивший покушение, перед этим двукратно арестовывался, имея при себе план Смольного и огнестрельное оружие, и двукратно выпускался на свободу по приказу Ягоды. Затем, как бы с его согласия, 1 декабря в пять пополудни убийца Кирова вошел на территорию Смольного, никем не задержанный. Личный охранник Кирова перед его кабинетом странным образом отсутствовал. Когда Киров на минутку вышел в коридор, Николаев выстрелил ему в затылок и… потерял сознание. Арестованный, он сказал Сталину, который лично прибыл в Ленинград, чтобы в тюремной камере взглянуть в глаза человеку, убившему его друга: «Товарищ Сталин, я стрелял не в Кирова, я стрелял в Партию!» Возможно, Сталин с удовлетворением щурил при этом глаза, вероятно, был доволен и спокоен. Убийство Кирова было самым ужасающим и резонансным терактом в истории Советской России. Оно послужило Сталину предлогом для массовых чисток, было арестовано и подвергнуто репрессиям около полутора миллионов членов партии. Также миллионы невинных беспартийных были уничтожены под предлогом участия в заговорах несуществующих террористических организаций. Террор процветал, a имя Сталина становилось все более популярным. Этот феномен не поддается рациональному анализу, как утверждают исследователи тогдашнего периода истории России. И я бы, пожалуй, воздержалась от употребления здесь мысли Платона о том, что «народы рабов создают тиранов». Я бы не стала называть русский народ народом рабов, скорее – исключительно несчастным народом.

19 августа 1936 года прошел показательный судебный процесс, начатый Ягодой по поручению Сталина, по решению которого были приговорены к смертной казни Зиновьев, Каменев и их товарищи. В марте 1938 года перед судом предстал уже Бухарин, которому Мандельштам был обязан несколькими актами милосердия – или, может быть, просто жестами человеческого сострадания. Именно по поручению Бухарина была организована поездка Мандельштама в Армению и Сухуми. Сам же Ягода, обвиненный в заговоре, шпионаже и предательстве, был арестован и расстрелян в том же марте 1938 года. Очередной шеф НКВД Ежов начал свое правление с кровавой расправы с командой Ягоды. Он лично пытал подследственных. И его тоже расстреляли в 1940 году. Безумствовал жестокий и слепой террор, уничтожая также и своих творцов.