Классика

«Давид Сасунский» (арм. Սասունցի Դավիթ, Сасунци Давид) – это средневековый армянский эпос, рассказывающий о борьбе героев из Сасуна с арабскими захватчиками. Он возник в VIII—X веках (не позднее XIII).

Мы существуем с ними в одном измерении жизни. По различным уважительным причинам автор изменил некоторые имена и фамилии персонажей невыдуманных историй.

Аферисты в законе находятся рядом с нами. Мы практически ничем от них не отличаемся. Поэтому существуем в одном жизненном измерении. Пытаемся обмануть друг друга, чтобы выжить.

Три истории, полные ужаса. Три бездны, в которые предстоит заглянуть: «Костяная колыбель» – Черноборск, заброшенная деревня, забытая богом, где земля шепчет костями. Каждую ночь колыбель качается сама по себе, а в лесу звучит песня голода. Пробуждение древнего ужаса начинается с капли крови на снегу. «Заблудшая душа» – Ледяное царство, где холод выедает надежду, а в часовне под снегом мертвые совершают вечную мессу. Где голодный крест впивается в плоть, а из тьмы раздается стук... «Застывший кошмар между кедрами» – Глухая тайга, где время остановилось. Последний охотник осознает, что он не один. Следы ведут не наружу, а вглубь. Здесь выбор – между бегством и тем, что ждет за деревьями. Спирали времени смыкаются. Бездна открывает глаза. Сможешь ли ты не отводить взгляда?

«Непостижимый для непривычного, даже если и верующего человека, аскетизм большинства греческих и русских монастырей на Святой Горе в течение Великого поста порой становится настолько крайним, что страшно даже подумать об этом! Церковные службы и в обычное время, по нашему земному пониманию, кажутся слишком долгими и частыми, а во время поста занимают почти весь день и всю ночь; ограничения в пище достигают предельного уровня. В некоторые дни, например, в первую неделю и на Страстной (по-гречески на Великой неделе), певчим разрешается лишь по ломтю хлеба, не помню, раз или два в день, чтобы они имели силу для пения…»

«Я влюбился в рыбаков, их здоровую, свободную, безмятежную жизнь на волнах, под ярким солнцем и открытым небом. Большую часть дня я проводил не в пансионате, где остановился, а с ними на берегу…»

Швейцар одного из мрачных домов на Фурштадтской не спешил открывать двери, хотя мужчины приходили один за другим. Он знал, что они направляются на второй этаж, к господину Лукашевичу, где будет чтение, после которого им предложат чай с конфетами, а затем они ненадолго побеседуют – и сразу разойдутся по домам. Лакей генерала Лукашевича объяснял такую спешку нездоровьем баринов и указаниями врача ложиться пораньше, но швейцар, который не имел права запирать подъезд до двенадцати и притворяться спящим – и из-за этого терял много весьма вероятных двугривенных – утверждал, что здесь есть другие причины…

Впервые опубликовано в газете «Нижегородский листок», 1896 год, номер 297, 27 октября, в разделе «Фельетон». В собрания сочинений не входило. Публикуется по тексту газеты «Нижегородский листок».

День прошел, примерно как и все остальные, и профессор Ахтыров, хотя и чувствовал усталость, надеялся, что после получасового отдыха после обеда сможет вечером продолжить работу над своими „Беседами о биологии“. Он готовил третий выпуск…

В сентябре и октябре 1898 года я совершил поездку из Владивостока в Порт-Артур, в основном верхом, а часть пути прошёл на лодке по реке Ялу (Амнока-ган). Я не двигался прямо, а делал заезды в Корею и Маньчжурию. В ходе этого путешествия я собрал прилагаемые сказки. Около двадцати-тридцати корейцев в белых дамских кофточках и широкополых шляпах с высокими узкими тульями окружали нас, присаживаясь на корточки. Лучший сказочник рассказывал, а остальные курили тонкие трубочки и внимательно слушали…

Возраст языческих мифов и легенд поражает воображение: по некоторым оценкам, он насчитывает несколько тысяч лет! Наши предки искренне верили в ту нечисть, которую мы сейчас считаем лишь персонажами детских страшилок. Все природные уголки у них были населены мифическими существами. В лесу обитал леший, в реках и озерах – водяной, в болоте – болотник, а в поле – полевик. Даже пространства, освоенные человеком, были населены духами. В доме скрывался домовой, в бане жил банник. Древние славяне одушевляли природу, верили в существование сверхъестественных сил и загадочных чудищ. На страницах этой книги нас ожидают устрашающие кикиморы и лешие, беспощадные упыри, чудесная птица Алконост, славянский кентавр Полкан, озорной Соловей-разбойник, злой Ан-чутка, прекрасные русалки, оборотни-берендеи, бессмертный Кощей, пугающий детей бабайка, беспокойный барабашка и легендарная Баба Яга… В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

О композиторе Ирине Одарчук Паули. Вымышленные рассказы. О творческой деятельности композитора.

