– Майра классная. Я так и знал, что вы с ней поладите. Она обо мне что-нибудь говорила?

Я кивнула. Ну вот, теперь самое время начать этот разговор, думала я, но нужных слов не находила.

– Она рассказывала мне о школе «Саннибэнк Парк», – сказала я наконец. – И о том, каким счастливым ты был, когда там учился.

На лице Доминика было написано откровенное удивление.

– Она так сказала? Ну, в общем, там действительно было отлично, – сказал он. – И цена за обучение приемлемая по принципу «все включено», и подход к ученикам индивидуальный, и, безусловно, отличная кафедра искусств. – Он с улыбкой посмотрел на меня. – Тебе сразу станет гораздо легче, когда ты разделаешься с этим «Королем Генрихом» и вернешься туда.

– А тебе самому тоже стало гораздо легче, когда ты туда вернулся?

Он явно растерялся:

– Что ты имеешь в виду? Я в «Короле Генрихе» никогда не преподавал.

– Я имею в виду то время, когда ты там учился, – сказала я и заметила, как он сразу весь подобрался.

– Кто тебе об этом сказал?

– Майра. Она сказала, что ты там целый год проучился, тщетно пытаясь приспособиться, но потом все же решил, что ненавидишь эту школу, и ушел. Как же так вышло, что ты мне никогда об этом не рассказывал?

Доминик снова так сильно затянулся, что самокрутка, вспыхнув, чуть не обожгла ему пальцы. «Черт побери!» Он бросил окурок и растер его о плитки камина. Его солнечное, приподнятое настроение как ветром сдуло; теперь он выглядел замкнутым и до крайности встревоженным. С ним такое и раньше случалось, если он перебарщивал с дозой, хотя вообще-то он редко выходил за рамки умеренности.

– Ну, никакой год я там не учился, – наконец заговорил он. – Я сумел продержаться всего пару триместров. Майра этого просто не помнит, она ведь тогда совсем маленькой была.

– А почему ты ушел? Что случилось?

Он пожал плечами:

– Да ничего особенного не случилось. Просто мама вбила себе в голову, что я одаренный – то есть слишком одаренный для «Саннибэнк Парк», – и заставила меня туда поступить. Я сдал вступительные экзамены, английский и математику, и меня приняли в третий класс. Считалось еще, что я немного знаю латынь, но на самом деле я ни одного гребаного латинского слова не знал. Впрочем, я все равно почти сразу стал первым в классе по математике, а к осени – четвертым по английскому, так что сумел получить стипендию при том условии, что как можно быстрее подгоню эту чертову латынь, которую они до меня уже целых два года учили. – Он принялся сворачивать еще одну сигарету с марихуаной. Интересно, сколько их он уже выкурил за сегодняшний день? – подумала я. – В общем, это был далеко не самый лучший год моей жизни. Именно поэтому я никогда о нем и не упоминаю.

– Но если ты учился в том же классе, что и Конрад…

– Я с ним даже знаком не был, – сказал Доминик. – Неужели ты думаешь, что я бы тебе сразу не рассказал, если б знал его? Конрад состоял не в моем Доме, да и на занятиях мы с ним никогда не пересекались. И потом, когда он исчез, я уже снова учился в «Саннибэнк Парк», где чувствовал себя на своем месте.

– А как тебе в «Короле» пришлось?

– А как ты думаешь? Там надо мной постоянно смеялись. Смеялись буквально надо всем: над моим акцентом, над моими башмаками, над моей школьной сумкой. Мне всегда приходилось сидеть на задней парте – даже на гребаных уроках английского и математики, хотя по этим предметам я был лучше всех. Кроме меня там учились еще только двое чернокожих ребят, но они оба были сыновьями нигерийского дипломата. И тут появился я. Мальчик, который получает стипендию и носит школьную форму, купленную в секонд-хэнде. Мысль о том, что я и в самом деле умный, им даже в голову не приходила. Гребаные «генриетты»! – Он прищурился – то ли от дыма, то ли от горьких воспоминаний. – Отличный ты способ нашла, чтобы мне настроение испоганить, Бекс. Что ж, спасибо тебе большое!