Посещения разрешены только членам семьи.

А у него нет никакой семьи! Ну, разрешите нам войти, хотя бы на минутку! Обещаю, мы будем вести себя очень тихо…

Нечего вам тут делать. К нему каждый день дочь приходит. А вы уходите. Уходите, уходите, у меня еще работы полно!

Наша «госпожа директор» наверняка придет вечером, попозже, когда всякие родственники уже разойдутся: все-таки воскресный вечер для семьи священен, а вот полуднем можно и пожертвовать, навещая больного. Ла Бакфаст ни разу не изменила своему долгу – то есть мне, – неужели у нее нет семьи? Я знаю, что у нее есть дочь. А больше что, совсем никого? Ведь она еще молодая и весьма привлекательная женщина – конечно же, у нее должен кто-то быть. Однако она никогда о своей личной жизни не упоминает. Интересно, что случилось с ее мужем, отчего он умер? А еще мне хотелось бы знать: она все-таки по-настоящему тогда вышла за него замуж? Ведь все, что она мне рассказала, свидетельствует о том, что они никоим образом друг другу не подходили.

Только непрактичной Ребекку Бакфаст никак не назовешь. Ей как-то удалось почти достигнуть вершины нашего патриархального общества, оставив позади сбитых с толку мужчин, встреченных на пути. Доминик Бакфаст, Джонни Харрингтон, Филип Синклер, Эрик Скунс. А от меня-то она чего ожидает? Как я-то могу послужить осуществлению ее целей? Я не настолько тщеславен, чтобы поверить, что она приходит ко мне исключительно ради меня самого, но все же, видимо, достаточно тщеславен, ибо мне кажется, что мое общество она все-таки ценит.

Кто-то тихонько стучится в окно. Такой пугливый стук, больше похожий на царапанье, вслед за которым раздается свистящий шепот, почти не слышный за гудением голосов: в палате и впрямь слишком много посетителей.

– Сэр!

Я чуть приподнялся и увидел над подоконником знакомую физиономию, за которой маячили еще несколько. Мальчишки опасливо скрючились под стеной, как это делают все дети, считая, что при этом становятся невидимыми. Итак, мои «Броди Бойз» – включая Бен Уайлд – явились сюда en masse (как говорят французы), дабы со мной повидаться. Меня вдруг охватило некое сентиментальное чувство, даже глаза мои увлажнились, и я, призвав на помощь свой самый скрипучий голос, постарался взять себя в руки и грозно спросил:

– Никак это мистер Аллен-Джонс? Похоже, это именно вы крадетесь под больничным окном?

Аллен-Джонс снова сунул голову в узкую щель между подоконником и подъемной рамой и сообщил с возмущением:

– Сэр, эта сиделка ни за что не желает пустить нас в палату!

– Ничего не поделаешь – правила есть правила, – сказал я. – Вещь, конечно, весьма надоедливая, согласен, – сказал я, – но, как известно, Auctoritas non veritas facit legem[58].

Я расправил свой древний халат и придвинулся чуть ближе к окну.

– Чему я обязан таким удовольствием? – спросил я, по-прежнему стараясь на всякий случай говорить потише. – Вы, похоже, привели с собой половину старшеклассников.

Над подоконником возникла еще одна пара глаз, внимательно на меня глядевших; прямо на глаза свисала знакомая прядь волос цвета имбиря. Это, разумеется, был Сатклифф, тоже, похоже, убежденный, что там, под стеной, он никому не виден.

– Мы просто хотели вас проведать, посмотреть, как вы себя чувствуете, – сказал Сатклифф. – Никто нам ничего не рассказывает. Бен пытался поговорить с миссис Бакфаст, но она ему сказала, что пока ничего нового нет.

Ему? Снова эти сомнительные местоимения! Однако сама Бен находит правильное употребление местоимений весьма важным. Он сам рассказал нам, кто он такой, сэр. А когда человек тебе рассказывает, кто он на самом деле такой…

Бен, разумеется, тут же вступила:

– Мы пытались ее расспрашивать… ну, сами знаете о чем. И госпожа директор сказала, что этим уже и без нас занимаются.

– Но в газетах никакой информации не было. Совсем никакой, – сказал МакНайр. – А теперь там уже и строительство снова началось. И нам по-прежнему никто ничего не говорит.