Мы с Керри перебрались в театр, и я рассказала ей обо всем. О Доминике, о Конраде, о моих родителях. О Скунсе. О том светловолосом мальчике со значком префекта. Я рассказала ей даже о мистере Смолфейсе и о том голосе, который слышала в туннеле под Перечницей. Она слушала молча, время от времени выражая свои чувства ободряющим кивком или нахмуренными бровями. Лишь когда я рассказала о мистере Смолфейсе, она не выдержала, обняла меня за плечи и воскликнула:

– Бедный вы мой ангелочек! У вас же была не жизнь, а сущий ад!

Я вынужденно улыбнулась:

– Да, наверное.

– Но почему, после всего того, что с вами случилось, вы не уехали как можно дальше отсюда? В Лондон хотя бы или еще в какой-нибудь большой шумный город? Зачем было оставаться в Молбри? И зачем вы стали преподавать именно здесь, в «Короле Генрихе», ведь полно и других мест?

Это был разумный вопрос, но на него не так-то просто было ответить. Попробуй вытащить конец бечевки из спутанного клубка, внутри которого целая горсть острых бритвенных лезвий. Я могла бы, конечно, сказать, что осталась здесь, потому что во мне нуждались мои родители, или потому что здесь мои корни. Но я никогда не чувствовала, что у меня вообще есть какие-то корни. А родителям своим я была абсолютно не нужна. Собственно, не было ни одного человека, по которому я действительно скучала бы, если бы просто взяла и уехала отсюда. Я как эпифит, растение с воздушными корнями – тилландсия или, скажем, орхидея, – способна питаться за счет энергии того, что в данный момент меня окружает. Эпифиты высасывают жизненные соки из деревьев, из лиан, из воздуха. Но если попытаться заставить меня цвести, я цвести не буду. А если меня просто взять и посадить в землю, я умру.

А потому я, пожав плечами, сказала:

– Я и сама не знаю, зачем это сделала. Возможно, надеялась, что сумею дать Конраду покой.

Керри насмешливо на меня глянула:

– Выяснив, как именно он умер? Ну, вы прямо настоящая Нэнси Дрю![60]

Я вздрогнула.

– Когда вы об этом говорите, и впрямь кажется, что я вела себя как полная дура.

Керри взяла меня за руку.

– Никакая вы не дура, вам просто нужно перестать жить в тени. В тени смерти вашего брата, в тени горя ваших родителей. А еще, наверное, стоит спросить себя: чем вас с самого начала так привлек Доминик? Может быть, это произошло потому, что вы некоторым образом уже догадались, кто он такой?

Меня ее предположение и ошеломило, и отрезвило.

– Нет, вряд ли, – сказала я, – нет, я так не думаю. Понимаете, мне тогда было всего пять лет. И я помню только, что тогда, на той заброшенной железнодорожной ветке, он был единственным, кто пытался меня защитить. Но я даже лица его толком не помню. Запомнила только, что он всегда носил ту зеленую парку. А больше ничего.

Керри встала.

– Пойдемте со мной. Может быть, хоть это поможет вам что-то вспомнить.

Я следом за ней вышла из театра. В коридоре не было ни души – день был чудесный, солнечный, и все дети резвились на улице, – кроме Криса, нашего школьного мастера на все руки, который возился с чем-то внутри потолочной панели. Он узнал меня и поднял в знак приветствия руку. Я улыбнулась ему.

– Ну что, вы так и не поймали того мальчишку? – спросил он.