Японского поэта и прозаика Ихару Сайкаку при жизни признали классиком. Из-за редкого таланта импровизации его назвали «„мастером двадцати тысяч строк“». Он стал основателем нового направления в прозе – укиё-дзоси (повести о бренном мире), но наибольшую известность получил благодаря косёку-моно (повести о любви). Сайкаку так vividly описал мир страсти и наслаждений, а также так полно изобразил жизнь Японии своего времени, что поднял жанр любовной новеллы до уровня настоящей литературы. «Пять женщин, предавшихся любви» – это рассказы о судьбах пяти женщин, которые нарушают законы семьи и официальной конфуцианской морали, следуя зову сердца. Они осознанно и добровольно идут на преступление, несмотря на то, что женщинам, пойманным на супружеской измене, угрожала смертная казнь. «История любовных похождений одинокой женщины» – одно из самых известных произведений автора, откровенная исповедь старухи-отшельницы. Пройдя путь от утонченной гетеры до зазывалы мужчин на улице, она прожила жизнь, полную любви и наслаждений.

«…В кабинете Фрунзе проходит совещание, Фрунзе в штабе отдает указания, в бессонные ночи он склонился над прямыми проводами, Фрунзе тонкой палочкой проводит по огромным полотнищам раскинутых карт, бродит среди узорных флажков и остроглазых булавочек, плавает по тонким нитям рек, перебирается по горному горошку, движется по шоссейным дорогам, тонкой палочкой скачет по селам и деревням, задерживается на мгновение над черным пятном большого города и снова стучит-стучит-стучит по обширному пространству красочной, причудливой, многоцветной карты…»

«Нет ничего более неприятного, чем опаздывать к празднику, особенно к такому, как сочельник. Для нас, южан, елка всегда устанавливается в сочельник, и с раннего детства у меня связаны с этим вечером воспоминания о тихом семейном кругу, радостях елки, этих светлых моментах, которые и сейчас не утратили своей прелести. И, вероятно, это связано с тем, что их источник – не „я“ и не эгоистические инстинкты борьбы за существование, а радость и удовольствие других…»

«Четыре позорных пятна на памяти человека, который заслуживает уважения потомков за свою страстную любовь к наукам и поддержку изящных искусств! Франциск Медичи мог бы с полным правом носить титул Великого, если бы вместо политики полностью посвятил себя научной или художественной деятельности…»

Странная судьба выпала на долю русской интеллигенции. Даже само слово «интеллигенция» до сих пор остается не вполне ясным и точным. В него вкладывается разнообразное и часто противоречивое содержание. Ещё больше противоречий возникает в оценке достижений и значения нашей интеллигенции. Одни утверждают, что ни в одной стране нет такой идеалистической, бескорыстной и героической интеллигенции, как у нас; другие же, напротив, наделяют её одними пороками и недостатками. Ничего удивительного не было бы, если бы такое разногласие происходило из коренной разницы общего миросозерцания у различных представителей нашей общественной мысли…

Четыре года молодой Гамид служил в армии – был денщиком. Он был тихим, смиренным парнем и выглядел хорошо. Все его любили, и начальник на прощанье говорил ему: – Охота тебе, Гамид, уходить – оставайся! Гамиду было жаль, но все же он тянулся домой…

Уважаемый Иван Сергеевич! Наше знакомство было коротким; с момента нашей последней встречи прошло столько дней и месяцев, что вы, возможно, удивитесь моему письму. Но дело в том, что весной, во Флоренции, перед вашим отъездом, когда я передавала вам том Тютчева, я забыла в книге записку, незначительную, но она мне потом понадобилась. Не могли бы вы отправить ее мне? Я просила Марту Герц сообщить вам об этом, но, вероятно, она забыла. У нее сейчас столько забот и бед. Вы, конечно, в курсе, что она вернулась во Флоренцию, что занятия по пению ей не удаются, что она потеряла веру в себя и свои способности… Ей как никогда нужны друзья, которые могли бы утешить и поддержать её…

«Три-четыре книги авторов старшего поколения, три-четыре – представителей молодого поколения. Начнем с классиков. Я предпочитаю средних и пожилых русских писателей. Особенно тех, чьи произведения давно стоят на полках в переплете; страницы у них даже слегка заломлены. Порой приятно взять в руки Мельникова, Писемского, Дружинина или даже Хвощинскую и провести с ними часок. В душе – ощущение мирного спокойствия, в мыслях – порядок, какая-то тихая аккуратность. Ты перестаешь быть современным и становишься «тем, что было тогда», и это очень приятно…»