— Поняла, — обрадовалась Валя. — У нас разные слова, а у вас много прилагательных к одному слову, да?

— Да, точно!

Лизхен тем временем уже умчалась искать мать, чтобы показать венок, Басти не спеша снял обувь и ушёл с книгой в детскую, а Валя и Тиль всё ещё стояли у стола — рисовали и писали слова.

Вот рядом с тучей появилась дуга из семи полосок. «Regenbogen», — пишет Тиль. «Raduga», — добавляет Валя, рисует рядом солнце и сама пишет: «Solnce — die Sonne». Тиль смеётся и рисует личико, на котором вокруг носа много точек, пишет рядом: «Sommersprossen». «Wesnuschki», — добавляет Валя, а про себя удивляется: надо же — у нас «веснушки» от слова «весна», а у них от слова «лето»… надо потом спросить, что такое «sprossen». Она пририсовывает к личику венок, пишет «Wenok» и, подумав, добавляет «wunderbarer Tag»[102].

— Да, ты очень быстро осваиваешь немецкий. А у меня русский никак не получается…

Валя улыбнулась его сокрушённому виду.

— Я в школе учила. Больше двух лет. А ты русский никогда не учил. Да и зачем тебе русский? Ты же дома.

— Я хотел бы говорить с тобой на твоём языке.

— Это ещё что такое?! — Сердитый голос герра Шольца ворвался в разговор. Валя вздрогнула, сжалась и, опустив глаза, ждала наказания за слишком вольное обращение с хозяйскими детьми. — Что это тебе вздумалось учить русский? — строго обратился он к сыну.

— А что плохого?! — с некоторым вызовом спросил тот.

Герр Шольц развернул Валю за плечи лицом к двери, ведущей в комнату, и легонько подтолкнул. Валя шла, ожидая удара по спине, но его не последовало.

— Нет ничего плохого в том, что ты учишь Вальхен немецкому, — успела услышать она, прикрывая дверь. — И в том, что хочешь знать иностранный язык, тоже ничего плохого. Но не в той жизни, которой мы здесь живём. — Голос отца стал жёстче: — Ты ведёшь себя как ребёнок, а тебе уже пятнадцать! Должен соображать! Это язык страны, с которой мы воюем. И что нас всех ждёт, если узнают, что наши дети учат язык врага?

— Вальхен нам не враг!

— Вальхен не враг. Она просто девочка. Которую угнали в плен. Считай — отдали в рабство. Она ни в чём не виновата. Но если кто-то узнает, что остарбайтер живёт у нас не как рабыня, а так же, как наши дети, нам всем несдобровать. Ей — первой. Её заберут и отправят на фабрику. Или хуже. Ты что, не понимаешь простых вещей?! Помнишь приказ об обращении с остарбайтерами? Мы его нарушаем. Ну, положим, ты не станешь об этом болтать со всеми… А младшие? Представь, что Лизхен скажет об этом подружкам или тётушке Эмилии.

Тиль виновато молчал, понимая, что вёл себя непростительно глупо, но потом всё же спросил:

— И что же теперь?

— Ничего. Вальхен будет жить у нас, как жила до сих пор. Только нам надо быть осторожными в разговорах, особенно при чужих, да и при младших детях тоже. Лизхен пока не понимает кое-чего, не задумывается. Но проболтаться может.

— А если будут гости? У мамы скоро день рождения. Все же увидят…

— Там решим. Просто помни: не стоит всем соседям показывать, как живёт наша семья. Пора уже быть взрослым. Вальхен не глупая девочка. Она поймёт.

— Пап, можно спросить?