– Извини, – сказала я. – Но мне нужно было это выяснить.

– Ну что, выяснила? Теперь понимаешь, каково мне каждый день видеть, как ты таскаешься в эту чертову школу? Каково мне слушать рассказы о твоих замечательных мальчиках? – Он произносил все это с таким отвращением, что я совсем ушла в себя и чувствовала, что еще немного, и я начну извиняться. Впрочем, мне удалось вовремя себя остановить. Доминик всегда умел вызвать у меня чувство вины – и не только вины, но еще и растерянности, как у ребенка, совершившего проступок, но толком не понимающего, в чем именно этот проступок заключается. И мне вдруг стало ясно, что и Конрад, собственно, заставлял меня испытывать примерно те же чувства.

Я допила свой чай и встала.

– Куда это ты? – удивился Доминик.

– Я устала, пойду лягу, – сказала я.

– Но ведь ты даже подарки свои не рассмотрела, – упрекнул он меня, и я почувствовала, что настроение у него снова резко переменилось. – Не можешь же ты лечь спать, даже не посмотрев, что тебе подарили на день рождения!

Он, должно быть, заметил, какое у меня стало лицо, потому что моментально вскочил, обнял меня и сказал:

– Ну, извини, я веду себя как последний осел! Не сердись. Давай быстренько все посмотрим.

Вот таким он был, Доминик. Дурное настроение у него никогда особенно не затягивалось. Найдет на него – как облако на солнце в летний день, – а вскоре он уже опять прежний. Я так не могу: моя нервная система всегда настроена на тревогу, я знаю, что даже после самого маленького неприятного эпизода мне долгое время не удастся уснуть. Вдруг где-то внутри стен послышалось грозное ворчание водопроводных труб, и я подумала: наверное, это Эмили встала, чтобы напиться воды. И тем не менее по спине у меня от страха тут же поползли мурашки; мне казалось, там, внутри, кто-то шумно ворочается во сне; кто-то такой, кого ни в коем случае тревожить нельзя. Не буди лихо, пока оно тихо…

– Ну, пойдем, Бекс! – продолжал уговаривать меня Доминик. – Не позволяй какой-то ерунде испортить тебе праздник.

И, конечно же, я пошла с ним. И как хорошая девочка, наклеив на лицо сладкую улыбку, принялась разбирать подарки, хотя на душе у меня кошки скребли, а сердце было словно колючей проволокой опутано. Так что подарков этих я совершенно не помню, зато почему-то помню, во что они были завернуты: подарок от Виктории в дорогую, сделанную вручную бумагу; подарок от Эстеллы – в бумагу с пляшущими мышками; а от Майры – с радугами и звездами. От Доминика была маленькая коробочка, перевязанная серебряной ленточкой, а в ней – вычурное кольцо из червонного золота с крошечным бриллиантом, почему-то похожим на злобно прищуренный глаз.

– Это кольцо моей прабабки, – с гордостью пояснил Доминик. – Как оно тебе?

Что я могла ему ответить? Разве у меня был выбор? В очередной раз мое согласие было предопределено. На самом деле кольцо показалось мне весьма старомодным и вычурным, а бриллиант, как и многие старые камни, изрядно потускнел и выглядел каким-то необработанным.

– Красивое, – только и сказала я.

– Надень-ка.

У меня были тонкие пальцы, но, видно, не настолько тонкие, как у давно умершей прабабки Доминика: кольцо было мне явно маловато, но я все же ухитрилась протолкнуть сквозь него сустав пальца.

Доминик поцеловал меня и одобрил:

– Просто идеально! – Он начал было собирать с пола разбросанную упаковочную бумагу, но вдруг что-то еще вспомнил и сказал: – Ой, погоди, мы с тобой еще один подарок развернуть забыли! – Из груды оберток он извлек еще один небольшой сверток, весьма неаккуратно завернутый в бумагу со старомодным рисунком в виде котят на розовом фоне.

И на мгновение мне показалось, что мое горло стиснула чья-то маленькая холодная рука. Я узнала эту обертку. Я столько раз видела и этот сверток, и поздравительное послание в конверте, теперь пожелтевшем от времени, на гардеробе в спальне моих родителей.

– «От Эмили»? – прочел Доминик нацарапанные на конверте слова и лукаво на меня посмотрел.